РАЗ В КРЕЩЕНСКИЙ ВЕЧЕРОК...

 

На Руси, как известно, всякому празднику рады – и старому, и новому, и своему, и чужому. Ведь любой праздник – это, прежде всего, повод собраться всем вместе, посидеть, поболтать, повеселиться... Конечно, можно было бы собираться и веселиться без всякого повода – просто в связи с наличием сильного желания и пары мятых сторублевых бумажек в загашничке на книжной полке. Но русский человек в глубине души подозревает, что это не совсем правильно, и потому наличие желания и бумажек в загашничке всегда мотивирует наличием какого-нибудь, достаточно серьёзного, повода. Приходит он, скажем, к своему приятелю вечером, после работы, с бутылочкой (или с двумя; или с одной, но при этом рассчитывая обнаружить вторую в холодильнике приятеля), – и тут же торопится объяснить: «Я к тебе, старик, совсем не просто так пришел, не от нечего делать! Просто так, ты сам знаешь, я и не пришёл бы. Да мужиков вот у магазина встретил, оказалось – праздник сегодня. То ли новый год еврейский, то ли ихнее Рождество... В общем, все евреи сегодня гуляют. А мы что – хуже евреев?..» В другой раз он объясняет приятелю, что, мол, «сегодня Нинка, троюродная сестра дяди шурина моего кума, двойню родила». Святое дело!.. Третий раз приходится как раз на Новый Год, четвёртый – на сочельник, пятый – на Рождество. А там, глядишь, – снова сочельник, за ним – Крещение, Татьянин день... А наступит перерыв – обязательно какая-нибудь Нинка, или Наташка, двойню родит, или приятель по службе продвинется, или у американцев национальная беда приключится... Словом, у нас, на Руси, повод, для того чтобы собраться, посидеть и повеселиться, всегда найти можно, – было бы желание да пара мятых сторублевых бумажек в загашничке на книжной полке...

У Вальки Скворцовой и Женьки Редискиной бумажки были. Желание – тоже. А повод они нашли ранним вечером 19 января, очень кстати вспомнив, что в этот день православная церковь отмечает праздник Крещения Господня.

– Крещение – большой праздник, – сказала Валька подруге по пути в магазин. – Грех не отметить.

– Грех, – согласилась Женька. – А к кому отмечать пойдём?

– К Таньке Кузнецовой. Железно.

– Почему именно к Таньке?

– Потому что она не крещеная, – объяснила Валька. – Спасать человека надо, пока не поздно.

– Так мы её что – в церковь поведём, что ли?

– Нет, сами окрестим. Ты ведь крещеная? И я тоже. Значит, имеем право совершить обряд. Мне бабушка говорила, что в некоторых, особых случаях любому крещеному человеку разрешается окрестить любого некрещеного.

– А как крестить будем?

– Как положено. По методу Иоанна Крестителя. Водкой.

– Разве Иоанн крестил водкой? Мне помнится – водой...

– Верно, водой. Но вода бывает разная – живая и мёртвая. Как ты думаешь, Иоанн Креститель какой пользовался – живой или мёртвой?

– Думаю, живой.

– Я тоже так думаю. А теперь давай-ка вспомним латынь, коллега филолог. Как будет по-латыни – «вода»?

– Aqua.

– Молодец. А «живая вода»?

– Aqua vitae, кажется... Ёлки палки! – хлопнула себя по лбу сообразившая что к чему, Женька. – Ведь точно так же на латыни звучит «водка»!

– Вот-вот. Так что будем крестить Таньку живою влагой, то бишь водкой. Причём изнутри, а не снаружи. Вернее будет.

– И приятней.

– Приятность не в счет. Разве можно думать об удовольствиях, когда речь идёт о спасении заблудшей души?

– Ни в коем случае! – согласилась Женька и, приняв покаянный вид, распахнула перед подругой дверь магазина.

Закупив всё необходимое для предполагаемого «обряда», Валька и Женька по занесенной снегом дороге (дворники, судя по всему, отмечали праздник) зашагали к студенческому общежитию, в одной из комнат которого жила их подруга и однокурсница Танька Кузнецова.

Танька очень обрадовалась их приходу.

– Как хорошо, что вы пришли, девочки! – сказала она без всякого намёка на фальшь в голосе и взгляде. – А я как раз сижу и голову ломаю: кого бы пригласить к праздничному столу?

Танькин столик, с облупившейся столешницей и двумя распиленными пополам лыжными палками вместо ножек, действительно имел праздничный вид: во-первых, он был покрыт «парадной» Танькиной скатертью с цветочками по углам и с отпечатком утюга посередине, а во-вторых, на нём, помимо традиционных бутылки водки и банки килек, лежали ещё кусок колбасы и завёрнутый в папиросную бумагу шмат сала. Но самое главное – в центре этой продовольственной икебаны, как раз на отпечатке утюга, располагалась литровая баночка с солёными огурцами, явно домашнего приготовления и просто нестерпимо аппетитными. Подобная роскошь на Танькином столе появлялась не чаще, чем отметки «отлично» в её зачётной книжке (то есть крайне редко), а когда появлялась, то причины для этого всякий раз были очень и очень серьёзные.

– В лотерею выиграла?

– Замуж выходишь? – одновременно высказали свои предположения Валька и Женька.

– Нет, – рассмеялась Танька. – Огурцы и сало – это из деревни. Я вчера к родителям ездила... А водка и колбаса – это... это, девочки, по случаю одного очень важного события в моей жизни... Вы только не смейтесь, пожалуйста. Тут ничего смешного нет...

– Если беременна, водка отменяется, – строго произнесла Валька.

– Да ты что, спятила? – возмутилась Танька. – От кого беременеть-то? – Но тут же смягчилась. – Нет, девочки, я не беременна. Слава Богу... Я, понимаете ли, к православию приобщилась.

– То есть?

– То есть покрестилась.

Женька шумно вздохнула.

– Опоздали, – повернулась она к Вальке.

– Ничего, – сказала Валька. – Поповскую святую водицу всё равно мирской aqua vitae закрепить полагается. Так что давайте не будем терять времени попусту. Приступим!

– Приступим! – согласились Танька с Женькой, и все трое уселись за стол.

Первый тост подняли за Танькино приобщение. Второй – за Крещение. Третий – за него же. А после четвёртого Женька, отказавшись от огурца и закурив сигарету, неожиданно пустила по щеке крупную блестящую слезу.

– Ты чего это, подруга, солевым раствором в рюмку капаешь? – с притворной весёлостью спросила Валька.

Женька в ответ только рукой махнула – и вдруг разревелась не на шутку.

– Да что с тобой? – всполошились Валька и Танька.

После нескольких минут пристрастного допроса Женька наконец призналась:

– Я... ребёночка хочу...

Залпом осушив очередную рюмку, она с укором посмотрела на Вальку:

– Ты вот про беременность заговорила, и я вспомнила...

– Что вспомнила?

– Что мне уже двадцать два... и давно пора... А я вот – одна... и не намечается...

– Сдвиг по фазе у тебя намечается, дура пьяная! – с фальшивым возмущением произнесла Валька. – Нашла о чем плакать! Двадцать два ей уже, видишь ли! На носу климакс и инвалидная коляска!..

– А мне уже почти двадцать три, – сказала Танька и вдруг тоже расплакалась. – Я тоже хочу ребёночка. И мужа нормального... А на меня никто, кроме дурака Плавкина, и глядеть не хочет!..

– Да вы что, блин, сговорились? – возмутилась Валька, на этот раз без всякой фальши. – Выпили – совсем ничего, а они сопли по щекам размазывают, потому что, видите ли, замуж в семнадцать лет не выскочили, как другие идиотки!.. Можно подумать, я ребёночка не хочу! Хочу! Причём двоих... Но не реву же! Хотя и старше вас обеих и тоже одна... и тоже – не намечается... Блин, – Валька наполнила свою рюмку и торопливо выпила. – Сейчас тоже расплачусь...

И в этот момент Таньку осенило.

– Девочки! – ахнула она, растерев по щекам слёзы и наполняя опустевшие рюмки. – Сегодня же – Крещение!

– Мы в курсе, – буркнула Валька.

Женька заподозрила в Танькиной интонации какую-то спасительную идею и перестала плакать.

– На Крещение, – продолжала Танька, – принято гадать! Помните – «раз в крещенский вечерок...»

– Точно! – оживилась Женька.

Валька поморщилась.

– Гадания – это суеверие, следствие недостатка ума и образованности, – изрекла она нравоучительно. – Тебе, Татьяна, как истинной христианке, следует искоренить в своей душе это атавистическое наследие...

– А я верю в приметы! – заявила Женька. – И хочу гадать!

– Я тоже верю, – сказала Танька. – И не просто так, между прочим! Вот послушайте, что я вам расскажу. Честное слово, это было на самом деле!..

– Ты встретила чёрную кошку, и через час тебя едва не переехал автобус? – усмехнулась Валька.

Танька обиделась.

– Я же говорю: это было на самом деле. Со мной и моей подругой, Иркой Громовой. Можете смеяться, но я после того случая даже в чёрных кошек начала верить...

– А что было-то? – спросила Женька.

Танька наморщила лоб, собираясь с мыслями.

– Знаете, – начала она, – есть такое поверье: на Крещение, ровно в полночь, надо выйти из дома и у первого встретившегося на пути мужика спросить, как его зовут...

– Точно так же будут звать и твоего мужа, – кивнула Женька. – Знаю.

– А если мужиков на улице в полночь не окажется, придётся помереть старой девой, – вставила Валька, но Танька этот саркастический выпад решила проигнорировать.

– Так вот, – продолжала она. – Три года назад, на Крещение, ровно в полночь, мы с Иркой Громовой вышли на улицу и пошли искать мужиков. Погода была отвратительная: мороз – градусов тридцать, метель... Вокруг, ясное дело, – ни души. Даже машин на трассе почти не было... Ходили мы по улицам, как две идиотки, минут сорок. Продрогли насквозь... И вдруг, наконец, видим – «запорожец» какой-то из двора выезжает. Ирка сразу как заорёт: «Мой!!» – и бегом к этому «запорожцу». А мне, если честно, уже не до мужиков было. Ну их на фиг, думаю. Пока какого-нибудь найдёшь – двустороннюю пневмонию поймаешь. Пусть, думаю, Ирка беседует со своим «запорожцем», а я пока погреюсь. И захожу в ближайший подъезд. А там – два мужика, сидят, водку пьют. Я даже рта открыть не успела – сами подскакивают: «Девушка! Давайте с вами познакомимся!» Думала, приставать начнут. Газовый баллончик в кармане нашарила... А они, оказалось, из дома вышли по тому же делу, что и мы с Иркой. Ну, я им представилась. И их имена узнала. Один – Саша, другой – Серёжа. Выпила я с ними полглотка – за знакомство, – и выскакиваю обратно во двор, к Ирке. «Запорожца» уже нет, укатил. А Ирка стоит посреди дороги и ревёт. Да так ревёт, что смотреть страшно: слёзы – градом, трясётся вся... Я вам, кстати, забыла сказать, что Ирка на всех этих приметах и поверьях просто помешана была. Чёрную кошку увидит – ни за что дальше не пойдёт, даже если у неё последняя пересдача или выдача стипендии. Бабку какую-нибудь с пустым ведром встретит – сразу бежит домой, запирается, и до следующего утра ничем её из дома не выманишь! Пожар начнётся – всё равно будет сидеть в своей комнате и уповать на пожарников, а из дома не выйдет!.. В общем, суеверная была, как какая-нибудь бабка из глухой деревушки...

– А в «запорожце», наверное, мужика не оказалось, – предположила Валька.

– Да нет, мужик в «запорожце» был. Но гадкий, как Паха Дятлов... Когда Ирка его «тормознула», он решил, что прибыльный клиент намечается. Ночь поздняя, погода страшная – за каждый километр можно запросто по сотне требовать... А тут вдруг выясняется, что Ирке никуда ехать не нужно, а хочется ей только узнать его имя. Ну, мужик с досады и ляпнул, что зовут его Пантелеймоном... да еще и Сигизмундовичем.

Валька расхохоталась.

Женька вздохнула и закурила новую сигарету.

– Ну вот, – продолжала Танька, – стоит, значит, Ирка на дороге и плачет. «Где же я, – говорит, – найду себе Пантелеймона? В наше время так никого не называют». Я, конечно, попыталась её утешить, – но без толку. Она потом ещё чуть не целую неделю ходила с убитым видом... А месяца через два, может – чуть больше, хотите верьте, хотите нет...

– Неужели встретила Пантелеймона? – ахнула Женька.

– И неужели – Сигизмундовича? – с издёвкой всплеснула руками Валька.

– Не Сигизмундовича, но Пантелеймона. Представьте себе! – Танька так гордо вздёрнула носик, словно это не Ирке, а ей посчастливилось встретить Пантелеймона. – И встретила, и замуж за него вышла. И до сих пор счастлива. Живёт с ним недалеко от Сочи. Причём в двух шагах от пляжа. Причём в такой хоромине, какая нам и не снилась... И растит двух девочек. Одной уже два годика, второй – три месяца... У меня, кстати, фотографии есть. Могу показать.

– Ой, покажи, конечно! – попросила Женька.

Валька на фотографии смотреть отказалась. Она выпила рюмку водки и с тоской посмотрела на стол с облупившейся столешницей и двумя распиленными пополам лыжными палками вместо ножек, на Танькину «парадную» скатерть с цветочками по углам и с отпечатком утюга посередине, на остатки «пиршества», на ржавый скелет батареи под треснувшим подоконником... Вспомнила кривоногий столик в своей комнате, свою «парадную» скатерть, прожженную сигаретным пеплом и застиранную до дыр, свою некрашеную батарею и треснувший подоконник, свои выцветшие обои, изгибающиеся под серым потолком бледными, на долгие годы оцепеневшими волнами... Потом перевела взгляд на свою пустую рюмку – и тихо заплакала.

– Ну вот, теперь ты будешь слёзы лить! – Женька изо всех сил пыталась казаться весёлой, но в её взгляде отчётливо проступала растерянность: нечасто ей доводилось видеть свою «сильную» подругу плачущей.

– Не буду, – отозвалась Валька и, через силу улыбнувшись, разлила по рюмкам остатки водки.

Женька тотчас успокоилась.

– По последней – и бежим на улицу искать Пантелеймонов! – предложила она. – Уже почти полночь!

– Кто – Пантелеймонов, а кто – Сашу с Сережей! – рассмеялась Танька. – Я ведь ни Сашу, ни Сережу так за три года и не встретила...

– Сегодня обязательно встретишь! – пообещала ей Женька и подняла свою рюмку. – За счастливые встречи!

Все дружно чокнулись, выпили и, наскоро собравшись, побежали на улицу.

Минут десять, разгоряченные водкой и хорошим настроением, они бегали по спящему городу и недоумевали: почему на улицах никого нет. Лишь немного отрезвев и остыв, они заметили, что ледяной порывистый ветер сбивает их с ног, что воздух с трудом проникает в их заиндевевшие изнутри ноздри, – и догадались, что мороз, наверное, давно увеличился градусов до тридцати, если не больше... Все Пантелеймоны, Сережи и Саши, если только они не были пьяны и страшно одиноки, сидели по домам и выходить на улицу в надежде на «счастливую встречу», скорее всего, не собирались...

– Надо возвращаться в тепло, пока наше собственное тепло не вышло из нас окончательно! – сказала Валька. – Бежим обратно в общагу!

– Бежим! – согласилась Танька, у которой зубы уже перестали попадать друг на друга.

– А как же Сережа и Саша? И Пантелеймоны? – попыталась протестовать Женька.

– Поищем их в общежитии! – заявила Валька. – Бежим!

Но никто не побежал. Все трое одновременно заметили, как из темноты соседнего двора вынырнула и быстро двинулась им навстречу мужская фигура.

– Спрашивать будем одновременно, – сказала Танька. – Пусть у наших мужей будут одинаковые имена.

– Гениально! – восторженным шепотом произнесла Женька.

– Не возражаю, – улыбнулась Валька, и, когда мужик почти поравнялся с ними, все трое дружно выкрикнули:

– Как вас зовут?

Женька, правда, присовокупила к этому еще и «молодого человека», хотя мужик явно был уже не молод, а Танька – «мужчину» и «простите, пожалуйста», но, несмотря на возникшую разноголосицу, мужик вопрос понял.

– Никанор, – ответил он не особенно трезвым голосом. – А вас как зовут?.. У меня, кстати, с собой бутылка портвейна. Может, погреемся где-нибудь?..

– Мы не пьём! – выкрикнули девушки, на этот раз дружным хором, и со всех ног помчались к общежитию.

– Ну что ж, – сказала Валька, когда все трое ввалились в холл и под тяжелым взглядом вахтерши стали рыскать по карманам в поисках пропусков, – не самое редкое имя.

– Во всяком случае, – подхватила Женька, – Никаноры встречаются гораздо чаще Пантелеймонов!

– И гораздо чаще, чем Саши и Сережи, предлагают мне «погреться» где-нибудь, – вздохнула Танька.

– По-моему, еще чаще тебя пытаются согреть Василии, – улыбнулась Женька, вспомнив, что по Таньке давно уже сохнет их однокурсник Вася Плавкин.

– Кстати! – встрепенулась Валька, словно вспомнив что-то очень важное. – Нам сейчас обязательно надо будет зайти к Плавкину.

– Точно! – кивнула Женька.

Танька сделала вид, что предложение очень ей не понравилось.

– Зачем – к Плавкину? – пробурчала она, старательно хмуря брови.

– Повод есть, – объяснила Валька.

– Во-первых, – поддержала её Женька, – у Плавкина в холодильнике всегда пол-литра имеется...

– А во-вторых, – сказала Валька, – надо поинтересоваться, нет ли у него случайно каких-нибудь знакомых Никаноров. Хотя бы одного... – и шепотом, Женьке на ухо, так, чтобы не расслышала Танька, добавила: – Но никак не больше двух!