Поутру, 31 декабря испытывал Коля непонятное томление в душе, какое всегда бывало у него перед большой пьянкой. Проснулся рано, ещё восьми часов не было. Лежал в постели и мысленно прикидывал, как пройдёт сегодняшний день. В принципе ничего плохого он не предвещал. Деньги запасливая Верка приберегла заранее. Как ни просил он у неё вчера на пузырь, так ведь и не дала. Правильно конечно сделала, что деньги заныкала, но чувство обиды осталось. Уж очень хотелось вчера горло промочить. Ему бы всего ста грамм хватило… Коля усмехнулся. Не, не надо врать себе. Сто грамм это только затравка. И пошла бы тогда тяжёлая, отупляющая пьянка с провалами в памяти, злобным безумством и мерзким похмельем…

 

А вот сегодня он так пить не будет. Чинно сядут вечерком, проводят старый год, встретят новый. Всё будет у них как у людей, и стол, и скатерть, и закуска. С этими мыслями Коля снова заснул. Снилась какая-то чертовщина до тех пор, пока ласковый Веркин голос не разбудил его:

 

- Кооляя! Пошли обедать, да и старый год заодно проводим!

 

Из крошечной кухни однокомнатной хрущёбы вкусно пахло жареной картошкой и луком.

Не умываясь, Коля быстренько забежав в туалет, отлил, прошёл на кухню и ахнул. На столе, накрытом старой простынёй вместо скатерти стояли: румяная жареная картошка на сковороде, четыре солёных огурчика, отварная вермишель затейливо политая кетчупом в виде сердечка, нарезанный толстыми кольцами лук на отдельном блюдечке и открытая банка сайры в собственном соку. В центре, над всем этим великолепием возвышалась литровая бутылка водки и две баночки «джин-тоника». При виде этих баночек нехорошее чувство опять шевельнулось в душе у Николая: «Вот сука! Вчера мне на чекушку не дала, а сама «тоник» этот говённый покупает!»

 

- Садись, садись Коля! Мы сейчас с тобой выпьем чуток, и будем Нового году дожидаться. А я вот «джин-тоника» купила. Он вкуснее шампанского будет! Эх, жаль, что телевизор сломался. Ну ничего, у соседей всё слышно… Может быть потом и по улице погуляем? А? – без умолку щебетала Веерка, накладывая на щербатые чайные блюдца картошку и колечки лука.

 

- Может и погуляем, - хмуро буркнул Коля, с хрустом сворачивая пробку и набулькивая стаканы: - Ну, за старый год!

 

Не чокаясь, он тремя глотками влил в себя водку и насадил на потемневшую алюминиевую вилку несколько ломтиков картошки. Вяло зажевал. Есть не хотелось…

 

Душевная тяжесть не прошла, а только наоборот усилилась. Сегодня водка почему-то не радовала. Да и чему радоваться-то?

 

Пять лет назад по пьяному делу на стройке с лесов упал. Год его врачи по частям собирали. Поломанные ноги кое-как срослись, а вот нутро отбитое болит. Сказали пить нельзя. Только как не пить-то, если ноет всё тело. Только водкой и спасается. Крошечную инвалидную пенсию Коля пропивал за неделю, а потом клянчил деньги у Верки, работавшей техничкой в школе. Чаще всего она не давала, причитая и сетуя на подскочившую квартплату, дороговизну продуктов и необходимость каких-то никчёмных покупок. Иногда, сжалившись, покупала бутылку, которую они тут же распивали. За ней следовала другая, третья… Раскрасневшаяся Верка начинала петь частушки, плясать и как в молодости заигрывать с Колькой. Потом плакала, вспоминая сынка умершего в младенчестве от какой-то хвори и проклиная судьбу за то, что бог больше детей не дал. Их совместные запои продолжался обычно дня три, после чего Коля, мучаясь похмельем, опять начинал просить выпить…

 

Верка продолжала что-то щебетать, а Коля, не слушая её, по-новой налил в стаканы. Молча выпил, налил ещё. Выпил. По-прежнему не отпускало.

 

Коля взглянул на жену. Улыбаясь, она что-то говорила, говорила…. Знакомые голубые глаза радостно смотрели на него. Неторопливо взяв гранёный стакан в горсть, Коля основательно ударил донышком сначала в один глаз, потом в другой. Удивлённо хлюпнув, Верка закрылась руками, и начала клониться над столом. Привстав, он с размаху опустил стакан на затылок с такой силой, что толстое стекло разбилось, раскровянив руку. Озлобившись, схватил за жиденькие волосы и несколько раз с хрустом ткнул в тарелку.

 

Наступила тишина, только за стеной соседский телевизор веселился и хохотал многоголосым смехом.

 

Под Веркиной головой, неподвижно лежащей на белой скатерти-простыне, медленно расползалось багровая лужа. Коля удивлённо смотрел на неё, не осознавая того, что только сейчас произошло. Зачем? Почему? Неужели это сделал он? Отказываясь верить в происшедшее, осторожно приподнял тяжёлую безвольную голову и ужаснулся, не узнав знакомого лица. Вместо глаз было что-то багрово-красное, а из расплющенной лепёшки носа выдувались кровавые пузыри.

 

- Вер! Вера! Ты чо? - испугано забормотал Коля: - На-ко, вот, выпей!

 

Трясущимися окровавленными руками он плеснул водки и поднёс её к разбитым губам.

 

- Пей, Вера, пей! Ну, пей же ты!

 

Густая струйка крови стекла в стакан и, прихотливо изогнувшись в кристально-чистой жидкости, начала окрашивать её в розовый цвет.

 

Верка не шевелилась, только шершавые, изъеденные хлоркой пальцы рук и маленькие ступни в беленьких праздничных носочках начали дёргаться какой-то странной мелкой дрожью.

 

- Вот дела… - пробормотал Коля и допил, не останавливаясь, всю водку из горлышка бутылки.

 

- Вот тебе и встретили Новый год, - продолжал бормотать он, сооружая из бельевых верёвок, натянутых в ванной для сушки белья, петлю.

 

- Зря ты так, Верка! – с обидой выкрикнул Коля. С трудом встав на журчащий унитаз, быстро закрепил конец верёвки за трубу и шагнул вниз.