Сона любила сидеть на краю неба и мечтать. Её бережок был махоньким – чуть больше прикроватного коврика, зато сверху, словно лоскутной шатёр, простирался неведомый мир. Плывущие по небу кашалоты – тучные, до краёв наполненные дождевой влагой, словно гигантские линзы увеличивали «лоскутки» и те превращались в горные хребты и озёра, в леса и пустыни, в огромные купола и пёструю мозаику крыш. Как ни старалась Сона изобразить всё это в своём альбоме, ей не удавалось – страницы каждый раз оставались пустыми. - Время ещё не пришло, нужно подрасти немного! – упорно приговаривала она и продолжала вглядываться в загадочную даль. Вечером небо заштормило и погнало флотилию облаков на ночлег в тихую гавань, а сверху, одна за другой, стали появляться мерцающие точки. - Иффи, сколько созвездий! – Сона восторженно вскинула руки, и лёгкое свечение коснулось её тонких пальцев и бледного треугольного лица, длинных невесомых волос и даже причудливой шляпы с гроздью помпонов на боку. Синий мохнатый зверёк, сопящий на её плече, вытянул длинную оранжевую мордочку: - Это там уличные фонари и фары машин загораются. Он загнул мягкой лапой край бережка и выкатил из-под него фигурную бутыль. Её бока были обвиты сумеречным илом, пробка залита сургучом, а на этикетке темнела надпись «Прошлогодний снег» - Откуда это?! – изумилась Сона. - Оттуда. Ночью рыбачил и – вот такой улов, - буркнул Иффи, деловито откупоривая находку острым когтем. Раздался хлопок и из длинного стеклянного горлышка вырвался столб белоснежных пузырьков, ворсинок и хлопьев. Морозным вихрем всё это засвистело-завьюжило с такой силой, что два проплывающих мимо кашалота столкнувшись, не пролились, как обычно, дождём, а рассыпались ледяным крошевом. Усы Иффи покрылись изморозью, лицо Соны зарумянилось, а бережок внезапно вздыбился, завертелся волчком, оторвался от облачного материка и стремительно взмыл вверх. * * * В канун Нового года город сиял крахмальной белизной, мигал низками гирлянд и пел-звенел на все голоса. Снежный Борей лихо кружил по улицам и, словно кудесник-бармен, смешивал в воздушные «коктейли» ароматы цитрусов и корицы, брызги шампанского и крошки имбирного печенья, горечь шоколада, запах хвои и непременно – щепотки волшебства. Повсюду звучали музыка и смех, телефонные трели и взрывы петард. На площади красовалась высоченная ель, а вокруг – и расписные терема, ломящиеся от яств, и резные сани, запряжённые кудрявыми жеребцами, и скоморохи, и фокусники, и звездочёты. Были ещё белые медвежата и олень с посеребрёнными рогами, хор ряженых снеговиков и ледяная скульптура Деда Мороза – в полупрозрачной шубе, в шапке набекрень и с гигантской сосулькой вместо посоха. Среди веселящейся публики неспешно прохаживалась пожилая пара. - А помнишь, как мы на первом курсе Новый год в Кижах встречали? – Он взял её под руку. – Многоглавые деревянные храмы, часовни, амбары… ещё патефон был, и изумительный чай на карельских травах… я там тебя впервые поцеловал. - Помню. Ты тогда усы отрастил и курил трубку. А на пластинке была трещина и, казалось, что она икает. - У меня никогда не было ни усов, ни трубки, - вздохнул Он. – Ладно, а помнишь наш байдарочный поход – вдвоём, в сентябре, под проливными дождями? - Помню. Я сушила у костра твои кроссовки, а они расплавились и сделались похожими на коровьи лепёшки, - Она рассмеялась. – Помню завал на реке, как лодка перевернулась и всё снаряжение пошло на дно – спальники, палатка, карбидная лампа. Дети тогда испугались очень. - Ошибаешься, у нас тогда ещё не было детей. Да, особенно жаль лампу – ты мне её на день рождения подарила, там ещё гравировка была. А прошлый Новый год помнишь? До того, как тебя сбила машина? - Нет, - Она остановилась и прикрыла ладонью глаза. – Не помню. Хватит. Память возвращается постепенно и выборочно. Давай купим мороженое и пойдём домой – до Нового года всего несколько часов. - Хорошо. Постой тут, я мигом. Он нырнул в толпу, а Она залюбовалась ёлкой. На заснеженных лапах крутились зеркальные шары, золотые шишки и серпантины. Мягкие игрушки сидели неподвижно – белый заяц, зелёная курица, жёлтая рыба, а вот нечто сине-мохнатое обмахивалось хвостом и, похоже, подмигивало. Обрадовавшись, что на него обратили внимание, невиданный зверёк скатился вниз и промолвил: - Я – иффи по имени Иффи! Вас интересует прошлогодний снег? Не дождавшись ответа, он добавил: - Не бойтесь, всё в порядке, я – настоящий! Сона, выходи! Из еловой гущи вышла крохотная хрупкая девочка. Она восторженно вскинула руки, и лёгкое свечение коснулось её тонких пальцев, и бледного треугольного лица, и длинных невесомых волос, и даже причудливой шляпы с гроздью помпонов на боку. В тот же миг вереница поющих снеговиков сомкнулась вокруг ёлки, звездочёт ткнул пальцем в небо, фокусник хлопнул в ладоши, а олень легонько боднул ледяного Деда Мороза своими серебряными рогами. Тот качнулся, вдохнул полной грудью и выронил сосульку-посох, но прежде, чем она успела разбиться, воскликнул: «С Новым годом!» Никто из гуляющих горожан этого не заметил. Все продолжали веселиться и радоваться новогодней феерии, и только высокий седой мужчина с пакетом мороженого вначале долго метался по площади, а потом взволнованно рассказывал полицейскому о своей пропавшей спутнице. * * * Он впервые остался один в новогоднюю ночь. До сих пор Она всегда была рядом, наполняя его жизнь тревогами и восторгами, чрезмерной заботой и нежностью, невероятными историями и чудачествами. Именно такой Он её и полюбил много-много лет назад. Она вечно что-то пекла и вязала, затевала сплавы по рекам и походы в горы, мастерила милые штучки, переклеивала обои, переставляла мебель. Она умела слушать и обожала спасать всех обманутых, потерянных, мелких и заплаканных – стариков, младенцев, воробышков, алкоголиков. Вела переписку – то с африканским фермером, то с японским поэтом, то с местным зеком, который прислал ей в подарок зоновский нож с прозрачной рукояткой, полной розочек. Как она находила общий язык со всеми, для него всегда оставалось загадкой. Он заглянул в комнату, которую Она величала мастерской – тряпичные куклы в стиле прованс, корзина с рукоделием, коврик для йоги, на кушетке том Диккенса, очки и начатая шоколадка. Окно завешено невообразимыми расписными шалями, в углу – фикус Бенджамин в рождественских бусинах, на спинке стула – домашнее пончо, пахнущее её любимым мылом, в креманке – груша и ржаные сухарики. Его сердце заныло от тоски и предчувствия беды. А что, если Она не вернётся никогда, ведь пропадают же люди? Он нахмурился и пошёл за тонометром – голова раскалывалась, к горлу подкатывала тошнота. Не хватало ещё умереть в новогоднюю ночь! Как нелепо это будет, когда Она вернётся! Он обнял её подушку и стал твердить единственную молитву – ту, которой Она его научила. * * * Дивное занятие – бродить по заснеженному альбому своих воспоминаний. Каждая страница – под снегом, её ещё нужно расчистить озябшими пальцами и подышать, как на мёрзлое стекло. Вначале влажное «окошко» получается совсем крохотным, но с каждым тёплым выдохом оно растёт, а изображение становится всё ярче и ярче, пока окончательно не проявится и не оживёт. «Действительно, в Кижах у него не было ни бороды, ни трубки» - подумала Она, словно тюль, разводя в стороны давнишний снегопад. Она спрыгнула на страницу и побежала по снежному насту. До чего легко и удобно в войлочных ботинках и цигейковом полушубке! Впереди шатёр Покровской церкви и двадцатидвухглавый силуэт Преображенской. Снег – в лицо, мороз щиплет щёки, а на душе – тепло-тепло, потому что Он – рядом! Взявшись за руки, они идут к широкому крыльцу, входят в тёмные сени, в светлую трапезную с лавками вдоль бревенчатых стен… клиросы для певчих, иконостас, а за ним – алтарь во имя Николая Чудотворца. Вот кого она попросит о единственной любви на всю жизнь! А потом – натопленная печь, самовар и голос знаменитого баритона с треснутой пластинки: Как тихо в комнате, как пусто в комнате, ик И вы лицо моё не сразу вспомните, Потом забудете, совсем забудете, ик Прошу за всё простить меня… Маленькая Сона, раскинув руки, летала рядом, ныряя в снежные вихри и радуясь своему дебюту. Она улыбалась и кудесила над своим, недавно ещё пустым, альбомом, создавая в нём именно ту атмосферу, в которой нуждалась её первая протеже. - Иффи, как хорошо, что я не родилась ночным кошмаром или бессонницей! Мне так нравится рисовать светлые сны, - верещала она. - Тебе повезло, в новогоднюю ночь такой шанс выпадает не каждому. - Но ведь это ты выудил бутылку! Ты – лучший иффи из всех! - Я – простой ловец артефактов и твой наставник. Это моя работа, - буркнул Иффи. Сона сорвала один из помпонов со своей шляпы и, намотав на него ворох морозных нитей, с восторгом подбросила вверх. Волшебный клубок взвился и, разматываясь, стал прокладывать ниточки-тропки: из года в год, от события к событию, от воспоминания к воспоминанию… * * * В спальне тикали часы, горел ночник, мигала свечками ель. Она на цыпочках подошла к кровати и, сбросив халатик, легла с краю. Он зашёл следом и прилёг с другой стороны. Переплетя пальцы, и не говоря ни слова, они наслаждались редкими минутами тихого счастья – любовались, как крохотный сынишка припал к её груди. Из-за стенки доносились хохот соседей, бой курантов и звон бокалов. - С Новым годом! – прошептали они друг другу и поцеловали малыша. Всю ночь снежная крупа стучала по жестяному подоконнику, а мороз ткал на стёклах белые гобелены. На рассвете же всё растаяло и растеклось быстрой солнечной рекой. Байдарка, легко рассекая водную гладь, приближалась к нагромождению из замытых деревьев, пней и валунов. Облепленные скелетированной листвой и островками мяты они, словно монстры, окружили лодку, накренили и потащили на дно. Она знала, что речной ил вмиг проглотит всё их снаряжение и нырнула на глубину ради одной единственной вещи. Нащупав в размокшем рюкзаке выпуклый отражатель карбидной лампы, Она схватила её и устремилась вверх – к глотку воздуха, к слабо пробивающимся солнечным лучам. Их становилось всё больше и больше, пока вокруг не заискрился воистину сказочный край – пустынный, окружённый ледниками, причудливыми надУвами и скальными хребтами. Под ногами скрипела снежная каша, а Он и Она, держась за натянутые стальные тросы, переходили через стылые ручьи и ледопады к вершине «белой горы». На привале в хижине-приюте они обменялись серебряными кольцами и послали внукам своё сэлфи с вершины Монблана. А потом опять начался снегопад и Она, снежной голубкой долетев до родных мест, заглянула в окно своей кухни. Как же там хорошо – всё, как она любит! На столе – имбирные пряники и сахарный штолен, конфеты и мандарины. Над дверью – рождественский венок, на плите – ещё горячий студень, в кресле – разомлевший кот. А вот и Он выходит из душа с полотенцем на бёдрах… и молодая незнакомая женщина в кружевном белье. Это ведь было год назад!!! Она вдруг вспомнила, как войдя в дом, первым делом опешила и залилась краской от стыда – и за себя, и за него. Потом хотела его ударить – по лицу, по губам, хотела содрать полотенце и вытолкать из своей жизни навсегда. В её груди клокотали смертельная обида и злость. Хотелось исполосовать его зоновским ножом вдоль и поперёк, придушить рождественским венком и раскромсать на его голове праздничный штолен, который пекла по его просьбе. Она готова была разрыдаться от унижения и бессилия, провалиться сквозь землю, разразиться самыми последними ругательствами, но смогла лишь отвести взгляд и молча выскочить за дверь. На улице бушевала непогода – по-волчьи завывал ветер, змеями вились позёмки, лютовал мороз. Непроглядная метель ринулась ей навстречу, чуть приобняла, а потом – ослепила, сбила с ног и толкнула под колёса, мчавшегося мимо, автомобиля. Сона захлопнула альбом и заплакала. Она склонилась над спящей женщиной и та, не открывая глаз, сказала: - Какой удивительный сон! «Вы лицо моё не сразу вспомните, прошу за всё простить меня…» Мне бы хотелось помнить только хорошее. Иффи вздохнул и, выразительно глядя на девочку, стал обдирать кончик своего хвоста. Та понимающе кивнула, вырвала из альбома последнюю страницу и, разорвав на мелкие кусочки, пустила по ветру. Сона восторженно вскинула руки, и лёгкое свечение коснулось её тонких пальцев, и бледного треугольного лица, и длинных невесомых волос и даже причудливой шляпы с поредевшей гроздью помпонов на боку. * * * Он читал и читал молитву, а потом замолчал, прислушался и осторожно заглянул в кухню – жена выкладывала на блюдо порезанный штолен и любовно посыпала его сахарной пудрой. Она была в кружевном белье и пушистых тапочках на босу ногу, а у окна стояла их старая карбидная лампа с потускневшей, но не утратившей актуальности, гравировкой: «даруй свет – и тьма исчезнет» - Где ты была?!! – еле слышно всхлипнул Он. - В дУше, где же ещё? Просыпайся, уже начало двенадцатого, и я накрываю на стол. Вот-вот подъедут дети и внуки, приводи себя в порядок! Он взял её за руку: - Прости… прости меня… - Всё хорошо, милый. Я не сержусь, хотя в голове не укладывается – как можно было уронить Бенджамина?! Это же мой любимый фикус! Ладно, не переживай, я его спасу. * * * Утром притихший город уже не блистал крахмальной белизной, не мигал низками гирлянд, и совсем слабенько что-то напевал двумя-тремя охрипшими голосами. Усталый Борей бродил по площади, собирая пустые бутылки и наполняя их своими фирменными коктейлями. Названия придумывал на ходу: «Потерянный шарф», «Сладкие обещания», «Роковая встреча», «А не пошли бы вы все…» А ледяной Дед Мороз – уже без шапки и с длинным надкусанным багетом вместо посоха, глядя в светлеющее небо, восхищённо бормотал: - Надо же, снежная туча – вылитый кашалот! А на нём – невиданное количество каких-то лохматых синих белок – все с удочками, рыбачат что ли? Ну, кто бы вы там ни были, и вас – с Новым годом! * * * | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
