Простые люди в жерновах русской истории середины прошлого века. Их попытки достойно жить и любить в существующих условиях: бедности, несвободы, страха, ненависти, непонимания. Повесть сотоит из 11 главок. Пять действующих лиц. Главная героиня, Оксана: военная медсестра, осужденная по уголовной статье. Создает семью, прощает своих врагов, доживает до глубокой старости. Вокруг перипетий ее судьбы и выстроено все повествование. ПОТОЛОК ... Зимой 50-го года сержант-сверхсрочник Виктор Стрельников в составе дежурного взвода встречал партию осужденных. Год назад он демобилизовался из армии. Но возвращаться было некуда, не к кому и, не думая, Виктор подался во внутренние войска. Служить ему определили конвоиром-охранником на женской зоне. Ряды бараков, огороженных бревенчатым частоколом, посреди снежной пустыни, стали его местом службы, быта и житья. Хмурые арестантки, бесформенными куклами топчущиеся на плацу, нагоняли злость. Когда он конвоировал очередную группу в лес на обрубку сучьев, то клял судьбу за обман и прочую нелюбезность. После опостылевшей военной грязи, думалось, отогреться бы в семейной благодати, а вместо этого – из огня да в полымя. Соблазнился, что скрывать, бесплатным довольствием и хорошим приработком, который некуда было тратить. Зря он сюда торкнулся. Душа – как цепями обмотанная. И жалко, вроде, баб, и избить каждую хочется – куда полезла! Что дома-то не жилось! Ребятишек рожать надо, щи варить, а не по нарам, как крысе, прятаться!.. Случилось ему и по-настоящему плакать. В лагерь привезли бабенку – то ли сумасшедшую, то ли смертельно отчаянную. Режим нарушала в наглую по всем статьям. В наказание ее раздели до платья и поставили на замерзшую навозную кучу: набирайся ума, дескать. Вспомнил – Шуркой ее звали. И вот эта Шурка часов пять орала на всю зону песни. Блатные, народные. Без передыху. Сняли с кучи, когда она уже не пела, а хрипела обмороженной глоткой. В санитарном бараке Шурка провалялась недолго – отправили на большую землю. Говорят, ей ампутировали ноги. Впрочем, про дальнейшую судьбу Шурки что только не болтали. Даже то, что она, став «самоваром», верховодила бандой на каком-то базаре. Трепотня, конечно. Разве может баба верховодить?! Но жалко ему было тогда эту дуреху до жгучих слез. Долго он боялся, до самого ухода из армии, чтоб опять кого-нибудь не поставили на говно. Больше такого не выдержал бы: пострелял или бабу, или зону. Так он и валандался на зоне – будто сам арестант. Зимой 50-го лагерь принимал очередное пополнение. Дул сухой ветер, вихрил по насту снежные бурунчики. Транспорт с этапом ожидали долго. Команда по очереди бегала греться в подготовленную для личного досмотра теплушку. Наконец машины прибыли. Задним ходом подкатили вплотную к гостеприимным воротам настежь. Осужденные в плохонькой, своей покуда, одежонке, спрыгивали с грузовиков на землю. Их тут же выстраивали в плотную шеренгу. В ожидании бабы топали ногами, терли заледеневшие лица, пытаясь согреться. Этап прибыл солидный – не меньше сотни человек, сквозь ветер и лай овчарок прорывались женские выкрики, даже смех. Для кого-то это наверняка была не первая ходка, но и те, кто не отошел еще от шока ареста, радовался окончанию утомительного пути. Пусть лагерь, бараки – лишь бы остановиться, и начать отсчитывать часы. Виктор углядел Оксану сразу. В темной суете кузова он вдруг уловил лицо. Белое от мороза, очерченное бровями-дугами, с усмешкой из-под крутых хохлацких скул. Выбившиеся из платка пряди лежали на щеках черными пятнами. Женщина неловко спрыгнула на снег, и привиделось ему, что это ангел смерти явился в обличии затюрханной уголовницы, чтобы наказать. Его? Или всех вокруг?.. Кто-то подтолкнул ее прикладом: «В строй! Быстро! Не хлопать зенками!». Оксана зыркнула на Виктора коричневыми глазищами и втиснулась в шеренгу. До войны случилось ему побывать проездом в столице. Добирался из Кирова к брату, на Беломоро-Балтийский канал. Тот писал, что работы у них прорва, а еще можно лес валить или в рыбаки податься. Виктор тогда надумал жениться и решить деньгу забашлить под такое дело. Невесты не имел еще, но не сомневался в скором ее появлении. Себя считал парнем бравым, видным: высок, жилист, все при нем. Драчун немножко, так это по молодости – пройдет. Правда, посиделки, где кандидаток присматривают, не любил, танцы посещал редко и танцевал, только если девки сами приглашали. Явился Виктор на канал, самую его оконечность. Вокруг все изгваздано, истоптано, в ямах воды полно, вывороченные кряжи торчат корявыми обрубками. Работу предложили стрёмную: мусор лесной жечь, валуны откатывать. Рядом в тачке инструмент: кирка, лом, кусок веревки и ношеные рукавицы. - Мне б на тракторе! - Нам, брат, подсобники нужны, простые рабочие. Повымерли люди, пока канал тянули. А вдоль шлюзов все чисто должно быть, аккуратно. Объект! Впрягаться в тягловую силу Виктор не стал. Решил податься в море с рыбаками. Не заметил, как три навигации одолел. До глубокой осени их МРБ-шка болталась в студеных волнах Белого моря. По малости судна и команды – шесть человек, рыбачили в основном в прибрежных водах, бороздили Кандалакшский залив. Там же, на берегу, в деревушке Пулонга, жили, когда путина заканчивалась. О невесте оставалось только мечтать. Свободных девок в деревне не водилось, да не захотел бы он на рыбачке жениться. Семействовал, конечно, с одной местной вдовушкой, так это пока деньги копились. Зимой одолевала скука. Подледный лов Виктора не привлекал, сутками он валялся на кровати и читал затрепанные книжки. На лед ходила сожительница. Выглянув в окно, он неизменно видел, как она, нахохлившись, сидит над лункой или перетягивает сеть из проруби в прорубь – организовывает продуктовый запас. Рыба приелась ему уже во всех смыслах. Хлеб, чай, крупы, конфеты-подушечки привозили в Пулонгу раз в две недели, а то и реже, если метель забивала снегом дороги. Картошки до весны всегда не хватало, на гарнир к рыбе соленой, вареной, сырой и жареной шла моченая брусника. Охотничий промысел у поморов был не в чести, хотя ружья имелись во многих избах. Война прекратила опостылевшее житье-бытье на побережье, и Виктор с готовностью ушел в армию. Но и в Пулонге, и на фронте он никогда не забывал, как сходил в Москве, пока ждал мурманского поезда, в привокзальный ресторан. До этого Стрельников никогда в подобных заведениях не был – стеснялся зайти, боялся, что не пустят. А на вокзале, решил, какой-такой особенный ресторан может быть! Он здесь, понимаете, пассажиром, так что извольте обслужить. Зашел. И с порога попал в царство мрамора, зеркал, гулких голосов под огромной люстрой, лестничных балюстрад, сверкания мужских рубашек и оголенных женских плеч. Навстречу тут же ринулся распорядитель, затарандел о чем-то. - Я это… посидеть хочу, отдохнуть. Перед поездом. - Пожалуйста, милости просим, значит вы ненадолго, вот здесь у двери, пожалуйста, вам будет удобно, Миша обслужи товарища!... Он просидел в ресторане несколько часов, до паровозного гудка. Никто в углу его не тревожил, никому он не мешал, зато видно было все. После пары рюмок водки из графинчика боязнь быть изгнанным прошла. Что на затоптанном, пусть и московском, вокзале могут быть такие дворцы – изумляло. В высокое узкое окно он видел, как по привокзальной площади снуют отъезжающие-приезжающие, носильщики толкают тележки, и благодарно думал о том, кто надоумил его сюда войти. - Сижу, как барин. И-ех! Люстра вспыхнула ярче и посетители ресторана захлопали. Откуда-то сбоку на маленькую площадку стали подниматься музыканты. Расселись, приладили инструменты. Появилась певица. Зал снова захлопал. Артисты дружно поклонились публике и начали свой концерт. Таких баб Виктор видел лишь пару раз, в кино. Но тех настоящими он не посчитал, красивость артисток не сильно тронула мужскую душу. А тут, завернутая в синий бархат, с приспущенной чернобуркой, перед ним стояла живая, русская краса из плоти и крови. Он с удивлением и радостью смотрел на розовые плечи, сверкание камней в ушах, посчитал складочки на полной шее, мысленно потрогал тяжелый узел волос на затылке. Глаза-то – крашенные, и ногти тоже! Ай ты, озорница! И поет, гляди, не про степь да лучину, а про гитары какие-то, кареты, осень у дверей. Виктор так громко бил в ладоши после каждой песни, что певица нет-нет, да посматривала в его сторону. Вначале вроде как недовольно, а потом улыбнулась и даже ручкой помахала. Королевна. - Нравится?- спросил пробегавший официант.- Так купите для дамы шампанского! - Как это? - Просто: купите бутылку, я передам. Как подарок. - Возьмет?! - Конечно. Так все делают, если выступление нравится. - Неси!.. Стой! Мне шампанское неси! Под шипение официанта Виктор подошел к эстраде и протянул певице бутылку. Она густо и устало посмотрела на него. Наклонилась. - Спасибо, миленький,- перед его глазами мелькнули розовые половинки грудей. – Что для тебя спеть? - А?.. На сцену выскочил мужик в накрахмаленном жабо, перехватил у певицы бутылку: - Друзья! Для нашего гостя… м-м… Аделаида Андреевна?... Исполняется романс «Я ехала домой»!.. Старший над официантами крепко взял Виктора под руку и повел назад к столу, а вслед сочно неслось: «…душа была полна неясным для самой каким-то новым счастьем…» … С ощущением неясного счастья Виктор так и прожил все эти годы. Со временем оно уже чуть теплилось, но все равно он чувствовал это счастье, а иногда оно наплывало, как облако наплывает на солнце, и тогда, даже в самые неподходящие минуты, он становился блаженным до радостных слез. В последний раз такое беспричинное райское чувство он испытал в конце войны. Шел артобстрел, он лежал на дне окопа, сверху лепешками бухалась жирная земля, как вдруг в груди сладко разлилось. Словно на краю окопа кто-то появился – прекрасный, нездешний. А Виктор даже головы не мог поднять, чтобы посмотреть. Лежал, уткнувшись улыбкой в грязь… И вот нынче, принимая очередной этап осужденных, он вновь ощутил тонкий зум приближающегося счастья. Следя за построением, куда отмаршировала женщина-ангел, Виктор слушал, как нутро наполняется восторгом и грустью одновременно. Тут его пихнули в спину – чего столбом встал! – он одернул бушлат и заподгонял мешкающих баб. Перекинув автомат за спину, подставлял трусливым руки и арестантки падали с машин в его объятия. Схлопочу за нарушение устава – весело подумал Виктор. Наконец построение завершилось. Замполиту подали папки с личными делами. Началась перекличка. - Михайленко! – рявкнул лейтенант. Ангел выкрикнул из строя свое имя, статью, срок, и радость ушла из сердца Виктора Стрельникова... |
Положение о Клубе
Сделать стартовой
