---

Она примчалась за минуту до окончания регистрации. Промчалась, лавируя между сумками, чемоданами, какими-то свертками, медлительными пассажирами. Скользя подошвами кроссовок по мокрому мрамору зала вылетов, почти опоздала на посадку, зато успела выстоять длиннющую очередь за чашкой кофе, и, только в кресле самолета, куда плюхнулась, неловко зацепив сумкой пожилого тучного соседа, перевела дух и посмотрелась, наконец, в зеркальце, с которым не расставалась уже давно, с десятого класса.

 

Сосед потер ушибленное колено, укоризненно посмотрел.

-Твердая какая сумка. Кирпичи, что ли?..

-Хм… Скорее кирпич… - смахнула ногтем мизинца комочек туши с ресницы, - повернулась к нему, - простите, пожалуйста… Магнитофон.

- Да, ладно уж. Куда несешься - то?

- Привычка… и примета у меня есть – если опаздываю, но успеваю – значит все хорошо и получается. Не дай Бог мне куда-нибудь прийти вовремя. Всё! Или рейс откладывают, или фильм отменяют.

- Н-да… - он достал скомканный платок и старательно вытер лысину, - А я подремать было хотел пока летим.

- Фу-у… Я бы тоже… Ночь не спала.

- Понимаю, дело молодое…

Она посмотрела слегка удивленно, хотела ответить, но передумала и лишь пожала плечами. Двигатели уже вовсю гудели и симпатичная стюардесса шла по проходу, проверяя у всех ли пристегнуты ремни безопасности.

 

« М-да… Дело молодое… эх, Ваня…" Она в который раз вспомнила последнюю их встречу на вокзале. Он приезжал за ней, но уезжал один. От нее. Навсегда. Это он так сказал. Она не верила. Но время шло, а он не возвращался. Закрыла глаза, удобнее откинулась на спинку кресла и тут же увидела Ивана, грустно нахмурившегося, стоящего в тамбуре вагона скорого поезда, нервно курившего и нетерпеливо, слишком часто поглядывающего на часы. Вагон плавно тронулся, он выбросил сигарету на перрон, пристально посмотрел ей в глаза. Потом, как-то неловко махнул рукой и ушел. Поезд, бесшумно скользя зелеными боками, проплыл мимо и уже маячил, удаляясь, красными огоньками в зимних сумерках его хвост, быстро уменьшался в размерах, прощаясь с ней, вокзалом, городом… а она все стояла на обледенелом перроне со сбившимся дыханием и замершим сердцем, с душой словно бы придавленной, этим вот, последним жестом. Слишком хорошо она знала Ивана, чтобы не понять, что сказал он, не сказав ни слова.

 

«Под утро земля засыпает,

И снегом себя засыпает,

Чтоб стало кому-то тепло.

Лишь я, от тоски убегая,

Молю, чтоб меня занесло…»*

 

Ей нравилась эта негромкая, хрипловатая песня. Даже и не песня - шепот горький, адресованный кому?.. куда?...

 

Почти все песни этого концерта она помнила наизусть. Они могли слушать их бесконечно, но слушали изредка – интуитивно оберегая остроту восприятия. Неожиданно вспомнилось, с каким трудом удалось затащить Ивана на концерт быстро набиравшего популярность поэта, композитора и певца одновременно. Он был поражен мощью искренности, буквально рвущейся из каждой песни. Аудитория студенческого клуба то замирала не дыша, то, наоборот, взрывалась аплодисментами и неистовыми криками…

 

…А потом приехал муж. Ненадолго, на неделю. Прилетел с Дальнего Востока, вернувшись из очередного загранрейса. И она не смогла, не хватило храбрости сказать ему, что уже все, совсем все. Вернулась в свою университетскую общагу, жила с ним целую неделю. И спала, и завтраки готовила, и … а сердцем была с Иваном. Однажды, они поехали с мужем куда-то, сейчас уже не помнила куда, и оказались недалеко от их с Иваном дома. Из глаз покатились слезы… А он не заметил, с упоением продолжал рассказывать о том, что он купит в следующем рейсе… а она молча плакала и с тоской смотрела на родной свой балкон с веревкой поперек и Ванькиными джинсами на ней.

 

…И был мучительный разговор с Иваном, мучительный для обоих – он не смог понять, а она не смогла объяснить. Потом несколько трудных недель. Или месяцев? Возвращение в общежитие и пустота внутри. Зачем все? Диссертация, какие–то планы на будущее - если она не смогла удержать его? А потом она обиделась. Сильно, по-настоящему. Почему он не захотел понять?! Разве это легко – взять и порвать с человеком, пусть нелюбимым, но привычным, с которым связанно так много – первая любовь, ребенок, да и вообще… но...

 

«Снова с неба падают звезды,

Снова загадать не успею.

Жить мне вроде бы и не поздно...

Только просто так не сумею»...*

 

Она продолжала жить, черпая силы в обиде. Затем обида притупилась и потихоньку растаяла, и была дописана диссертация, и была успешная защита с цветами и шампанским… потом возвращение в свой приморский город, интересная работа, семья. Иногда, под настроение, она вспоминала Ивана, становилось грустно, будто что-то большое и настоящее прошло мимо, лишь задев чуть-чуть, радужным и радостным краем.

 

Как-то раз, разбирая завалы в кладовке, наткнулась на старую сумку. Из неё посыпались пожелтевшие за десять лет фотографии, какие-то открытки, истрепанные записные книжки, прочий мелкий хлам, который, не выброшенный сразу, лежит и лежит годами неизвестно для чего. Среди прочего была кассета. Тоже потрепанная и поцарапанная. Она сунула кассету в магнитофон и прошлое, то самое прошлое, вернулось. Сжалось сердце, потекли слезы, и она поняла, остро до боли почувствовала, что не было и не будет никогда ничего даже похожего.

 

Она понимала, что прошло десять лет, что Иван наверняка женат, есть дети, есть, наконец, жена, что она лишняя, но ничего поделать с собой не могла.

Её ничего не держало в городе – дочь в санатории, муж - в рейсе. Работа? Обойдутся без неё.

И вот она в самолете, и уже летит, пытаясь вернуть, ну, хоть на несколько дней, хотя бы на день, то, от чего отказалась.

 

«По снегу, летящему с неба,

Глубокому белому снегу,

В котором лежит моя грусть,

К тебе, задыхаясь от бега,

На горе свое тороплюсь…»*

 

- царапал душу похрипывающий голос, а слезы текли и текли из глаз, не видящих ничего вокруг, кроме тающих вдали красных огней хвостового вагона.

 

Всё вокруг было как прежде. Правда кусты черемухи у подъезда стали гуще, тополя выше, лесенки и качели на детской площадке наконец выкрасили – в глазах рябило от мешанины ярких цветов.

С бьющимся сердцем подошла к знакомой двери. Нажала на знакомую кнопку. Сердце колотилось, перехватило горло… звонок не работал. Тогда она начала стучать. Сначала несмело, потом громче… еще громче. За спиной скрипнула дверь.

- Зря колотите, женщина. Нет его. Вчера только в командировку уехал.

С замирающим сердцем оглянулась, узнавая голос соседки.

- Куда уехал? Надолго?

- Батюшки! Ты, что ли? Проездом, или как? Здравствуй, здравствуй, касатка!

- Здравствуй, тетя Поля. Надолго он уехал?

- Да кто ж его знает. Человек военный. Забежал вчера, ключи отдал. Да попросил за квартирой приглядывать. А куда – не знаю. Да ты не слыхала, что ли, в Чечне-то что творится?

- А… жена?... дети?..

- Ишь, ты, любопытная какая! Жена, дети! Один он, один… надо же, такой мужик ладный, все при нем, а с бабами не везет. Вскоре, как ты уехала, женился он. Да… ничего девка была, красивая. Да только не сложилось у них что-то. Недолго пожили. Меньше года почитай. Да… вот ведь как бывает. Да что ж это я! Ты ж, поди, с дороги? Заходи, чайку попьем, как раньше, по-соседски?

-Спасибо, теть Поля. А можно мне туда? – она кивнула на запертую дверь квартиры Ивана. Соседка сдвинула очки на нос, внимательно глянула в глаза, погрустнела, вздохнула.

- Эх-хе-хе…. Ну что за жизнь такая? Что имеем не храним, потерявши плачем… держи, уж. На оба замка закрыто. Справишься?

 

В квартире было чисто, аккуратно стояли большие тапки Ивана, на кухонном столе чашка с недопитым холодным кофе. И запах. Не забытый. Такой родной…

Она опустилась на табурет...

 

«Хочешь, эту песню не слушай.

Дверью хлопну - легче не станет.

Только не бередь мою душу.

Только не тревожь мои раны…»*

 

…она уехала в тот же день.

 

* А.Розенбаум. Текст набран и выверен по книге "Затяжной прыжок" FatMan'ом.