Привычный быт забытой деревни изменился утром прохладного лета. Жизнь текла неторопливо. Сердобольные старушки, коих немного осталось, лузгали тыквенные семечки, сидя в рассохшейся беседке, что стояла рядом с обмельчавшим прудом. Леса, некогда богатые грибами и ягодами, перестали родиться неподалеку от деревни, а заходить в глубь люди не решались, робели перед диким зверьем. Деревня умирала, старики доживали срок, молодежь не оставалась, и только заезжих становилось больше. Доходило до поджогов, чтоб выкупить чью - то землю. Проточный ручей, в котором еще лет пять назад водилась рыба, помертвел, заваленный консервными банками, пустыми бутылками и другим всяким мусором. «Барский» пруд, как его называли старики, наполовину зарос тиной, постепенно превращаясь в болото, перестали водиться в нем большие усатые раки, а примыкающее к подлеску поле, неожиданно топким стало…

В нескольких верстах от деревни на невысоком холме стояла белокаменная церковь. Маленькая, больше похожая на часовню, была она еще с советских времен позабыта, заброшена. Обступили ее деревья - великаны, заслонили церковь от взоров. Укрылась церковь от лихолетья паранджой зеленой сочной листвы. Только деревянный купол как - будто застыл в воздухе, отрешившийся от всего земного. Ныне потрепанное временем и природой строение тянулось к небу, словно прося у него защиты.

…Вдруг со стороны леса донеслись звуки набата. Все громче и громче. Звук этот то к Богу, то к людям летел.

Деревня проснулась. Высыпали из красивых домиков на улицы заспанные дачники, старики, крестясь, спрашивали друг друга «К чему же это? К чему?»

– Набат, набат! – кричали люди, кто - то бежал напрямик, через лес.

Старушки, шамкая сухими бледными губами, упрашивали знакомых дачников, имеющих машины, подвезти до ручья. Кто - то говорил, что это ветер. Но в этих краях ветра сильного не бывало – слишком много гор вокруг. А тот ветерок, который иногда сюда заглядывал, разве мог раскачать тяжелый колокол до такого мощного набата?

Непривычная пустота закралась в души людей. Всегда такой приветливый, знакомый лес вдруг пахнул сыростью, вековой скорбью. И внезапная тишина после внезапно умолкнувшего звона, показалась еще более страшной, чем раскатистый, гулкий набат.

Собравшийся народ в недоумении смотрел на колокольню – лестницы не было. Смотрели на потемневшие от времени купола. Губы многих шевелились, твердя слова молитвы.

Но шло время и позабыли о том страшном дне, когда набат гремел. Пролетело лето, миновали спасы яблочный да медовый… Никто о восстановлении церкви не заговаривал. Так, две - три бабушки ходили перед потемневшими образами постоять, с Богом тишину церковную разделить.

А остальные снова сердцем ослепли, о знамении не говорили, не вспоминали. Словно не были свидетелями, как последняя надежда рванулась ввысь набатом мертвой церкви, как звон колокола просил у Бога за ваши души.

Кто видел монаха, идущего ниоткуда? В пыльных одеждах, седой, с горькой складкой у бледных губ, остановился он у порога церковного, склонился, поцеловав святую землю. Монах этот вошел в Дом Господень, встал на колени перед ликом Серафима и долго читал молитвы. Тогда гром грянул с неба, завыл ветер и вновь грянул набат. Зазвонил отчаянно страшно и надрывался колокол всю ночь до первых жаворонков. А потом что - то ухнуло гулко и гроза стихла.

Колокол, больше не беспокоил.