Дочери Я приду к тебе в девять, брошу пальто на стул, и перчатки, и шарф, и шляпу свою, и сумку. Не вникая в суть дела, сразу тебя спасу мятным чаем, лукавым взглядом, дурацкой шуткой. Буду врать тебе, как синоптики, что к утру солнце вылезет из-за туч приумыто-свежим, что я буду всегда с тобой и что не умру никогда-никогда, какой бы февраль ни снежил. Буду гладить тебя по спутанным волосам, целовать тебя в бестолковые две макушки, убеждать, что, по сути, алые паруса – это просто литературные безделушки. А в реальности – полотняней всё и грубей, но устойчивей и прочнее, чем в детских сказках. Ты поверь мне, я – о-очень стреляный воробей, Несмеяна моя влюблённая, Златовласка… Снова зима похожа на ту... Снова зима похожа на ту: точь-в-точь, только тогда и мама жила и дед… С маминых губ слетавшее слово «дочь» было дороже света, нужней побед всяческих, переполненных волшебством. Нынче же чудеса меня – не берут. Всё по-другому стало: и дом – не дом, ждут меня больше там, где меня не ждут… Всё изменилось: милости божьей нет с той стороны, где жажда по ней сильна. Как же мне ясно снится ночами дед! Как же я мало им наяву жила… Холодно, мама, холодно, хо-лод-но… Зябко-то как, согреться бы, осмелеть, страшно-то как бороться со мглой одной, и заблудиться – страшно и заболеть, и оступиться… мыслимо ли: след в след долго идти – не выйдет: хоть стой, хоть плачь. С той стороны, где милости божьей нет, каждый себе – и плакальщик и палач. Выступали хором... Выступали хором и сольно, Не пускали к небу, лупили Крыльями по сердцу – не больно, Больно было б - если б любили… Раскрывали клювы, галдели: Мол, не та я, мол, не такая, Вспоминали общие цели, Целовали, в пропасть толкая. Говорили: что тебе эта Правда! - правды людям не близки. Было бы талантливо спето, А высоким голосом – низким – Наплевать. Не стоит бороться, Согласись – делов-то! – покайся, Оставайся в нашем болотце – Раз и навсегда оставайся. Я на них глядела, глядела… До чего же глупые птицы! Не сроднится чёрное с белым, Как бы ни старалось сродниться… |