МЫ – ДЕТИ ВОЙНЫ (ЭССЕ)

 

Я родился 27 мая 1940 года, и долгое время считал, что появился на свет за год до начала войны. Уж очень врезалось в память советского народа раннее утро 22 июня 1941. Учебники истории той поры как-то старались не афишировать, что война против немецкого фашизма началась 1 сентября 1939 года.

Это осознание спустя много лет вылилось в такие строки:

 

Давным-давно, в декаде третьей мая,

Когда я ощутил рожденья миг,

Уже тогда Вторая Мировая

Вовсю вращала смерти маховик.

 

Еще вблизи я пламени не вижу,

Что вообще тогда я видеть мог?

А он привольно ходит по Парижу,

Эсэсовский начищенный сапог.

 

Война живое косит, как отрава,

Люфтваффе кружит в небе карусель,

Уже давно повержена Варшава,

В огне Гаага, Осло и Брюссель.

 

И на восток Берлин взирает косо,

Хотя клянется, что Москве он – брат.

Над планом краткосрочным “Барбаросса”

Штабисты круглосуточно корпят…

 

И вот план, названный именем великого полководца и императора Священной Римской империи Фридриха Барбароссы, в действии.

 

Уже в первые месяцы, мы жители Украины, испытали жестокие немецкие бомбардировки, первую эвакуацию 1941 года на Северный Кавказ и вторую эвакуацию 1942 года в Баку и далее через Каспийское море в Среднюю Азию, а оттуда на Урал, в маленький рабочий поселок Арти.

Много позднее я напишу, со слов мамы, стихотворение об одной встрече, состоявшейся у нас в этом поселке:

 

Война. Зима. Жестокая зима

Арти сковала панцирем студеным,

В сугробах спят замшелые дома,

Лишь дым из труб струится потаенный.

 

Скрипучий снег мои глаза слепит.

Закутанный в тряпье, бреду по следу

И слышу маму: “Марик, потерпи,

Еще немного, и придем к обеду”.

 

И вдруг навстречу выбравший маршрут

Старик в каком-то ветхом одеяле:

- Мадам, простите, как его зовут?

Как вы ребенка своего назвали?

 

Я не ослышался? Мне показалось, Марк?

И моего так младшенького звали…

Мы жили в Лодзи, но случилось так,

Что я один живу здесь, на Урале.

 

А вы, случайно, не евреи? Ба…

Не может быть! Родные, неужели?

Ведь всех убила жуткая судьба

Да как вы в этом пекле уцелели?

 

Я вижу вас! А из семьи моей

Погибли все вокруг. О дети, дети!

Я думал, я - единственный еврей,

Я думал, что евреев нет на свете!

 

А стужа становилась все сильней,

Мела поземка четкими кругами.

Арти. Зима. Единственный еврей

Смотрел на нас бездонными глазами.

 

Мы – дети войны.

 

Что более всего запомнилось из военного и послевоенного детства?

Для меня, как и для многих моих сверстников, ответ прозвучит однозначно – голод.

Все время хотелось есть. В Артях я ходил в детский садик, где нас кормили очень скудно. Часто давали суп из крапивы и еще из каких-то трав. Но это было летом, а зимой приходилось труднее.

 

Мой отец после госпиталя работал в Артинском ремесленном училище преподавателем слесарного дела. В обед он ходил в заводскую столовую, и поскольку детсад находился рядом, он брал меня в столовую, чтобы подкормить. И я бессовестно съедал отцовский обед. А у отца была язва желудка.

Учащиеся очень уважали отца, он был очень высокого класса слесарь-лекальщик и прирожденный педагог.

 

В столовой учащиеся видели, что их мастер ничего не ел и, бывало, каждый из них одну ложку супа отливал в общую тарелку и потом её относили отцу. Конечно, отец отказывался, протестовал, но и ребята были настойчивы: «Семен Маркович, мы не можем допустить, чтобы Вы умерли от голода!».

 

Большим праздником в каждой семье было отовариться американской тушенкой и лярдом, поставляемыми Советскому Союзу в рамках помощи по ленд-лизу.

 

Потом, в послевоенные годы, в период «холодной войны» много писалось о том, сто американская помощь была, якобы, незначительной. Пусть авторы этих клеветнических измышлений говорят это кому угодно, но только не детям войны.

Все мои сверстники всегда с благодарностью вспоминают и тушенку, и лярд, и яичный порошок из-за океана. Я даже написал стихотворение, посвященное одному из этих продуктов:

 

«Лярд (англ. lard) – пищевой продукт,

поставлявшийся в годы войны

Соединенными Штатами Советскому Союзу»

Из истории Великой Отечественной войны

 

У памяти непредсказуем взгляд –

Вот и сейчас нежданно отыскала

Забытое с войны словечко «лярд» -

Топленый жир, продукт свиного сала.

 

В те дни всегда, всегда хотелось есть,

И днем, и ночью – это было нормой.

Но шел конвой, и вот благая весть -

Прошел сквозь мины, субмарины, штормы.

 

Чуток поесть, забыв, что над тобой

Раскинулось военное ненастье…

Кусочек Хлеба.

Тонкий Лярда слой.

И Кипяток.

 

И это было – Счастье!

 

Думаю, что дети войны никогда не забудут тех, кто помог им выжить в страшное голодное лихолетье.

 

Мы – дети войны.

 

Это значит, что мы жили в годы жестокой карточной системы, которая существовала в стране до конца 1947 года. Нынешней молодежи карточная система, к счастью, не знакома. А дети войны знали, что потерять продуктовые карточки – это обречь себя на совершенно голодное существование:

 

В глухих сугробах сделаны дорожки.

Хоть это хорошо... Мороз свиреп.

Я в магазин шагал, зажав в ладошке

Коричневые карточки на хлеб.

 

Шел в магазин, трясясь от лютой стужи,

Владелицы военных тех судеб.

И лишь дойдя до цели, обнаружил,

Что нет в ладони карточек на хлеб.

 

Наверно, обронил бумажки эти,

Оставил где-то на пути в снегах.

... Не много раз, живя на белом свете,

Я видел ужас в маминых глазах.

 

Мы – дети войны.

 

Это значит, что мы, в большинстве своем, выжили чудом.

Трудно найти ребенка военной поры, который не выбирался, казалось бы, из смертельной ситуации:

 

Я в сорок третьем сильно заболел,

Дышать, передвигаться трудно стало.

- Ну, что ж, война... Таков его удел,

Знать, не жилец – соседка прошептала.

 

Я превратился в тонкую свечу,

Меня осталось меньше половины,

И мама повезла меня к врачу,

Профессору, светилу медицины.

 

Меня коснувшись ежиком седым,

Проговорил он голосом усталым:

- Да здесь все ясно. Парню нужен Крым.

И яблоки. Побольше. До отвала.

 

О чем, о чем профессор говорит?

О бронхах, легких, перебоях сердца…

Ах, да, болезнь. Хронический бронхит…

Но яблок нет. И Крым сейчас у немцев.

 

К чему сейчас о Крыме вспоминать?

И обо всем, что с нами приключилось?

На что нам оставалось уповать?

На лучший жребий, да на Божью милость.

 

Наверно, пощадил меня Урал –

Случались в жизни чудеса и были –

Я вдруг без яблок поправляться стал,

А Крым лишь год спустя освободили…

 

Мы - дети войны.

 

Когда мы пошли в школы, то только у немногих в классном журнале, где содержались сведения о родителях, в графе «Отец» были приведены данные. У большинства (!) была стандартная фраза –

«погиб на фронте».

 

Безотцовщина ...

Как долго она еще будет влиять на жизнь детей войны! Это и второгодники в классах, это и повышенная детская преступность, это и изломанные человеческие судьбы.

 

Мы – дети войны.

 

Как же мы ненавидели врага! Немец, фриц, фашист – это были для нас синонимы. Пусть враги где-то там, далеко, но наша ненависть вот она, здесь, рядом. Помнится, как мы, жители тылового Свердловска, узнали, что в нашем городе появились первые пленные немцы. Они работали на ремонте старого каменного моста через реку Исеть по улице Малышева.

 

Воспоминание об этом событии изложено в стихотворении «Немцы на Урале»:

 

Победы близится пора,

По сводкам, наши наступают.

В тылу лихая детвора

Во всех дворах в войну играет.

 

Вот Юрка, уличный герой.

В рубашке с пестрою заплатой,

Он, окруженный “немчурой”,

Сейчас взорвет врагов гранатой.

 

Фашисты в страхе залегли,

Но прерван бой хромою Зиной:

- Ребята! Немцев привезли!

Там, у моста стоят машины!

 

В мгновенье позабыт герой.

Вот это новость! Надо встретить!

И босоногою гурьбой

На всех парах летим к Исети.

 

А там, действительно, они.

Они! К мосту таскают камень.

Их охраняет конвоир,

Угрюмый и усатый парень.

 

Столпился маленький народ,

И слышен Юркин голос: «Парни!

За Родину! На бой! Вперед!»

И в немцев полетели камни.

 

- Эй, ноги в руки и беги!

Шугнул нас конвоир усатый.

Повел стволом – как воробьи

Вспорхнули от него ребята.

 

А женщина сказала нам:

- Да разве можно так, ребята?

Кто знает, каково отцам

У них, в Германии проклятой?

 

У Юрки голос чуть дрожит,

Видать, не просто сладить с сердцем:

- А мой отец в бою убит,

И не сдаются наши немцам!

 

Взглянула - хлопца понесло,

Малец, чего он понимает

И выдохнула тяжело:

- На фронте всякое бывает…

 

Трудно, ох как трудно, было отрешиться от ненависти к тем, кто принес столько страданий всему народу.

 

Мы – дети войны.

 

Я принадлежу к тем, что большую часть своего военного детства провел в глубоком тылу.

А вот судьба детей в оккупированных врагом районах была куда более тяжелой.

Расскажу о судьбе своей троюродной сестры Эллы.

 

До войны её семья жила в Харькове. Эвакуироваться не удалось.

В один из черных дней оккупации по улицам Харькова шла колонна харьковских евреев. Шла под охраной автоматчиков в свой последний путь по направлению к Дробицкому Яру.

Вдоль улиц стояли жители Харькова. Кто-то смотрел на колонну с нескрываемым злорадством, кто-то взглядом выражал сочувствие.

На одной из улиц матери Эллы удалось вытолкнуть двухлетнюю дочку из колонны. Девочка, оставшись без матери, естественно, заплакала, но стоящая рядом с ней женщина подхватила ребенка на руки и скрылась в толпе.

 

Вся многочисленная родня Эллы была расстреляна.

 

После войны в Харьков вернулись два родных дяди Эллы. Это были боевые офицеры, всю войну прослужившие в авиации. Они попытались разыскать хоть кого-нибудь из оставшихся в живых, и тогда кто-то рассказал им об Элле.

Братья принялись искать девочку, и, о чудо! – нашли ее в одном из сёл Харьковщины.

 

Украинская женщина, спасшая Эллу от расстрела, удочерила её и дала ей другое имя. Девочка звала свою спасительницу мамой. Братья-офицеры горячо благодарили Ганну – так звали новую маму Эллы - но решили воспитать племянницу в своих семьях.

Но Ганна наотрез отказалась отдать дочку, ставшую ей родной.

 

И тогда дяди обратились в суд. Они пришли в здание суда в парадных формах, увешанных многочисленными боевыми наградами (одиннадцать орденов на двоих!) и горячо отстаивали свое право на воспитание племянницы. «Это наш единственный зеленый росточек!» - убеждали они судью. - У нас больше возможностей, чем у Ганны, дать Элле хорошее образование!»

 

Всё было напрасным! Судья постановил, что вопрос должен быть решен в соответствии с желанием самой Эллы - с кем она хочет жить. Девочка сказала твердо и решительно: «Конечно, с мамой!»

Соответственным было и решение суда.

И еще было решение о том, что суд обязывает обоих дядей выплачивать Ганне алименты на воспитание Эллы. Дядей это глубоко оскорбило: «Да мы сами будем всемерно помогать Ганне, разве может быть иначе? Эта женщина для нас родная!» - но судья был неумолим. – Всё должно быть оформлено строго юридически!

 

Вот и еще один пример на тему «Мы – дети войны».

 

Дальнейшая судьба Эллы мне неизвестна. В свое время не расспросил маму подробнее, даже про фамилию не спросил. А теперь уже спрашивать некого…

И в этом мы – дети войны, ничуть не отличаемся от всех других детей.

 

Мы – дети войны.

 

Войны, что отгремела, страшно сказать, 65 лет назад.

И у нас, детей войны, уже выросли свои дети, и у многих из них уже есть свои внуки, правнуки детей войны.

Дай Бог, чтобы они никогда не знали того, что пришлось познать нам. Пусть лучше узнают об этом из наших рассказов.

 

Я вспоминаю, как моя внучка Ксюша в 1995 году, будучи первоклассницей, в канун 50 - летия Победы получила задание найти в семье участника войны и пригласить его в свою школу для рассказа о том, как он защищал Родину. Этот случай лёг в основу моего стихотворения «Ксюшин вопрос»:

 

Информацию цепко храня,

Под влиянием школьной волны

Внучка Ксюша спросила меня:

- Дед, а ты ведь участник войны?

 

Я рукой на нее замахал,

Ох, фантазия внучки сильна!

- Что ты, что ты! Я был тогда мал,

Нет, меня лишь задела война.

 

Я средь горя и голода рос.

Но замечу – со многих сторон

Ксюшин детский наивный вопрос

Не совсем оснований лишен.

 

Не за мной ли фашистский пилот

Гнал машину? Сожмись и терпи!

Не по мне ли строчил пулемет

В обожженной донецкой степи?

 

И, верша смертоноснейший бал

В упоенье спортивном своем,

Не в меня ли фугаски бросал

Юнкерс в небе, таком голубом?

 

И, вселяя убийственный страх,

«Хайль!» – орала эсэсовцев рать,

Не меня ли в кубанских краях

Душегубки пытались сожрать?

 

Те года впечатлений полны,

«Не забудь!» - свою память прошу.

Я, пожалуй, участник войны,

Только Ксюше про то не скажу.

 

Мы – дети войны.