Мой дед сидит в кресле окутанный клубами синего дыма папирос. Он такой маленький, что не понятно где клетчатый плед укрывает его ноги, а где просто лежит. Он редко встает. Только по нужде, или в кухню, за порцией кипятка. Чай он пьет из высокого стакана в серебряном подстаканнике – подарок в честь какого-то из его юбилеев. Когда он входит в кухню, сгорбленный, медленно шаркая ногами, все домочадцы, по несчастью оказавшиеся в этот момент там же, замирают как по команде. Он идет к чайнику. В такт шагам раскачивается седая львиная грива, такая же серебреная как ложечка, позвякивающая о подстаканник. Только это позвякивание сопровождает его в пути. Туда и обратно. Всего двадцать два шага.

Дед уходит и все отмирают. Мы не смотрим в глаза друг другу. Этот непроизвольный бойкот длится уже лет восемь. И никто не знает, с чего он начался.

 

Мой дед. Не смотря на отца-врага народа, осужденного и сосланного со всей семьей на другой край страны, он поступил в лучший политехнический институт. Сложно завалить студента, который, взяв билет, не отходит готовиться, а отвечает немедленно и без единой ошибки. Всю жизнь он проработал главным конструктором на заводе, успевая еще, что-то там изобретать и получать патенты.

 

Мой дед большой юморист. Когда его единственная дочь – красавица, фигуристка, пианистка, художница, гимнастка (чем они там еще ее мучили), вдруг, в пятнадцать лет залетела от своего одноклассника, он пошел в лес вешаться. Такой вот он юморист.

 

Мой дед умелый рыбак. Лет десять назад, возвращаясь с зимней рыбалки и застряв в лифте, он так уделал его коловоротом от злости, что потом два года все ходили пешком.

 

Мой дед великий марафонец. Когда я была маленькая и просила его сделать за меня уроки, он неизменно отвечал: «Вот сейчас кааак разбегусь от Москвы, и каааак начну делать твои уроки». Такой вот у меня дед марафонец.

 

Всю свою жизнь ты отдал государству, которое тебя кинуло. Всю жизнь ты ненавидел своего отца антисоветчика, а он оказался прав. Ты так гордился своей дочкой, а она пробухала половину своей жизни и ни как не остановится. Ты подхватил нас – своих внуков, пичкал энциклопедиями, заваливал микроскопами, долбил английским, и надеялся что уж мы то точно.… А мы слоняемся по хате, и даже школу кажется, не кончили.

Я не смотрю на тебя, и не говорю с тобой, дед, потому что мне стыдно. За себя и остальных. Почему молчат они – я не знаю.

Мой дед сидит в кресле и мешает ложечкой чай. Только бы не умер.