...Юлька отбросила ручку и с тоской огляделась вокруг. Домашние задания не решались и не писались – в такой вот обстановке. И она еще раз обвела взглядом комнату. Замызганные шторы обрамляли окно с треснутым стеклом, на котором азбукой Морзе расписались постоянно обитавшие здесь мухи. Мебель – это громкое слово явно не подходило шкафу с облезлой лакировкой, трельяжу без бокового зеркала, расшатанной до треска кровати и письменному столу без единой ручки в выдвижных ящиках. За ним и сидела сейчас Юлька.

В спальне – не лучше. А о кухне и говорить-то неловко. Гора немытой посуды в мойке, стол в разноцветных пятнах и тяжелый запах сивухи вперемешку с табачным перегаром. А ведь раньше...

Еще три года назад, когда они вселялись в эту двухкомнатную квартиру на шестом этаже, вся их «высотка», казалось, светилась лишь от счастья новоселов, звенела от сдвигаемых бокалов с шампанским и заливалась вместе с малышней звонким смехом. Отцу, машинисту подъемного крана, за его ударный труд предоставили право выбора квартиры. И он выбрал именно шестой этаж.

- Высотнику положено всегда быть на высоте!

И все были счастливы, даже через край. До того самого дня, когда внезапно шквальный порыв ветра не качнул кран чуть дальше положенной по технике безопасности отметки...

После похорон отца мать как-то отрешилась от людей и жила потихоньку своей замкнутой жизнью – словно рак-отшельник. Но она по-прежнему ходила на работу в трамвайное депо, подвозила к школе восьмилетнюю Юлю... Но делала это машинально, накатано, механически. И ( беда ведь не ходит одна) в один из воскресных дней задавила пьяного мужика, пытавшегося перебежать рельсы перед ее отчаянно звенящим трамваем.

Суд признал ее виновной частично и на всякий случай выделил три года колонии общего режима. Условно. Тогда-то и произошел срыв...

Однажды вечером, когда Юлька только-только собралась уснуть, пришла мать с работы. И, как обычно, поцеловала ее на ночь. А Юльку вдруг шатнуло в сторону от ненавистного запаха. Напомнившего ей звуки отчаянной матерщины, заплеванный и загаженный окурками бетонный пол одной из забегаловок. Куда она однажды забрела с отцом – у него закончились сигареты. Это были запах водки и еще чего-то мерзкого и противного, напрямую связанного с водкой… она возненавидела эту вонь на всю оставшуюся жизнь. А теперь пахнУло водкой от матери, и Юлька растерялась. В ее понятии водка и мать стояли на таких противоположных позициях, что между ними и границ-то не надобно было ставить. А тут вдруг... И от растерянности она тихо заплакала. Молча, без всхлипов и причитаний. Мелкие бусинки слез часто-часто закапали из Юлькиных широко распахнутых в немом изумлении глаз.

Мать какие-то мгновения непонимающе вглядывалась в ее лицо. Затем схватила в охапку, повалилась вместе с дочерью на кровать и забилась в истерике, отчаянными рыданиями выгоняя из себя и боль от внезапной потери мужа, и несчастную долю матери-одиночки, и все остальное , проклятое Богом и людьми...

За пять прошедших после того вечера лет Юлька как-то свыклась и с клятвенными обещаниями матери, и к ненавистному запаху на кухне, куда мать время от времени приводила «гостей» со своей новой работы в котельной . Из депо ей предложили уйти « по собственному». Привыкла к грязному полу, немытой посуде и замызганным занавескам на окнах…

А сегодня, в канун своего грядущего тринадцатилетия ей захотелось по-настоящему навести порядок в квартире. И в жизни – в чистоте серьезно и окончательно поговорить с матерью о дальнейшей судьбе их семьи.

- Не бросит пить – поступлю на курсы и уйду в общежитие, хотя и очень жаль маму. Но я ее уговорю, смогу уговорить – не такая ведь она пропащая!

От этой мысли Юлька сразу повеселела и для начала настежь распахнула кухонные окна, хоть для этого пришлось изрядно потрудиться. В комнату ворвался свежий ветерок с запахом цветущих деревьев и вдохнув цветочный нектар, она окончательно поверила, что уговорит маму бросить пить. И они заживут, как прежде.

... В замке скрежетнул ключ, в прихожей что-то с грохотом упало, затем щелкнул выключатель и донесся голос матери, еле выговаривающей слова:

- Эдик, золотце мое, проходи на кухню.

И в дверном проеме нарисовалась живописная пара. Мать в несвежем помятом платье, с растрепанными волосами и размазанной от губ на щеку помадой. И небритая личность мужского пола в потертом костюме, с пакетом, из которого торчали горлышки бутылок и хвост копченой ставриды.

- Доченька, а вот и мы,- глупо хихикнула, сказав это, мать.- Познакомься с дядей Эдиком. Мы с ним сегодня расписались в ЗАГСе.

Юлька взглянула на «личность», расквасившую губы в пьяной ухмылке. Обида и боль за погибшего отца вдруг ледяной лапой стиснули сердце и пролились потоком слез.

- Мама, что же ты делаешь? У меня ведь завтра день рождения, если ты еще не забыла! Папка всегда утром подарок под мою подушку прятал. А что положишь ты? Пробки от этих вот бутылок?

- Эт-т-та мы легко...эт-та мы щас сообразим,- просипел Эдик, продолжая ухмыляться и шаря рукой в кармане. Наконец выудил из него пару слипшихся мятых шоколадных конфет в табачных крошках, дунул, шаркнул ими о свои штаны и протянул Юльке.

- Вот, держи подарок, ДОЧЕНЬКА.

Это слово словно плетью хлестнуло Юльку по ушам, щекам, плечам, душе...

- Животные, да ради чего живете вы и вам подобные?!- в отчаянии простонала она.

Прочь, прочь от этих дергающихся в пьяной эйфории марионеток! И ненавистного запаха сивухи, вытеснившего уже с кухни аромат цветущих акаций... и свободы!

Она рывком вскочила на подоконник распахнутого настежь окна, качнулась вперед – навстречу свежему потоку ветра и... вцепилась пальцами в створки, услыхав за спиной отчаянно-жалобный стон матери:

- Юленька-а-а-а!!!

Обернулась назад, вглядываясь в полутьму загаженной квартиры, в пьяные и поэтому чуждые физиономии...

- Снова туда – в неопределенность сивушного существования? Ну, уж нет!

И решительно разжав пальцы, взмахнула руками. Как птица крыльями – в свободном полете...