Дождливая, ноябрьская ночь, душила спящий город в своих холодных объятьях. А он спал в смиренном неведении, безмятежно раскисая в стремительно растущих лужах. Что ему дождь? На его веку было столько всякого.…И сколько ещё будет…

Молодой месяц, иногда, когда ему удавалось выглянуть сквозь тучи, любопытствуя, осматривал лежащий внизу, почти растворившийся в темноте и обрушившейся на него воде, город. Каждый раз он надеялся увидеть что-то интересное, там далеко внизу. Но каждый раз, разочаровавшись унылостью, застывшего в своём однообразии пейзажа, без сожаления прятался обратно.

Город спал. Время было позднее, глубоко за полночь. В это время, даже самые крепкие полуночники, как правило, уже утрачивают бодрость. Только неугомонный ветер, носясь в узких, старинных улочках, хлопал и стучал, чем придётся. Недовольно лупил, холодными струями дождя, в закрытые окна, и лишённый привычного удовольствия, погонять опавшие, но теперь, ставшие не подъёмно – мокрыми для него, листья, тихонечко, завывал от скуки.

Уличные фонари, пытаясь разнообразить своим присутствием ночную серость мокрых улиц, старались осветить как можно больше, но стена дождя и густая, как смола темнота, сводила на нет все их усилия, их самих, превращая в немощные ночнички.

Слабый свет от них падал на мокрые булыжники мостовой, на стекающую в ливнёвки воду, голые деревья и вообще на всё, до чего мог дотянуться. И смиряясь с собственной немощью, покрывал всё лёгкой позолотой, добавляя атмосфере мрачного очарования.

Шум дождя дополнял картину, сливаясь со звуками, стекающей всюду воды. В городе, хоть это ни кому и не было нужно, тем не менее, было торжественно, и сказочно и, наверное, красиво….

А на окраинах, там, где спальные районы врастают в луга, скелетами строек, соседствуя со старыми, одиноко торчащими, обречёнными домиками и последними, мешающими всем деревьями, среди грязи, развезённой строительной техникой и почти в полной темноте, ещё не успевших как следует обустроится новых районов, царили другие настроения…

Старый, коммунальный дом, в два этажа, почти тонул в заросшем кое-чем и кое- как саду и окружённый досчатым, строительным забором, в темноте казавшимся чёрным, готовился к сносу.

Последний из домов такого типа, двухэтажных, деревянных времянок, которые строились с прицелом на несколько лет, но, как и многие временные вещи в той стране, переживший и своих строителей и ещё несколько поколений их потомков, впервые, за всё время своего существования, ощутил себя ненужным.

Зажатый со всех сторон новыми высотными домами, он сам раздражался собственной архаичностью, ветхостью и иррациональностью занимаемого им пространства. Не трудно было представить то, как он раздражал окружающих. И оставалось ему совсем немного, а может и вовсе ничего…

Дом, временами почти полностью погружался во тьму, и лишь с одной стороны до него дотягивался пляшущий свет одного единственного, чудом сохранившегося, ископаемого фонарика, который протестуя, махал, болтающейся на ветру головой, не позволяя ночи засосать его, как болотной топи, покрыв непроницаемым мраком.

Тонкие, голые ветки старых деревьев, которые раньше были садом, пронизывали трухлявые стены дома насквозь, как будто вцепившись в него, словно поддерживали его ветхую конструкцию, не давая ни упасть от бессилия, ни разлететься на части, уступив в борьбе, какой-нибудь неистовой буре.

Когда-то в этом доме жили люди. Совсем ещё недавно, на старых скамейках этого сада, целовались влюблённые. В этом доме были счастливы, растили детей, мечтали, старились и умирали. И считали этот дом родным, и были уверенны в том, что это не самое плохое место для всего этого…. А теперь их нет…. Они дождались лучших времён…. Так бывает….

Во всех его комнатах царил мрак, шуршали разбросанным мусором обнаглевшие мыши, набивая им свои норы. Во всех кроме одной…

Когда стихал, бестолково шатающийся по округе ветер, болтающийся плафон фонаря, успокаиваясь, замирал. И тогда фонарь мог полюбоваться на себя в огромную лужу, сверкающую пузырями в его свете, который падал на трухлявые, деревянные стены дома, с отслаивающейся сразу в бесчисленное количество слоёв краской, на перекошенную, висящую на одном ржавом гвоздике, адресную табличку. И забирался в ту самую, единственную комнатку, выдавливая из неё полумрак. И кое - как, справляясь с этим, ложился, через залитые потоками дождя стёкла, на потолок и стены комнаты, невнятным, мерцающим, светлым пятном.

Болтающаяся на хилых петлях старая форточка, уныло поскрипывала при каждом дуновении ветра. Дождь барабанил в ржавую крышу, ища в ней прорехи, и нашедшая их вода, просачиваясь капала с потолка, размачивая и без того отваливающуюся штукатурку.

На освещённых неверным светом стенах комнаты, отставая от времени и сырости, сворачивались, отставая старые, выгоревшие обои. По светлым пятнам на них можно было предположить, где стояла, какая мебель или что-то висело.

 

Как же долго в нём жили люди! Одни из них были счастливы, другие нет. Одни уезжали, другие возвращались, радовались, грустили. Было шумно и было тихо, было по-разному…. Но так мучительно тихо, так нестерпимо тихо, не было никогда.

И от этих мыслей, от этой тишины и своей абсолютной безлюдности, дом ёжился, уныло поскрипывая рассохшимися половицами.

Когда–то люди делали его жилым, теперь он находил в звуках иллюзию собственной полноценности. Он был рад возящимся в темноте мышам, шуму дождя и капающей с потолков воды, свисту ветра в щелях. Он был готов на всё, только бы ни эта давящая тишина….

Вдруг, очнувшийся от безделья ветер, каким-то отчаянным порывом, сорвавшись, с шумом захлопнул старую, рассохшуюся форточку, засвистел в щелях на все лады сквозняками и закачал плафон уличного фонаря с новой силой. По комнате в неистовом танце заметался потревоженный фонарный свет. Где-то в тёмном коридоре пустого дома, шарахнулась перепуганная, сонная птица, залетевшая на ночлег, и, крича от страха какое–то время кувыркалась в темноте, стуча быстрыми крылышками. Потом затихла….

Стих и ветер, словно соболезнуя и извиняясь одновременно. Стихли мыши, прекратив возню. Ливень истощившись, сменил тактику и, превратившись в просто дождь, решил рано или поздно утопить город в растущих лужах. По комнате плавно двигался свет от успокаивающегося фонарного плафона. Только звук капающей с потолка воды разнообразил подступившую, как ком к горлу, тишину.

Окно комнатки открывало вид достаточно унылый. Через мокрые стёкла, через едва разбавленную слабым фонарным светом ночную мглу, можно было разглядеть разве что кусочек заросшего сада, прижатого чёрным забором, затянутое плотными тучами чёрное небо, лужу с отражающимся в ней фонарём. За забором капли дождя разбивались о жёлтые крыши кабин, образовывая облачка водяной пыли, пригнанной накануне строительной техники, среди которой, выделяясь внушительными размерами и блестя мокрыми боками, стоял, нацелившись в сторону старого дома огромным ковшом, невероятных размеров бульдозер…

Если у домов есть душа, то душа этого дома, должно быть, коротала последние свои часы в этой единственной относительно светлой комнатке и устав от ожидания, молилась о том, что бы всё это поскорее закончилось….

Вдруг, из самого тёмного и дальнего угла комнаты послышалось тихое, механическое шипение и одновременно с ним, разгоняя полумрак в пятачке пространства вокруг себя, пару раз неуверенно моргнул и, успокоившись, загорелся небольшой, величиной со спичечную головку, оранжевый огонек.

Это было старая, брошенная людьми за ненадобностью, и давно не напоминавшая о своём существовании, радиоточка, выкрашенная краской заодно с плинтусами и вросшая в бесчисленные слои обоев.

Из её рассохшейся, старой мембраны, перетрушивая засохших внутри тараканов, раздались звуки музыки…. Рваные звуки фортепианного аккомпанемента предваряли, взлетая и падая, слова старой, давно забытой песни. В комнате было тихо и пусто, и никто не удивился происходящему. Слегка грассируя, исполнитель старательно выводил слово за словом, впервые за много месяцев в доме стало хорошо:

 

Каждый день под окошком

Он заводит ша”г”манку,

Монотонно и томно

Он поёт об одном,

Плачет се“г”ое небо,

Мочит дождь обезьянку,

Пожилую акт”г”иссу с искажённым лицом…

 

Выводил, старательно растягивая каждую фразу, в только одному ему присущей манере, великий шансонье.

 

И чарующие звуки шарманки, и шипение граммофонной иглы, помнили старые стены. Под негромкое вещание маленького радио дом оживал, наполняясь кружащимися под музыку тенями воспоминаний. Несправедливо время и скоротечно… Запахло хвоей свежеструганных досок, и масляной краской. Как всё это было недавно…

 

Мчится бешеный ша”г”,

Мчится сквозь бесконечность,

И смешные букашки облепили его…

 

Да уж мчится. Только вчера счастливые жильцы занимали свои новые, временные квартиры. Только вчера эти смешные букашки разбивали под окнами их нового дома, молодой сад, высаживая рядками молодые деревца. Только вчера…

 

Вьются-вьются, жужжат,

И с при”г”елом на вечность

Исчезают как дым

Не узнав ничего…

 

Рождались дети, плакали по ночам, цвели деревья. Теперь кажется, что дни и ночи и времена года менялись c молниеносной быстротой. Как же всё быстро…

 

Мы опавшие листья

Всех нас бурей со”г”вало

И несут нас ветров табуны…

 

Сколько всего пережито… Свидетелем чего только не пришлось стать за тот короткий промежуток времени на этой земле. Что этот дождь…

 

Кто же нас успокоит,

Бесконечно усталых,

Кто укажет нам путь

В это ца”г”ство весны…Аа...Аа..

 

А может не очень сожалеть. И простоял вдоволь, и пользу принес, уцелел во время войны, и не разобрали на дрова… И то хорошо…

 

Будет этот п”г”орок,

Или п"г"осто обманщик,

И в какие к”г”ая поведут нас тогда…

 

Просто не хотелось бы вот так, под бульдозером, молчаливо превращаться в груду трухлого хлама, перемешиваясь с землей.

Хотелось бы как-то ярко, что ли…

 

Замолчи, замолчи!...

Сумасшедший ша"г"манщик,

Эти песни мне нужно забыть....

Навсегда-навсегда…

 

Музыка стихла. По стене, над затихшим радио, медленно ползли капельки просочившейся с крыши воды, оставляя на старых обоях тонкий мокрый след. Оранжевый глазок заморгал. Послышался слабый характерный треск и на пол посыпались маленькие синие искорки. Старая форточка приоткрылась, впуская слабый ветерок. Его силы хватило ровно на то, чтобы раздуть маленький огонёк, родившийся на старых пыльных обоях. В комнате запахло палёным. Через какое-то время небольшой язычок пламени медленно пополз по стене, огибая мокрую дорожку, оставленную стекающей водой. Приобретая и голос, и силу, он самостоятельно боролся, бросив вызов с тишине и мраку. Разрастаясь, пламя разбрасывало вокруг себя с шипением и треском первые искры.

Яркий свет из окна комнатки прорезал толщу ночного мрака и дождя, ложась на старый сад, оказавшийся зеленым забор и постепенно, растворяясь вдалеке, уже бросал вызов всей бесконечной осенней ночи. Становилось веселее…

От температуры со звоном вылетели оконные стекла, впустив свежий воздух. Огонь взорвался с новой силой, и языки пламени вырвались на улицу. Через несколько минут он гудел в коридоре дома огненной трубой, пожирая деревянное строение всё быстрее и быстрее.

Несмотря на дождь, дом быстро превращался в факел. Капли шипели на накалившейся жестяной крыше, подымаясь вверх облаком пара, смешивающимся с дымом. Дом пылал…

Это был последний яркий момент его жизни. И, наверное, самый яркий…

Сейчас его не беспокоило ни его покинутость, ни тишина, ни мрак. Освещая всё вокруг, красно-желтым мерцающим светом, он, пылая, выбрасывал в небо столбы искр. Что будет дальше? А нужно ли что-то дальше? Превратившись в красные уголья, его стены держали какое-то время на себе, раскалившуюся до красноты, крышу. Внутри него рушились перегородки, сотрясая всю непрочную конструкцию. Весь объятый пламенем, какое-то время он еще стоял, ликуя. Потом внезапно рухнул, выбросив в черное небо финальный фейерверк…

Дождь продолжал топить спящий город. Горизонт едва заметно начинал светлеть и сквозь поредевшие местами тучи проглядывали тусклые утренние звезды. Мигая синими маячками и разрезая светом фар темноту, не включая сирен, продираясь сквозь лабиринты ночных улиц, на окраину города спешили пожарные машины.

Так ничего интересного и не увидевший месяц, разочарованно тускнея, катился к горизонту, уступая своё место на ноябрьском небе…