Когда-то я уже вела дневник. Это было классе в третьем или четвертом. Я писала о том, что случилось за день и всякую прочую ерунду. Но как-то быстро я к нему остыла, забросила и потом лишь раз перечитала, при этом ржала над своей глупостью и наивностью безмерно. Но, пожалуй, сейчас, когда свободного времени у меня прорва и девать его некуда, я опять начну вести дневник. Если это можно так назвать.

Дневник бывает бумажный, который пишется ручкой в тетради, и электронный, который висит в памяти компа. Мой, наверное, ближе к электронным, потому как его никто не сможет взять в руки. А то, что он висит в памяти – в самую точку, потому как память моя тоже висит где-то между небом и землей на очень-очень виртуальном носителе. Я думаю, обычно этот носитель называют «душа». А душу, всем известно, руками не потрогаешь и глазами не увидишь. Никто понятия не имеет, как выглядит душа. И я тоже не имею понятия. Хотя в данный момент я та самая душа и есть.

У меня есть мысли, есть воспоминания, есть эмоции, а больше ничего нет. Все остальное лежит на кровати, подключенное через кучу проводков и трубочек к противно пикающим датчикам. Это называется «кома».

Я в коме. Та я, которая лежит. Но есть еще другая, которая сейчас разговаривает неизвестно с кем, скорее, сама с собой, представляя, что это она «ведет дневник».

Я – нечто без внешнего облика. Я даже не могу сказать, где я нахожусь. Мир вокруг меня вроде бы и такой, как у обычных людей, но и совершенно другой. Я вижу его, но не глазами. Не знаю, чем. Может, мыслями? Наверное, потому он и кажется другим.

Как же я оказалась в таком положении? Да очень просто! Хотите, поделюсь секретиком?

Сжираете кучу таблеток (точное количество и название сообщу при личном знакомстве) и становитесь душой и телом. По-отдельности.

Вообще-то я не рассчитывала на подобный результат. Тогда, на какой? Думаете, я знаю! Просто, в один момент я поняла, что больше не могу жить. Жить так, как живу. Не могу. Не хочу.

Мне плохо. Мне больно. Я все равно никому не нужна. Меня никто не любит. Меня все ненавидят. И хуже всего, меня ненавидят мои родители. Вот я и решила: пусть я сдохну и перестану отравлять им существование! Пусть они заживут хорошо и спокойно! Без меня. От меня у них одни неприятности, одни проблемы. Я – напрасно потраченное время. Я – вымотанные нервы. Положено рожать детей, вот они и родили меня. А теперь жалеют. Теперь только и мечтают о том, как от меня отделаться. Я же не идеальный ребенок. Я – ходячая неприятность, мерзкая пыль на идеально чистой поверхности их быта. Думаете, что говорит мне мама, придя с работы и только-только переступив порог моей комнаты? «Привет, доченька! Хорошо ли поживаешь?» Размечтались! «Почему на столе опять бардак? И когда ты, наконец, научишь складывать одежду! Взрослая девица, и не стыдно тебе будет ходить в жеваных вещах!»

Я все делаю не так, как им хочется. Я мешаю им жить. Так пусть меня не будет!

Ну почему я не то самое тело, которое лежит неподвижно, и которому ни до чего нет дела! Почему я попала именно в эту дурацкую душу, у которой нет органов осязания, но которая все чувствует, чувствует, чувствует…

Родители, конечно, испугались, когда нашли меня в комнате уже отдающей концы. Еще бы! Кому нужен труп в доме! Вызвали «неотложку», и я не сдохла. Но и не ожила. Я впала в кому.

Наверное, это самый идеальный вариант. Я не умерла, и не придется заморачиваться с моими похоронами. Но в то же время, я и дома больше не буду глаза мозолить, не буду им докучать. Я буду торчать в больнице, пока не приду в себя, и теперь обо мне придется заботиться медперсоналу, а мои мамочка и папочка наконец-то заживут спокойно и счастливо.

Тем более, совсем без детей они не останутся. У них еще есть Артем. Темочка! Чудо-ребенок! Глазками хлоп-хлоп. Носиком шмыг-шмыг. Умиление!

Они с самого начала хотели мальчика, а родилась я. Какой облом! Какая неприятность! Они даже над именем моим особо не раздумывали, выбрали самое расхожее по тем временам – Настя.

У нас в классе - две Насти, и в параллельном – две. Поэтому обычно ко мне обращались не по имени, как к нормальному человеку, а по фамилии, пока я не придумала называться Стасей.

Вот и познакомились. Я – душа по имени Стася. Я существую в непонятном времени и пространстве и мысленным взором наблюдаю за тем, что происходит на бренной земле вокруг моего не менее бренного тела. Хи-хикс.

Не помню, как я разделилась на две части. Помню, как с отвращением глотала таблетки, заливая их потоками воды, как потом меня мутило, как комната плыла перед глазами, как улеглась на кровать и свернулась калачиком. И все. Когда я опять стала помнить, я уже была такой как сейчас. Душой.

Сначала я не поняла, что произошло. Я думала, мне снится странный сон. Ведь мир вокруг стал очень странным, и ощущения мои стали очень странными. Я парила в пространстве и в то же время видела, как неподвижно лежу на кровати. Видела со стороны. Как совершено чужой себе человек. Осознав это, я почему-то не испугалась, а очень удивилась. И вспомнила. Как с отвращением глотала таблетки… В общем и т.д. и т.п. Я уже говорила. И еще вспомнила кое-что.

Я вспомнила мучавшее меня до последнего проблеска сознания непонятное желание скорее услышать шаги в прихожей.

Зачем мне было ждать прихода родителей, если именно из-за них я и хотела умереть? Но это необъяснимое желание оказалось таким сильным, что придя в себя, я все еще продолжала прислушиваться. То есть осознавала, что прислушиваюсь. У меня ведь теперь нет ушей в нормальном смысле слова.

Короче, я по-прежнему ждала шагов. И дождалась. Но это были не те шаги. Уверенно и неторопливо ходили врачи, бегом передвигались вечно спешащие медсестры, шаркала тапочками старенькая санитарка, толкая перед собой тележку с принадлежностями для уборки.

Похоже, моим родителям все равно, что будет со мной. Они сплавили меня в больницу и теперь радуются, что благополучно отделались от меня. Но я не буду расстраиваться. Не дождетесь! Можно сказать, мне даже весело сейчас. Мое состояние такое необычное, такое захватывающее.

Интересно, я могу находиться только рядом со своим телом или перемещаться, куда захочу? И как далеко я могу забраться?

Надо попробовать!

Но вдруг, слишком отдалившись от тела, я уже не смогу в него вернуться. А мне бы хотелось вернуться. Раз я еще здесь, а не умотала куда-нибудь в свет (во всяком случае, в кино так показывают: души умерших уходят в свет), значит, у меня есть такая возможность.

Кома – это глубокая потеря сознания. Ошибаетесь. Все не совсем так, скорее наоборот, сознание я не потеряла, оно при мне. Зато я потеряла тело. Надеюсь, не навсегда. Но пока мне не хочется в него возвращаться. Куда спешить? Кто меня ждет? Никто. Никому я не нужна. Иначе бы вокруг меня суетился не медперсонал, а кое-кто другой.

Надоело мне смотреть на эту медицинскую возню. Попробую все-таки, полетаю. Или как там это правильно назвать? Возможно, ничего не получится, и мне так и придется висеть над кроватью, изучая уход за коматозными больными.

Для начала попытаюсь выбраться из палаты.

Стоило мне только об этом подумать, и я – хоп! – оказалась в коридоре, как раз над санитаркой с тележкой. Приглушенно горели лампы, и народу было совсем немного, поэтому я сразу обнаружила все свое семейство, включая Темку.

Надо же! Они все-таки беспокоятся обо мне! Или им показалось крайне неприличным спихнуть меня в больницу и тут же удрать, не дожидаясь результатов?

Они сидели рядком на диванчике у окна, молчаливые и неподвижные. Брат прятался у мамы подмышкой. Кажется, ему было страшно.

Ну, еще бы! Стоит заговорить с Темкой о враче, как он начинает пламенно уверять, что у него уже ничего не болит, что он абсолютно здоров. И это несмотря на то, что ему уже десять лет. Об уколах он вообще слышать не желает. Показывая маме запись в дневнике об очередной прививке (без письменного согласия родителей теперь ничего не делается), он старательно убеждает ее в том, что от прививок мало пользы (он слышал, по телевизору это говорили, и в журнале писали, который мама читала), что у него скорее всего будет на нее аллергия, что в прошлый раз у него долго болела лопатка и прочее и прочее. При мысли о шприце темкины мозги начинают работать еще интенсивней. Он, вообще, очень умненький и рассудительный мальчик. Но такой доверчивый и наивный! Все мои небылицы он принимает за чистую правду, поэтому руки сами чешутся как-нибудь его подколоть.

Темке было три года, когда умер Тошка, наш песик. И родители, боясь травмировать нежную детскую психику, конечно, не сказали ему, что просто закопали Тошку в землю на пустыре за трамвайной линией, и теперь он там благополучно гниет и превращается в прах. Они ограничились фразой, что нашей собачки больше нет. Зато я наплела Темке, что «умер» - это значит «улетел на Луну», и теперь Тошка живет там и, довольный, кушает сыр. Ведь Луна сделана из сыра.

- Не веришь? Почитай сказки, посмотри мультики! Почти во всех говориться, что Луна сделана из сыра.

И Темка несколько лет всем рассказывал с серьезным видом, показывая на тонкий месяц, что это Тошка съедает сыр, поэтому Луна и уменьшается. И, между прочим, никто ему не возражал. Все соглашались и даже не улыбались.

А еще он верил, что люди, когда умирают, превращаются в ангелов. Хорошие – в светлых, плохие – в темных. Хорошие радуются, а плохие мучаются. Но это уже не мои россказни.

Интересно, а в какого ангела по мнению брата превратилась бы я, если бы умерла? Наверное, в темного. Потому, что я – вредная и противная и со мной невозможно жить в одной комнате.

Он думает, с ним жить очень приятно! Нет! Лучше всего жить одной! Никаких братьев и сестер! Тогда родителям поневоле придется любить единственного ребенка. Тогда свое время они бы посвящали мне, а не пользовались бы остаточным принципом: сначала все для Темочки, а уж потом, если появится возможность, вспомним и о существовании Насти.

Знаете, какой самый типичный для нашей семьи диалог?

- Мама, ты придешь ко мне в школу на праздник?

- Настюша, я бы с радостью, но… У Темы как раз в это же время Елка в саду.

- Пусть папа сходит к нему на Елку!

- Папа же работает!

- Ты тоже работаешь. Но ведь идешь же к Темке.

- Попроси папу сама. Может, он придет на твой праздник.

Ловко, правда? «Попроси папу сама». Даже, если я буду на коленях перед ним стоять, он скажет: «Я занят. У меня очень важная встреча. У меня нет времени. А ты уже большая, чтобы родителям к тебе на праздники ходить. Давай, я лучше дам тебе пятьсот рублей, и вы с мамой сходите в магазин в выходной, и ты что-нибудь купишь себе».

- Мам, ты была у Темки на прошлом утреннике. Теперь моя очередь.

- Настюша, ну, ты пойми. Он же еще маленький. Увидит, что к нему никто не пришел, а ко всем остальным пришли, и будет плакать. И весь праздник получится испорченным.

А мои праздники, значит, не портятся? И мне, значит, не обидно, когда ко всем приходят, а ко мне – нет? Я не ребенок, а пенек бесчувственный. Я обойдусь, а вот Темочка…

Садик закончился, началась школа, а Темочка по-прежнему остался маленьким, любименьким, и все для него, все для него. Иногда просто прибить его хочется. Сколько бы проблем тогда разом решилось!

- Мам, а Настя поправится? – спросил Темка, хлопая огромными светлыми глазами, совсем как маленький ребенок. Но мама не успела ему ответить.

Из моей палаты вышел врач, и они вскочили ему навстречу почти одновременно. Врач начал говорить что-то про стабильное состояния. Темка смотрел в пол, мама бессмысленно твердила: «Да!» в промежутках между его словами, а папа бесконечно кивал головой, напоминая мне собачку, сидящую у меня на полке. Обычно таких собак ставят на приборную доску в машинах. Голова у них сделана так, что они постоянно качают ею во время движения: вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз, совсем как мой папа сейчас. Он вообще отличается беспредельным занудством.

Когда он будит меня по утрам в школу, то заходит в комнату примерно раз в две минуты и повторяет мерзким голосом: «Настя, быстро вставай! Опоздаешь!», и ничто на свете не способно отвратить его от подобных действий. Даже то, что я начинаю орать и злиться (а вы попробуйте это выдержать!). Даже то, что мама каждый день убеждает его: «Не дергай ее! Разбудил один раз, и достаточно. Настя уже взрослый человек и в состоянии сама решить, нужны ли ей проблемы с опозданием!» И, конечно, чем чаще он заходит и говорит, тем сильнее мне хочется поступить наоборот, сделать ему назло, и я тяну с подъемом до последнего момента. Даже пару раз действительно опаздывала из-за этого в школу.

Хорошо, что дома он проводит не так много времени, а целыми днями торчит на работе. Даже в выходные. Просто сбегает от нас подальше под предлогом, что у него ненормированный рабочий день. Лишь изредка он ходит куда-нибудь с Темкой. В цирк, в Макдональдс или зимой в парк на горки. До братишки он снисходит, все-таки Темка – его единственный любимый сынок, а я – досадная помеха женского рода.

Когда Темка только родился, и мама сама не могла забирать меня из детского сада, делать это приходилось папе. Поэтому я всегда уходила домой последней. Уже давно никого из детей не было, а я все сидела с начинающей нервничать воспитательницей и ждала моего дорогого папочку: когда наконец он соизволит за мной явиться?

Вообще-то, собираясь куда-нибудь с Темкой, папа зовет и меня. Но я что, маленькая, идти на прогулку с папой? Я уже выросла из цирка и детского театра. Я лучше схожу куда-нибудь с Милкой или Алиной.

Только я подумала про Милку, как тут же она и появилась. Подбежала к моим родителям с бутылкой минералки и пластиковыми стаканчиками и затараторила: «Как Настя? Что сказал врач?»

Она-то откуда обо мне узнала?

Милка – моя подруга по территориальному принципу. Она живет в соседнем доме, наши парадные напротив, поэтому мы знакомы с незапамятных времен, с песочницы и первых куличиков. Правда, в садики мы ходили разные, но зато в школу пошли в один класс. Нам просто суждено было подружиться. Но, если бы мы жили не рядом, я бы, наверное, даже внимания на Милку не обратила. Мне с ней не очень интересно. Порой она меня утомляет и раздражает, и мне хочется сбежать от нее подальше и в глаза ее не видеть. Мне больше нравится моя одноклассница Алина. Если Милка в основном ведет себя как ребенок, то Алина – нормальная взрослая девушка, со своим мнением и своими вкусами. Она не впадает в ступор при виде парней и без стеснения говорит о сексе.

А что такого! Нам уже почти шестнадцать!

Лучше бы Алина оказалась моей соседкой. Но мы с ней живем слишком далеко друг от друга, а это не очень удобно. Все-таки нужно иметь кого-нибудь поблизости, чтобы можно было обратиться в любой момент. Как Милка обращается ко мне. Типа: «Настя! У меня презентация по биологии не получается. Я сейчас к тебе прибегу. Ты мне поможешь». Даже не вопрос, а утверждение. Милка считает, что я просто обязана исполнять все ее просьбы. Это бесит меня больше всего.

Наверное, она явилась ко мне домой с очередными требованиями и случайно напоролась на вызванную родителями «неотложку». И поехала вместе с ними. И теперь послушно бегает по мелким поручениям. И пристает с глупыми вопросами.

Мама благодарно посмотрела на Милку, налила себе минералки, но, не отпив ни глотка, попросила:

- Милаша! Ты не говори никому, что с Настей случилось.

Это она удачно придумала. Если кто-нибудь узнает, что я натворила, школа наполнится сплетнями. Напридумывают фиг знает чего. Не посочувствуют, а будут смеяться и считать меня полной дурой.

- Но ведь будут спрашивать, почему она в больнице! – не унималась Милка.

- Скажи, что это обычное пищевое отравление, - посоветовала мама. - Только очень сильное. Вроде как съела что-нибудь некачественное.

- Ладно, - послушно согласилась Милка, и тут у нее запиликал мобильник.

Она выудила его из кармана, и я увидела высветившуюся на дисплее надпись «Алина».

Милка поскакала в соседний коридор, чтобы никому не мешать разговорами, и, конечно, я отправилась за ней. Наверняка, речь пойдет обо мне, и я имею права послушать.

Удивительно, я хорошо слышала не только Милку, но и то, что доносилось из телефона.

- Милка, привет! – зазвучало словно бы рядом. – Не знаешь, где Настя? У нее мобильник не отвечает.

- Она в больнице, - трагическим голосом доложила подружка.

- В больнице? – озадаченно повторила за ней Алина и, кажется, разочарованно спросила: – А надолго она там?

- Скорее всего, надолго, - сообщила Милка и предложила: – Пойдешь к ней завтра?

- Я? – несколько секунд в трубке царило молчание. – Слушай, терпеть не могу больницы! Там так мерзко воняет!

Я немного растерялась от этих слов. И Милка тоже.

- Но ей очень плохо! Она без сознания!

- Тем более, зачем приходить, если она без сознания!

Вроде бы разумно звучит.

- Вдруг на нее подействует твой приход, и она очнется.

Из телефона донесся смех.

- Милка! Тебе телевизор надо поменьше смотреть! Веришь во всякую чушь!

- Так ты не придешь?

Алина снова помолчала.

- Знаешь, я завтра не смогу, - неуверенно затянула она. – Может, когда-нибудь в другой раз или…

Или никогда! Она даже не поинтересовалась: что со мной? почему я в больнице?

И зачем я потащилась за Милкой! Зачем мне понадобилось подслушивать! Что это за дела у Алины намечены на завтра, мешающие придти ко мне в больницу? Да нет у нее никаких дел!

Обидно! Настроение еще больше испортилось, и я вернулась в палату.

Возле меня по-прежнему хлопотали две медсестры, что-то поправляя, что-то переставляя.

Пытаясь отвлечься от мрачных мыслей, я нарочито внимательно следила за их действиями.

Кто-то входил, кто-то выходил. Кажется, опять заглядывал врач, тот самый, который разговаривал с моими родителями. А потом стало тихо, пусто и темно. Уходя, медсестра выключила свет.

И действительно, зачем человеку, лежащему без сознания, свет!

Я осталась одна. Как всегда.

Ну и ладно! Опять воспользуюсь преимуществами моего нынешнего положения. Попробую рассказать, как я сейчас выгляжу.

Я внимательно рассматривала свое тело. Ощущения были несколько непривычные. Оказалось, это не совсем то же самое, что смотреться в зеркало. Отражение живое, повторяет за тобой каждое движение, оно послушно твоей воле: хочешь – размахивай руками, хочешь – корчи рожи, оно все повторит. А сейчас я с моим телом существовали отдельно. Оно неподвижно лежало, и что бы я ни хотела с ним сделать, как бы ни стремилась к движению, как бы ни рвалась вперед, оно оставалось абсолютно равнодушным ко всем моим метаниям. Это была я и не я одновременно. Возможно, вся ерунда про то, что внутри каждого из нас существует несколько человек, является правдой. И вот теперь один из этих человек лежит на больничной кровати, а другой разговаривает с воображаемыми слушателями и удивленно пялится на того, первого. А если первый умрет окончательно, что станет со вторым? Я так и останусь летать между небом и землей? Или тоже – умру, исчезну навсегда?

Почему-то мне совсем не хочется выяснять, какое из моих предположений окажется правдой. Наверное, потому, что от мыслей о втором мне становится жутко и страшно. Я не знаю, что такое умереть навсегда. Как будет потом? И будет ли что-нибудь? Может, ничего. Все останется, а я… «Я» больше не будет. Не понимаю. И боюсь. Очень боюсь. Я не хочу «ничего», мне нравится жить. Ни смотря на боль, ни смотря на несчастья, ни смотря на то, что получается совсем не так, как хочется, мне нравится жить. Я хочу жить. Даже в тоске и одиночестве. И пускай моим родителям все равно, что будет со мной, я…

Мама?

Я и не заметила. И, думаю, в этом нет ничего удивительного. Думаю, вы бы тоже мало чего заметили, оказавшись вдруг в моем положении. Поэтому, меня не в чем винить.

Ну да! Я не сразу заметила. Не сразу заметила, что в углу палаты на кресле сидит моя мама, сидит и, не отрываясь, смотрит на меня. Точнее на ту меня, которая осталась телом. Губы ее шевелятся, почти беззвучно, руки ее, сложенные на коленях, едва заметно дрожат, а глаза… глаза сухие и красные. Ну да! Станет ли она плакать обо мне!

Моя мама вообще ненавидит слезы. Если я плачу, она говорит: «Настя! Перестань выть! Я прекрасно знаю цену твоим слезам. Они фальшивы насквозь. Хватит устраивать представления! Ведь это лишь для того, чтобы помотать мне нервы». От таких слов выть хочется еще сильнее, еще громче. Назло. Чтобы она мучилась так же, как я. Но тогда мама просто разворачивается и уходит в другую комнату. Хотя сама она тоже иногда плачет. Из-за всякой ерунды.

Вот, допустим, недавно. Она позвала меня в магазин: мне нужны были сапоги на зиму. А думаете, мне хотелось тащиться! На улице - сырость и слякоть, в магазине – духотища, и мама, наверняка, заставит меня перемерять пар двадцать и успокоится, лишь когда я вся взмокну от пота и без сил распластаюсь по скамеечке. А то, что выберу я, ей, конечно, не понравится, и мы начнем спорить, и все закончится сердитым восклицанием, что я своими воплями позорю ее перед людьми. И я, само собой, отказалась идти. Тем более именно сегодня я обещала Милке выложить «Вконтакте» новые фотки.

Мама хлопнула дверью и ушла одна. Она без меня купила мне сапоги (у нас размер ноги одинаковый), поставила их передо мной и велела померить, и, главное, немедленно, сию секунду. А мне было некогда, от компа не оторваться. Неужели примерка не подождала бы! Да и сапоги мама выбрала какие-то уродские: и каблук слишком низкий, и веревочками дурацкими увешаны, и клепочки с цветочками. Ужас! Ну, я честно и сказала, что ни мерить, а тем более носить эту жуткую обувь не собираюсь. Пусть мама сама в них позориться. И тут началось.

- Ходи тогда босиком и не жалуйся, что ноги замерзли! Больше никогда ничего тебе не куплю! Раз тебе не нужно, то мне – тем более!

Вот уж я испугалась!

- Не волнуйся! Мне и в осенних сапогах не холодно. Перебьюсь! Они хотя бы нормальные! Не то, что это убожество! У тебя вкус, как у старухи!

Я, конечно, понимаю: не стоило из-за сапог так орать. Но оно само получилось. Неужели трудно было подождать, пока я свои дела закончу! Словно конец света наступит, если я эти сапоги моментально не померяю. Словно она скончается от перенапряжения, если тут же не убедиться, что ее старания не прошли даром. Да и я тысячу раз говорила, что мне не нужна плоская подошва. Я и так в классе почти самая маленькая по росту. Все у нас на высоких каблуках ходят. Я тоже не ребенок! Можно ведь было понять и не обижаться. И не плакать втихомолку. Тем более на следующий день я сама эти сапоги и надела.

Получается, ей плакать можно, и у нее слезы не фальшивые, а мне плакать нельзя. А знаете, как иногда обидно и больно бывает! Но для родителей мои чувства такие же фальшивые, как и слезы. Они считают: единственное из-за чего я сейчас должна переживать – это учеба. Для них главный критерий, определяющий мое достоинство – оценки в дневнике. Они ко мне так и относятся, исходя из оценок. Если «пятерки», значит, я хорошая, значит, заслуживаю их любовь. А если «тройки», значит, я последняя уродина и на фиг им не нужна.

Ну, не нужна, так и не нужна. Я даже не скрываю, если получаю «пару». А такое иногда случатся на контрольных по алгебре. И не только со мной, а одновременно и с большей частью класса. Как ни странно, мама в таких случаях не орет, а начинает размышлять о состоятельности нашей учительницы Галины Федоровны. Но, в конце концов, разговор опять возвращается ко мне:

- Не понимаю, Настя. Как же так? У тебя не должно быть проблем с математикой! И у меня, и у папы всегда по математике были «пятерки» за четверть. Что уж там сложного, в этих контрольных? Типовые задачи. Ты просто очень невнимательна. Вечно торопишься.

Вот-вот! Все-таки дело во мне. Все-таки это я - последняя тупица, недостойный потомок своих гениальных родителей.

- Если бы ты хоть немного постаралась, ты бы стала отличницей.

А я не хочу стараться! Я не хочу быть отличницей! Не вижу в том смысла! И я не буду делать уроки! Не потому, что не получается, а потому, что не хочу. Есть в жизни вещи более значимые. Только мои родители этого не понимают. Для них все прочее – помеха хорошему аттестату. Думаете, о чем в первую очередь спросила мама, когда узнала про Руслана? «А как он учится?»

- Не знаю! – сказала я. – Да и какая разница!

- Думаю, с умным человеком встречаться интересней.

- Не всегда оценки соответствуют уму.

Как ни странно, мама со мной согласилась.

- Что ж, бывает.

- И не всегда умный бывает интересным.

Мама хмыкнула и сделала вывод:

- Стало быть, Руслан твой далеко не отличник!

Да, да! С учебой у него не блестяще! Я соврала, что не знаю. Но это только мама оценивает людей по пятибалльной шкале школьного журнала.

Неужели сама она встречалась только с отличниками?

Не буду спрашивать. Все равно она не ответит. Переведет разговор на другую тему или осуждающе скажет, что я не о том думаю. Конечно, сама она в моем возрасте думала только об учебе.

- А почему же ты сама школу не с медалью закончила? Ума не хватило?

Удивительно, но мама оставила без внимания мою грубость.

- Усердия и целеустремленности, - наставительно произнесла она. – Совсем, как тебе.

Ах! Ах! И что теперь? Будем меня долбать этим самым усердием? Чтобы воплотились в жизнь мамины мечты о золотой медали? Ради них я должна безвылазно сидеть дома и бесконечно зубрить уроки! И не думать ни о чем, помимо отличных оценок в аттестате!

Не дождетесь! И как бы мама ни возмущалась, в первую очередь я все равно буду думать о Руслане.

Он же мне очень давно нравится. Класса, наверное, с седьмого. Короче, с того самого мгновенья, как я узнала о его существовании.

Смешно, но до седьмого класса я даже не представляла, что он учится со мной в одной школе.

Перед уроками и во время перемен в рекреациях царит полный хаос, народу носится столько, что не успеваешь разглядеть лица каждого. Но однажды Алина указала мне на мальчика, по которому сохнет ее старшая сестра, и все, я пропала.

Он старше меня на год. Он высокий и такой прикольный! Я нарочно старалась попасться ему на глаза, на переменках крутилась рядом, а в раздевалке, если получалось, вешала свою курточку на соседнюю вешалку, в надежде, что столкнусь с ним после уроков. Но он меня совсем не замечал. Мне так казалось. До недавнего времени.

Это случилось в столовой, когда мы с Милкой стояли в очереди в буфет. Он тоже там стоял, совсем недалеко от нас.

К нему подошла его одноклассница. Лера.

- Ой, СтАриков, - радостно произнесла она, - спасибо, что выручил.

Руслан прищурился.

- Только «спасибо», и все?

- Тебе мало? – Лера ехидно улыбнулась. – Тогда, держи!

Она вынула из кармана пиджака и протянула ему конфету. И сразу развернулась, собираясь уходить.

- Я не ем сладкое, - разочарованно протянул Руслан ей в спину, но она даже не обернулась.

А он подкинул конфету в ладони и посмотрел… прямо на меня.

- Ты любишь конфеты? – спросил он, а я…

Я даже сказать ничего не сумела. Я просто перестала дышать. А он все смотрел на меня и ждал ответа. А потом опять прищурился, и я испугалась, что он сейчас отвернется от меня и обратиться к другой. И торопливо кивнула, и сказала:

- Люблю.

И тут же почувствовала, как краснею. Потому что получилось вроде признания. «Люблю». То ли конфеты, то ли…

Он отдал мне конфету, а на следующий день остановил меня и спросил, вкусной ли она была. И с тех пор он иногда заговаривал со мной, и Алина сказала, что у него явно есть на меня какие-то планы. Я очень надеялась, что есть.

Темка делил ангелов на светлых и темных, а интересно, существует ли у них такое деление – на женщин и мужчин. Мне кажется, не существует. И нет у них никаких личных симпатий, темные всех ненавидят, а светлые любят всех поголовно.

Ну и скучная же эта любовь, наверное. Зато гарантированная. Прилетаешь в свет, все вокруг тебя вьются, целуют-обнимают: «Ах, Настенька, добро пожаловать. Мы так рады тебя видеть. Милая, дорогая, хорошая!»

Ужас-то какой! Не хочу я всеобщей одинаковой любви. Пусть лучше меня любят совсем мало человек. Только не по обязанности. По-настоящему. Мне этого вполне хватит.

Я же не многого хочу. Правда? Но и этого не получаю.

Да что там любви! Элементарного понимания и сочувствия, и тех никак не дождешься.

Мама узнала про Руслана случайно, невольно подслушала наш разговор с Милкой. Я пыталась вовремя остановить подругу, но она не видела мою маму и не понимала моих намеков. Она продолжала трещать, как заведенная:

- А что Руслан тебе сказал? Он еще не назначил тебе свидание? По-моему, давно пора! Чего он дожидается? Постоянно к тебе подъезжает, а вот дальше…

Дальше был допрос с пристрастием: кто такой Руслан? порядочный ли он мальчик? нравиться ли он мне? И, конечно, как он учится?

Я отбивалась, как могла. Я не хотела обсуждать Руслана с мамой. Во-первых, обсуждать было особо и нечего. Что это за тема – короткие разговоры на переменках! Во-вторых, это только мое и мамы не касается.

Почему, когда мне действительно нужно поговорить с ней, она непременно бывает занята? «Извини, зая! Давай немного попозже! Мне сейчас некогда! Надо ужин вам приготовить!» Безусловно, ужин куда важнее моих проблем! Ведь папа и Темка загнутся без ужина! И «попозже» плавно переходит в «никогда». А тут – пожалуйста! Услышала пару безобидных слов и насторожилась: кабы чего не вышло! кабы всякие Русланы не повлияли отрицательно на мою учебу!

Да ладно, услышала! Ей еще повезло на Руслана посмотреть.

Он проводил меня до дома. Точнее, не совсем меня, нас с Милкой. Но в первую очередь мы подошли к милкиному парадному, она, многозначительно мне улыбнувшись (ну, честное слово, как ребенок!), торопливо скрылась за дверью, и мы остались одни.

Мы медленно добрели до моего подъезда, остановились. Мы ничего такого не делали, просто стояли и разговаривали. И это, пожалуй, к лучшему. Потому как неожиданно появилась моя мама.

Я и забыла, что в тот день в школе проходило родительское собрание, я думала, мама, как обычно, дома. Хорошо, что я сразу заметила ее приближение, а не вздрогнула испуганно, внезапно услышав ее голос. Одновременно я почувствовала тревогу и удовлетворение. Я предполагала, что к присутствию Руслана мама отнесется без восторга, но в то же время мне было радостно оттого, что она видит нас вместе. Пусть знает, что это не пустая милкина болтовня, что действительно существует человек, которому я нравлюсь, несмотря на мнение моих родителей, будто я не заслуживаю любви.

- Здравствуйте! – нарочито громко и четко произнесла мама, придирчиво рассматривая Руслана.

Ну, почему она не прошла тихонько мимо? Почему ей обязательно надо было сунуться и устроить этот унизительный досмотр?

Мне стало стыдно. За нее и за себя. Я отвернулась в сторону, сделав вид, что не замечаю ее. А вот Руслан ни капли не смутился. Я услышала, как ответил он уверенно:

- Здравствуйте!

Мама мгновенье помолчала, а потом обратилась ко мне:

- Настя, ты скоро?

- Сейчас, - с трудом выдавила я.

Неужели она останется и будет ждать, когда я попрощаюсь и отправлюсь домой? Я даже закрыла глаза, чтобы не видеть этого позорного зрелища, но спасительно запиликал домофон.

Уф! Она ушла!

Я посмотрела на Руслана. Как он отнесется к разыгранному мамой представлению? Мамочки! А вдруг он передумает и отменит свое приглашение!

Я совсем забыла сказать. Он пригласил меня в рок-кафе! Там будет выступать какая-то группа. В ней играет его друг. Я впервые слышу об этой группе, но… какая разница! Главное, что он пригласил меня! Именно, меня! Только меня! Ура!

Или не «ура»?

- Так мы идем завтра? – как только за мамой закрылась дверь, уточнил Руслан.

Он не передумал! Не передумал! Он спокойно пережил мамин идиотский взгляд и не разочаровался во мне.

Я бы хотела мгновенно ответить «да», но, боюсь, сделать это не так легко.

- Скорее всего, - только и смогла пообещать я. – Завтра точно скажу.

Я не стала объяснять, что должна еще попросить маминого разрешения. Это очень унизительно: прежде чем куда-то пойти, обязательно отпрашиваться у родителей. Я бы хотела просто сказать: «Сегодня я иду туда-то!», а не умолять, не уговаривать.

Наверное, в других семьях так и бывает. Но не в моей. Мама не верит в мой здравый ум. Ей всегда кажется, что я обязательно вляпаюсь в какую-нибудь историю. Ей в каждом человеке мерещатся насильники и маньяки, непременно охотящиеся за мной. И Руслан ей, похоже, не слишком понравился.

Ну да! Разве вообще ей может понравиться что-то, не связанное с учебой!

Может, ничего не говорить, а просто взять и уйти? Типа, я иду к Милке, мы вместе будем рисовать газету к празднику. Но мама обязательно станет названивать, узнавать, скоро ли я вернусь домой, да чем мы сейчас конкретно занимаемся. А если заподозрит неладное, у нее хватит ума припереться к подружке с проверкой. Что тогда будет!

Пожалуй, лучше сказать, что я иду в кафе с Милкой и с Алиной! Получится почти что правда. И маме меньше беспокойства: девчонки в ее глазах выглядят более надежно. Можно даже договориться с Милкой, чтобы она зашла за мной завтра и подтвердила мои слова. Мы дойдем вместе до угла, если мама захочет подсматривать в окно, а потом разбежимся в разные стороны.

Я ожидала, что дома уже с порога опять начнутся допросы, но мама стойко продержалась до ужина.

- Значит, ты с ним встречаешься? – прозвучало вовсе не сердито, не возмущенно, не осуждающе, очень даже мягко и с пониманием.

- Не совсем, - ответила я искренне. – Он просто проводил меня. Даже не одну меня, а нас с Милкой. Только Милка сразу ушла.

Мама посмотрела задумчиво.

- Но ты планируешь, что будешь с ним встречаться?

Я купилась на вкрадчивые мамины интонации.

- Ну да. Он пригласил меня на завтра.

И я, как дура, вопреки здравому смыслу честно призналась, что пойду в кафе с Русланом. А мама, мама…

- Ох уж этот Руслан! Что ты на нем зациклилась! Ничего хорошего не увидела в твоем Руслане!

А я увидела. Разве не это главное?

- Честное слово, оболтус какой-то! Неужели ты не видишь! Стоило Руслану появиться, как у тебя пошли сплошные «тройки». И это в конце года! Перед самыми экзаменами! Инна Марковна весь вечер говорила о тебе. Ты совсем запустила учебу!

Я забыла про родительское собрание!

- Настя! О чем ты думаешь? Чем у тебя голова забита? Нельзя увлекаться одним в ущерб всему остальному. И, тем более, учебе. И, главное, из-за чего заморочки-то! Из-за какого-то мальчика! Что это за любови неземные!

- Мама!

- Настька! Да посмотри же ты как следует на своего Руслана! Нет в нем ничего особенного!

- Мама! Ты ничего не понимаешь!

- Я все понимаю. Поверь уж! Обычный, не слишком далекий, взбаламученный гормонами мальчишка. Ему все равно, что ты, что какая-нибудь другая.

- Мама!

- Все, Настя! Все! Никуда ты не пойдешь. Во всяком случае, пока не исправишь «тройки». А заодно и посмотрим, так ли ты твоему Руслану нужна. Если действительно нужна, он поймет и подождет.

По моим щекам давно уже катились «фальшивые» слезы, но маме было глубоко наплевать. И я поняла, как сильно ненавижу ее. Поняла, что во всем мире у меня нет ни одного близкого и родного человека. Меня никто не любит. Никто, кроме Руслана. Но как я скажу ему завтра, что меня с ним не отпускает мама. Из-за «троек». Какой стыд! Я никогда не смогу ему это сказать.

Я скажу ему, что пойду. И пойду! Пойду обязательно! И будь что будет! Плевать! Пусть родители бесятся! Пусть навсегда запрут меня дома! Зато у меня будет завтрашний вечер! С ним! Только с ним!

Я никогда не была столь решительной. Меня даже немного трясло от осознания происходящего. Я плохо ориентировалась в сменяющих друг друга событиях, потому что все время думала только о предстоящей встрече с Русланом. Лишь на химии я немного пришла в себя. К действительности меня вернул голос нашей классной Инны Марковны, настойчиво повторявший мою фамилию.

- Ермакова, в чем дело? Очнись! Спустись с небес! Я объясняю новый материал, а ты витаешь непонятно где!

Новый материал. О чем это она? Какое мне дело до ее химии, если сегодня…

- Ермакова! – не отступала Иномарка. - Тебе бы не помешало послушать! Иначе, недолго и «тройку» за четверть отхватить. Не стоит тешить себя тем, что еще два года впереди. Ермакова!

Да что ж она заладила: Ермакова! Ермакова! «Тройка»! Химия!

- Ты слышишь меня, Ермакова?

И тут я не сдержалась.

- Отстаньте от меня! – вырвалось само собой.

Я никогда не разговаривала так с учителями, но сейчас мне было все равно. Пусть Иномарка вопит на всю школу! Пусть тащит меня к директору! Мне плевать!

А она, почему-то, удивленно взглянула на меня и тихо произнесла:

- Ну что ж, Ермакова, договорим после урока. Не будем зря тратить время.

На меня ее слова не произвели никакого впечатления, я о них тут же забыла, а после звонка на перемену, когда классная ловко выхватила меня из толпы, устремившейся к двери, почувствовала лишь раздражение.

Ну почему она не хочет оставить меня в покое!

- Объясни, Настя, что с тобой происходит в последнее время? – въедливо затянула Иномарка, пытаясь заглянуть мне в глаза.

- Ничего.

- Тогда, почему ты себя так ведешь? – она уперто буравила меня якобы заботливым взглядом. – Ты стала рассеянной, невнимательной. Все учителя замечают. Ты стала хуже учиться.

Опять эта учеба!

- И что? – я с вызовом посмотрела на нее.

Иномарка неуверенно моргнула.

- Пожалуй, я позвоню твоей маме.

- Звоните, кому хотите! Маме! Папе! Бабушке! Дедушке! – заорала я и, пока Иномарка растерянно ловила ртом воздух, выскочила из класса.

Только и может - жаловаться родителям! «Ваша дочка стала учиться на «тройки». Это сильно снизит процент успеваемости в классе. Примите меры! Примите меры!» Стукачка!

Я просто кипела от злости. Попадись мне кто-нибудь сейчас под руку – обору, не задумываясь, выскажу все, что наболело. И пусть хоть подыхает от незаслуженной обиды!

Но первым, по закону подлости, мне попался не кто-нибудь, а Руслан. И в ответ на его вопрос «Увидимся ли мы вечером?», я вызывающе ляпнула честное «нет». Да еще и добавила раздраженно:

- Мама не отпускает.

- Почему? – удивленно спросил Руслан и усмехнулся. Кажется, презрительно.

Сразу злость моя куда-то пропала. Я не ожидала, что он так усмехнется. Я растерялась и вместо того, чтобы исправить положение, заявив, будто это я, конечно, пошутила, я опять ляпнула правду.

- Она сказала, что никуда не отпустит меня, пока я не исправлю оценки.

А он усмехнулся опять.

- Ты это серьезно?

Я увидела, как уголки его губ поднимаются все выше и выше, и обреченно кивнула. И тогда он просто заржал. Унизительно заржал над моей наивностью, глупостью и послушанием.

- Руслан!

Он не стал меня слушать, он развернулся и ушел, а все оставшееся от перемены время стоял со своей одноклассницей Горюновой, приобнимая ее за плечи и что-то негромко рассказывая ей почти в самое ухо.

Я не могла на это смотреть. Но и не могла отвести от них взгляд. Я и сейчас вижу их перед собой.

Что мне делать? Он смеялся надо мной. И теперь все будут смеяться надо мной. И никто никогда не захочет меня полюбить. Потому что я – полная идиотка, ничтожество, глупенький ребенок, беспрекословно слушающий свою мамочку.

Как я ее ненавижу! Она опозорила меня! Она разрушила всю мою жизнь! Как я ее ненавижу! Но самое ужасное то, что она ненавидит меня еще сильней. Иначе она не поступила бы так, как поступила, запретив мне идти на свидание. Иначе я бы не поступила ТАК…

Теперь я понимаю, почему совершила ЭТО. Я хотела сделать ей больно. Очень больно, непоправимо больно. Чтобы она всю оставшуюся жизнь мучились осознанием того, что убила свою собственную дочь.

И зачем, зачем она сюда пришла? Зачем сидит здесь и смотрит на меня? Ей же нет до меня никакого дела!

Она по-прежнему шевелит губами. Что она шепчет? Наверное, строит планы на следующие дни. Теперь меня нет, и никто не помешает ей жить в свое удовольствие.

А ведь я могу услышать ее слова. Я же душа, я слышу мысленно, и громкость звука не имеет значения. Нужно только захотеть, и…

- Господи, пожалуйста! Пусть моя девочка очнется! Пожалуйста, помоги ей! Пусть все будет хорошо! Пусть она придет в себя! Мне больше ничего не нужно! Только пусть она придет в себя! Настенька! Девочка! Господи! Помоги ей! Пусть уж лучше я умру! Только не она! Не она!

Я не могу это слушать! Я не могу!

- Мама!