На истоптанный тёмный пол машинально окурок бросил: вот и всё - я обратно пришёл в мир, похожий на хмурую осень. А на сердце весна, тепло, снова всё оживёт и оттает. Даже грязный буфетный стол жирной радужной плёнкой сияет. Пусть мне завтрак метнули, как кость, и уборщица пусть угрюмо мокрой тряпкой „заехала" вскользь по кроссовкам с наклейкой Puma. Пусть толкнули под бок в дверях, обругали за что-то грязно, но теперь я в родных краях - аж за глотку хватают спазмы. Всё забуду потом, а пока я ищу кошелёк проклятый, но готов отплясать трепака под мелодии русского мата. Пьяный спит. Для него скамья и кровать, и отхожее место... Дома, дома, ну, дома же я! И не верится, если честно... Оглянулся - исчез вокзал, что задёрганный мозг лелеет: я, задумавшись, пнём стоял на знакомой Berliner Allee. Сигарета потухла во рту и, конечно, как все, культурно, я пошёл, чтоб окурок швырнуть в ярко-жёлтую чистую урну. Август, 1991 Мёнхенгладбах |