Только что зашли с Юркой в хату. В смысле часа три назад. На Сисиме были. Это ещё дальше на юг, чем в сентябре были. Ну полный балдёж!.. Были в гостях у Прокопия Евлампиевича на этом самом на Сисиме. Речка такая на юг от Маны. Мощный кряжистый старик, седой весь со своей бородой, рука лопата, и вообще Илья Муромец. Вот рожает же земля русская таких мужиков!.. Любо - дорого посмотреть! Живёт один в тайге, охотится, рыбачит, старовер. Служил, говорит, вместе с Блюхером. Потом здесь вот прятался, подальше от ОГПУ. Или что там уже было, НКВД? В общем, драпанул, говорит, вовремя с Дальневосточной Краснознамённой. Тогда как многие други его, не поверившие, что после ареста Василия Константиновича мелких шавок, близко стоявших к командарму, тоже подгребут, закончили свои дни в лучшем случае за колючей проволокой. Добирался сюда хоронясь, тайгой, железкой, речками, как мог и как осилил. Скит здесь был староверческий недалеко, о нём слышал ещё, когда на германскую уходил с Даурии своей. Приютили его тогда, беглого, обогрели в скиту этом. Да недолго простоял он, после смерти Сталина какая - то падла подожгла, сгорел тот скит от шатунов таёжных, освобожденцев бериевских. Пришлось перебираться сюда, на Сисим, подальше от человеков. Тут срубил себе избу, обзавёлся хозяйством, тут и нас встретил радушно. Жена была у него, да померла недавно. А про детей чего-то и не заикался. А мы и не спрашивали. Юрки Лаврентьева это старый знакомый, вернее даже его родителей скрытный друг. Вот и привёл нас Юра к нему по договорённости. Дед с девяносто пятого года, за семьдесят пять ему, но выглядит молодцом, хоть шашку ему в руки. О Блюхере рассказывал мало, неохотно, но интересно: боец, не из казаков, как сам Прокопий, но мужик мощный, видный, баб любил и градус уважал. Пристал к нему ещё с колчаковщины. Потом мотался за ним по всем фронтам, Перекоп брал, с Семёновым и Унгерном дрался, Волочаевку воевал в лютый мороз. Был вместе с Блюхером в Китае, КВЖД освобождал, на озере Хасан насмерть стоял. Легендарная личность, этот Евлампиевич!.. И вместо почестей и регалий - тайга, Сисим, забытьё… Печальна наша история. Поехали мы к нему вчетвером: я, Юрка за начальника, Руднев и Толик Бакуменко. Добыли лыжи широкие, охотничьи, чтоб от станции к нему на зимовник идти. И поклажи тоже немало в рюкзаках, хоть и поменьше, чем раньше. На всех валенки, на мне тёплый геологический костюм, присланный батей, кто в кожухах. Мы со Славкой фотоаппаратами обвешанные, а у меня ещё и кинокамера… На улице мороз трескучий, за 30… Вышли из вагона под утро, и по этому по морозу пошли. Долго шли пешком, дорогу от станции бульдозер намедни прошёл. Лыжи те пёрли на горбу вместе с рюкзаками. Перед рассветом я думал сдохну, и замёрз, и устал. Попробовали было развести костёр, да куда там, мороз, всё звенит от него, ничего не горит - кислороду, видать, мало. Хорошо, чай остался в термосе горячий ещё, с мёдом и крутой заваркой, чуть ли не чифирь. Так вроде второе дыхание появилось, отошёл… А вверху на сереющем небе звёзды замороженные моргают, вокруг всё белым - бело, и тайга сказочная, в изморози и в снегу вся. Всегда любил зимний лес, только мало приходилось в нём бывать. Так, на лыжах когда пробежишься. А тут вокруг этих деревьев сказочных, зимних целая тайга. Это не то, что зимний лес в Волчанске, или в Воронеже, да и в Солянке тоже: там также красиво, а тут просто слов нет, органной музыкой веет… Когда рассвело, расчищенная дорога закончилась, и мы стали на лыжи. Часам к двум после обеда пришли, наконец, к этой затерянной у реки избушке. Днём мороз спал, не больше двадцати, наверное, было. Дед нам так обрадовался, как родным. Банька была уже под парами, только что он из неё вышел распаренный в чистом белом белье, в желтоватом кожухе, накинутом на плечи и с чёрной папахой казацкой на голове. Ну мы ещё подкинули дровишек и залезли на полки, с устатку протянув ноги. Это тебе не солянская баня с её тазами и очередями к холодной воде. Тут блаженство… чёрти где после стольких трудов разомлеть в пару, нахлестать друг друга веничками, а потом!.. А потом вываляться в снегу и прыгнуть в прорубь сисимскую!.. И опять на полку!.. И так два раза, с хохотом и застывшим в глазах ужасом ку-бырь в ту дыру окаянную… И только эхо наших голосов, обалдевших от счастья и орущих во всю глотку от него же отдаётся без многоточий на том берегу в заснеженных тех елях… К нашему возвращению Евлампьевич нажарил огромную сковородину картошки с мясом зайцев тех, говорит, что в силки ему попались. И рыба была у него засоленная, да и мы не с пустыми руками пришли… Усталость как рукой сняло. Ох, и закатили же мы пир горой, вмиг смолотили ту картошку с зайчатиной. Я ещё нажарил столько же, уже нашей, солянской… Жарил по науке, слоями, как учил старший брат Римкин, приехавший тогда на побывку с Сахалина - краба он там добывал: сначало сало, потом слой картошки, потом маргарин и опять слой картошки, а сверху сало, потом опять картошка, но уже со сливочным маслом. И мешать, мешать её безостановочно, добавляя сливочного, пока не зарумянится вся… Всем понравилось то морское объедение. И Евлампьевич принял с нами стопочку спиртику, и не одну. И пошли тут разговоры – рассказы… Юрка, оказывается, тоже с этих мест, южных, таёжных. Как и Коля Ерохин. Только его в землепашцах были. Их предки переехали сюда ещё при царе горохе, когда переселенцы с европейской части России вагонами сюда в Сибирь катили на свободные земли и леса - реки. И у Бакуменки та же история, только с Украины его переселенцы были, не лапотники. И тоже за чернозём тот уцепились. Много их тут, хохлов, по сибирям развелось. Да и на Севере их немало. И балакают все по - украински. А вот читать - писать так не могут. И немцев здесь тьма, что в Западной Сибири, что у нас. И говор их немецкий какой - то не такой, скруглённый, не лающий, когда про меж собой гуторят. А Славкины с Дона, вроде. Что-то он такое невнятное пробормотал, притомившись с третьей чарки, когда за любовь поднимали. Лаврентьев у нас комсомолией институтской заведует, а Славик совхозной. Вот и отрядили мы этих комсомольцев поутру наколоть деду побольше дров из чурбанов запасённых. А настоящего краба, дальневосточного, Роман показал мне тогда: огромный, в обхват моих обеих рук, в круг сплетённых, клешни что у моего Мыколы, агроменные, и множество лап, как у гигантского паука. А панцирь корявый да прочный, что та броня у Т-34-ки. Чудо морское, первый раз такого видел!.. Спали мы, как в раю. С утра запрягли гнедую кобылку старика в сани и поехали всей гурьбой проверять расставленные Прокопием дня три назад по тайге силки на зверя и морды в реке на рыбу. И там и там был улов, хоть и небольшенький. Рано, говорит, сунулись мы. Да что для гостей не сделаешь… Потом сидели полдня на Сисиме у лунок, дёргая мормышки свои непрестанно. Но добыли только три щуки да столько же таймешат приличных, не считая мелочёвки. Однако же на повторный пир, уже рыбный, хватило с лихвой. Уж тут Лаврушка показал всем своё искусство поварское! Он и раньше нас радовал голубями, которым мы с ним крутили головы на чердаке институтском и он их потом готовил, как «куропаток» - пальчики оближешь!.. Да и то сказать, охотник ведь, таёжник… А тут с рыбой управился на «ять», до сих пор вспоминаем её, и в тесте, и без теста, и вообще… К вечеру пошёл такой чудный крупный новогодний снег. А к утру опять приморозило. Подарил Евлампиевичу на прощание меховые носки почти до колен из северного олешка - отец прислал. Старик был очень тронут нашими презентами, особенно носками теми. Обещались приехать к нему летом по рыбу. В Сисиме её не меньше, говорит, чем на тех же Мане и Мине. И места тут более глухие, рыбнадзора тут не водится. Да и Агул он знает хорошо, хоть это совсем в другой стороне, на восток. Ну просто чудо, а не дед. Расставались почти со слезами. И потом ещё, по дороге и в дороге всё вспоминали этого чудного человека, Прокопия Евлампиевича, затерянного на том таёжном Сисиме в снегах и заботах выживания… Как в той книжке, любимой с детства, «Борьба за огонь», в том каменном веке… И наснимался я там от души. |
Положение о Клубе
Сделать стартовой
