Кинни сидела на крыше и смотрела на апельсиновый сияющий закат.

 

- Не уйду. Ни за что не уйду, - малышка твердо решила спасти день.

- Каждый день! Каждый непременно растворяется! Дни больны…

Теребя в руке измятый цветок, она вспоминала. Растворяются дни с порхающими легкими снежинками – бело-голубые морозные дни; растворяются дни весенней оттепели – когда воздух розовато-прозрачный, а до неба нечего и мечтать дотянуться ладонью с крыши – такое оно высокое; растворяются искрящиеся бликами солнца дни зеленых полян и поисков клубничной феи, вместе с падающими листьями уносятся куда-то грустные дни осенних дождей. Не задерживаются дни удачные и улыбчивые, убегают даже скучные медленные дни… Кинни было жалко дни, пропадающие в неизвестности. А вдруг они потеряются в ней, вдруг никогда не вернутся? Каждый раз, когда солнце из сияющего клубка теплых лучей постепенно превращалось в алый закатывающийся диск, она надеялась, что вот этот, именно этот день, наконец не растворится, не уйдет, и с ней навсегда останутся его неповторимые запахи: запах свежей травы на лугу, запах горячего какао, приготовленного уютным утром в теплом домике, запах вчерашнего дождя, исходящий от шифера ее крыши, запах ветра в волосах… Но день таял, растворялся, как сахар растворяется в кружке ее вечернего чая. Растворялся, как все другие, забирая с собой не только запахи, но и цвета, и мысли, и впечатления, которые он так щедро дарил в течение своего короткого существования. Думая об этом, она посмотрела на меняющийся перед закатом цвет неба. Нет, сегодня она, маленькая Кинни, не позволит дню уйти! Она не пойдет спать в свой крошечный домик на холме. Кинни останется на крыше, сторожа день. Уж при ней то ему станет совестно уходить, и он останется. В этом малышка даже не сомневалась.

 

Кинни прислушалась - с чердака, где жили голуби с переливающимися крыльями, донесся шум. А через минуту-другую на крышу, спотыкаясь и присвистывая, забрался как всегда веселый Тру. Он держал в руках только что выдуманную модель воздушного змея (большого змея он будет делать завтра, раскрасит его гуашью и запустит на широкой поляне). Он так и светился счастьем от предвкушения! Задорно улыбаясь, Тру подбежал к маленькой Кинни, и скороговоркой начал посвящать ее в свою радость:

 

- Я его сегодня смастерил! А завтра – такого же только большого сделаю! Ты только подумай, как высоко он будет летать! А я – за ним! Только вот не решил пока, в какой цвет его покрасить. Эй, да что с тобой? Пойдешь со мной змея пускать?

 

Кинни теребила цветок.

- Я не хочу отпускать Сегодня. Пусть остается. Вот сижу здесь и не разрешаю ему уходить. Ты что не знал, что дни больны? Они исчезают каждый вечер! – она чуть не заплакала.

 

Тру молчал, что-то обдумывая. Он все еще был весел, но уже не улыбался так лучисто, поверив на секунду, что змея запустить не получится, так как никакого Завтра не наступит. Теперь же он пытался догадаться, зачем понадобилось Кин задерживать Сегодня. Сначала это было ему совсем непонятно, но вспомнив, что вчера она собирала дождевые капли в красивую кружку из-под чая, чтобы они не высохли под лучами солнца, выглядывающего из-за туч, и остались с ней, Тру начал догадываться, в чем дело.

 

- Ты хочешь, чтоб день не уходил совсем?

 

- А зачем они меня бросают! Эти дни! Каждый вечер! – она капризно надулась и очень боялась расплакаться.

 

Но тут Тру засмеялся. Да так весело, так легко! Он смеялся и смеялся, даже не пытаясь сдержаться. Кинни удивленно смотрела на его румяное лицо в веснушках, и не могла решить, обидеться ей, отвернуться, заплакать или поддержать веселое настроение друга.

 

- Удержать день! – смеялся Тру.

 

Вдруг он замолк и серьезно посмотрел в лицо малышке:

 

- То есть ты еще не знаешь?

 

- Чего не знаю?

 

- Про день! Ну?

 

Кинни недоверчиво смотрела на него, незаметно поглядывая на небо. С одной стороны небо было глубокого синего цвета, а с другой, там где только что село солнце, оно стало фиолетовым, с розовыми сияющими облаками. Ей стало очень обидно, что из-за разговоров с Тру она отвлеклась, и теперь день связан с ней всего тонкой ниточкой последних солнечных лучей, светящих из-за холмов. А ведь за эти тонкие лучи ей может и не удастся его удержать.

 

- Не знаешь! – радостно сказал приятель, снова начиная задорно улыбаться.

 

- Понимаешь, Кин… - он выдержал паузу,- День – он один.

 

- Что? – Кинни почти не слушала его.

 

- День – один! Он просто любит переодеваться! Он такой! – с восторгом выпалил Тру.

 

Она смотрела на то, как облака из розовых становятся лиловыми.

 

- Один день! На закате он просто заходит за ширму, где старательно выбирает новое платье. Он очень боится наскучить, поэтому одаривает нас то спелой клубникой, то липким снегом, чтоб строить замки. Он завораживает раскатами грома, и проливается ливнем, чтоб я мог бегать босиком по лужам. Он же сушит лужи полуденной жарой. Он одевается то в наряд скуки, то в колпак шута, праздничного клоуна. Все эти дни, все наши ощущения, эмоции, события – это один и тот же день в разных костюмах. Он актер! Он может быть безрассудным или вдумчивым, беззаботно счастливым или грустным, тихим или шумным, безумным или мудрым, суетящимся или спокойным, молчаливым или поющим. Он прикидывается уходящим для смеха. На самом же деле даже ночь – только один из его образов.

 

Тру смеялся, тыкая найденной палкой в небо, будто это он зажигает появляющиеся звезды. Они были похожи на рассыпанный по синему бархату серебряный мерцающий бисер. Кинни смотрела вверх, и думала, какую же прекрасную накидку День выбрал для своего ночного наряда...