Нас было трое... Впрочем, это мы так думали. Нюмка думал cовершенно по-другому.

Я пытаюсь поместить Нюмку в какую нибудь группу прямоходящих, но проблема в том, что он не ходил прямо, не ходил криво, он «возникал». Более невнятной личности мне не доводилось встречать никогда. Он появлялся ниоткуда, причем именно в тот миг, когда мы, предварительно договорившись, собирались в полную тройку.

Целью наших сходняков были неизменные выезды «на блядки». Один из нас обладал несметным богатством — до крайности запущенной дачей на 18 станции «Лютсдорфа», то есть на обратной стороне глобуса Одесской области.

Место «ТЕЧИ» изменить было нельзя. Это было бы таким же идиотизмом, как если б опытный рыбак, прикормив рыбу, смотал удочки и отправился удить на автобусную остановку. Мы ездили на 16-ю станцию «Большого Фонтана», где в скоплении домов отдыха и пансионатов, находился «Край непуганых курортниц». На «лежбище» нас частенько подвозил на своей «Победе» однорукий сосед. После основной работы он «кастрюлил». Так назывался частный извоз, который подразумевал, что частник зарабатывает на содержимое кастрюли. Так вот, уже находясь внутри «Победы» мы гадали, в каком гадюшнике Минздрава сегодня лучше клёв. Туда и заруливали.

Нюмка в предварительных, требующих напряга стадиях, не участвовал никогда. Знакомство и охмурение, покупка выпивки и закуски, разведение костра для шашлыков и прочие скучные занятия были не для него. Он появлялся именно тогда, когда стол был уже накрыт, и пары определены. Он вносил хаос, неразбериху и бедлам. Естественно, всё заканчивалось его удалением с поля, а иногда красной карточкой на полморды. Что не мешало ему появиться через несколько дней, как ни в чём не бывало.

Старина Чезаре выделил четыре типа преступников: душегуб, вор, насильник и жулик. Нюмка не вписывался ни в одну из этих групп по двум причинам: во — первых, он не был преступником, а во — вторых, он был противнее их всех вместе взятых. Можно было бы назвать его сволочью, но я встречал сволочей, которых когда-никогда не хлопали бы по плечу, не слишком агрессивно говоря при этом «Ах ты сволочь» и даже улыбаясь.

Не-ет... Этого хотелось бить лопатой, а называть исключительно нецензурными словами. Был он интриганом, перед которым кардинал Ришелье должен был бы снять ермолку. Он отзывал каждого из нас в сторонку и говорил, что двое других друзей ненавидят третьего и замышляют какую-то гадость. Причем, это каждый раз оказывалось полной небылицей. Был он нами нещадно за это бит, что, впрочем, на него не производило никакого впечатления. Он по-прежнему говорил «МЫ».

У него никогда не было денег, но он постоянно «падал нам на хвост», то в ресторане, то на даче. Однажды, когда он завалился спать в одной из комнат, мы обнаружили в кармане его джинсовой куртки «бухту» "бабок», которая в те времена не могла нам даже присниться. В свое оправдание он опять рассказал очередную «парашу»...

И всё же отказать себе в удовольствии посмотреть на театр одного актёра в Нюмкином исполнении мы не могли.

Весь реквизит его состоял из красной повязки с надписью «ДЕЖУРНЫЙ». Надев повязку, Нюмка преображался. Он становился старше, вдавленная половина его лица (следствие использования «стариками»-краснофлотцами его рожи вместо палубной швабры) становилась злобной. С неподражаемой значительностью он заходил в комнату отдыха, где курортники смотрели телевизор и голосом хозяина зоны строгого режима говорил: « Тааак, время! Всем спать!». И выключал телевизор. Это было настолько натурально, что всё, на что решались бедные курортники, была попытка разжалобить высокое начальство: «Ну товарищ, ну миленький, ну фильм же, ну пожалуйста». Нюмка окидывал каждого в отдельности ужасным взглядом и непререкаемым тоном произносил: «Товарищи, хотя Вы и находитесь на заслуженном отдыхе, обеспеченном советскими профсоюзами, дисциплину никто не отменял. Спокойной ночи». Он уходил, а телевизор оставался выключенным. Если же какое-нибудь новое «лицо» делало попытку включить телек, законопослушные члены профсоюза громким шёпотом его одёргивали: «Мужчина, нельзя! Уже объявили отбой!»

Второй спектакль назывался «транспортно-пассажирская подляна». Нюмка садился на велосипед, защипывал штанины бельевыми прищепками, надевал повязку и ехал на пересечение «Комсомольской» и «Тираспольской». На этой трамвайной остановке расходились маршруты 4-го и 5-го трамваев, которые до этого шли по одной улице. Не слезая с велосипеда, как был — в прищепках, тем же партийно-начальственным голосом, он объявлял скопившимся на остановке гражданам: «Товарищи! Начиная с сегодняшнего дня трамвай пятого маршрута будет следовать по маршруту четвертого, а трамвай четвертого будет следовать по пятому». И уезжал.

Вот это был театр! Зрители не расходились ещё пару часов, обсуждая содержание и высказывая различные трактовки пьесы. В обсуждение были втянуты и вагоновожатые, которые не знали, куда ехать, но все предпочитали «Староконный рынок» — он был ближе. Вот так Нюмка создавал хаос на всех конечных остановках трамваев и троллейбусов, благо в Одессе их было достаточно.

Третью пьесу из его репертуара можно было бы назвать «На лезвие бритвы». При каждом отделении милиции была комната «народной дружины», где за отгул собирались работяги и ИТР, чтобы бухнуть и походить по городу вместе с ментами. Надпись «ДЕЖУРНЫЙ» воспринималась работягами круче, чем какой-то там «дружинник». Например, ефрейтор однозначно главнее рядового. Поэтому, когда Нюмка усталым голосом говорил: «Товарищи, на сегодня можете быть свободны» — народные дружинники с удовольствием шли бухать дальше, а патрульные менты ломали свои каменные бошки, куда делся отряд добровольного содействия милиции.

Странно, что жизнь ничему Нюмку не научила, даже история его досрочной демобилизации из армии по здоровью. Как он сам рассказывал, дело было так: будучи корабельным писарем и имея доступ к пишущей машинке, этот самоубийца напечатал приказ, который гласил: «Нижеперечисленные матросы премируются внеочередным отпуском». Дальше следовал список, состоявший из самых отъявленных раздолбаев. В списке не было ни одного отличника боевой и политической подготовки. В конце сияла подпись командира корабля, лихо подделанная наглым самозванцем. Бунт на корабле начался вскоре после появления приказа на доске приказов по кораблю. Броненосец «Потёмкин», со своими червяками в мясе, просто отдыхал на Одесском рейде.

Расплата была неизбежна. Оказывается, корабельная швабра, которой драют палубу весит 5 кг. Заметьте: не моют, а драют. Швабра сломалась об Нюмку, но поскольку палубу всё равно нужно было отдраить, инструментом послужило Нюмкино лицо. После этого он был комиссован, как непригодный к службе.

Он был противен и непонятен, этот Нюмка. Но всё же…

Периодически он пропадал, иногда на несколько недель, но мы никогда не интересовались, где он был. Несколько раз я видел его в компании каких-то подозрительных личностей. Однажды, когда мы сидели в ресторанчике на 10-й станции Большого Фонтана, к нам подошёл незнакомый «фиксатый штемп» и спросил где можно найти Нюмку.

И вдруг мы заметили, что он пропал окончательно. Это было странно, необычно и, чёрт побери, чего — то не хватало.

Потом были похороны. И мы не сговариваясь, пришли.

Его тело всплыло в районе Лузановки. Во рту у него был кляп с надписью «ДЕЖУРНЫЙ».