К Пасхе 1953 года верующие N-ского красноярского лагеря готовились с особенной радостью: в десятый малый барак на воскресные собрания к «сектантам» стал приходить прибывший недавно по этапу, но посаженный ещё до войны, православный священник отец Герман. За ним потянулись другие зеки, тоскующие по христианскому общению. Небольшая община, состоявшая теперь из двенадцати человек, условилась не касаться вопросов, разделяющих верующих на разные течения, а оставить богословские споры до лучших времён. На всех у них было одно Евангелие, разорванное по страничкам на случай обыска. Провести утреннее пасхальное богослужение поручили отцу Герману, для причастия ещё с вечера приготовили кусочек чёрного хлеба (из зековской пайки) и кружку чая – вместо чаши с вином. Проповедь должен был также сказать баптистский благовестник Савелий Дубинин. Однако начальство лагеря, до времени смотревшее сквозь пальцы на собрания «божников», на этот раз приготовило им неприятный сюрприз.

Утром в воскресенье вместе с первым ударом в рельс у штабного барака на весь лагерь было объявлено, что день будет рабочим. План, дескать, до конца не выполняется, дело нужно поправлять, а потому все – марш на «воскресник», на общие работы, на лесоповал, и никому никаких поблажек! Начальник лагеря майор Зубов в начищенных до блеска сапогах, в тёплой шинели, ладно сидевшей на его широкой и сильной фигуре, в сопровождении двух немецких овчарок на длинных поводках, прохаживался между бараками и мрачно наблюдал за неспешным построением на развод. Заключённые нехотя слазили с нар, всеобщее недовольство было налицо, однако бунта в лагере ничто не предвещало, и не такое видели и терпели зеки...

Сразу после подъёма несколько братьев собрались вместе и задали вопрос Савелию (его лагерный номер был Д-184) и Герману (С-522), как быть. Лица у пастырей были встревоженные, о чём-то они уже успели переговорить между собой.

– Поступайте, как велит... ваше сердце, – с трудом подбирая слова, сказал Савелий, – а мы с Германом идём на пасхальное служение!

Когда всё население лагеря выстроилось на развод, чтобы шагать в лес по своим делянам, в малом бараке сошлись пятеро заключённых для празднования Пасхи.

– Пять отказчиков в десятом! – тут же донесли Зубову.

– Ах, вот как, – начальник лагеря недобро усмехнулся, – отправляйте мужиков на работу, а с недовольными я разберусь сам...

Спустя пятнадцать минут майор Зубов с собаками и трое вызванных им караульных с автоматами вошли в мятежный десятый барак. Из дальнего угла доносились слова церковного песнопения:

 

Христос воскрес из мёртвых,

смертью смерть попрал

и сущим во гробах жизнь даровал...

 

– Так это наши смиренные божники бузят! – громко и презрительно оборвал поющих Зубов. – Песенки свои распевают, когда другие лес валят... А ну, выходи во двор строиться!

Все пятеро заключённых вышли из барака. Во дворе они увидели, как вдалеке через широкие лагерные ворота проходила последняя колонна, направлявшаяся под конвоем на работу. Всходило солнце, стояло чудесное пасхальное утро.

– Вы знаете, что я рассусоливать не люблю: кто из вас идёт работать – отходи налево, кто не желает – направо, к стенке!

Солдаты для большей убедительности слов начальника лагеря передёрнули затворы автоматов. Один из братьев, опустив голову, тут же испуганно отошёл влево. Остальные стояли не шелохнувшись.

– Направо, к стенке, я сказал! – заорал Зубов.

Овчарки, услышав интонацию хозяина, злобно залаяли. Тот их ласково потрепал за загривки. Тем временем четверо братьев встали у бревенчатой стены барака.

– Ты, поп, – Зубов указал пальцем на отца Германа, и три автомата одновременно развернулись в его сторону, – пойдёшь работать?

– Нет.

– Ты? – палец вместе с автоматами переместился на молодого брата Василия.

По лицу юноши было видно, что он колеблется. Тогда Зубов достал свой табельный пистолет и приставил его к виску отказчика.

– Будешь работать?

– Да! – не выдержал Василий и отбежал в сторону.

– Хорошо, – лицо начальника лагеря просияло, – кому ещё синод разрешает работать на Пасху? Как насчёт тебя, Ф-319? – он ткнул пистолетом в грудь третьего брата.

Тот молча отошёл к двум верующим, павшим духом.

– И остался у нас ещё пресвитер, так, кажется? – четыре ствола смотрели чёрными отверстиями на Савелия.

– Нет, я не буду сегодня работать, – тихо, но решительно ответил он.

– Итак, было у нас пятеро отказчиков, а теперь только двое. На весь лагерь! – подвёл итог Зубов. – Раскаявшиеся сейчас пойдут с конвоиром на деляну, где их ожидает честный труд вместе со всеми, а этих двух лентяев нам придётся сегодня хоронить...

Начальник лагеря кивнул одному из автоматчиков, и тот, посмеиваясь, повёл троих братьев в лес, на самую тяжёлую и унизительную работу.

Зубов в упор смотрел на несломленных отказчиков, и его гнев разгорался с новой силой. С каким удовольствием он бы сейчас пристрелил этих фанатиков! Парой безликих зековских номеров стало бы меньше, невелика потеря. Но Сталин уже умер... Старый мир, в котором майор Зубов чувствовал свою необходимость и значимость, рушился на глазах. Уже многие выдвиженцы Хозяина потеряли посты, из столицы поползли слухи о скорой массовой амнистии заключённых в стране, а новая секретная инструкция строго предупреждала против самовольных расстрелов в лагерях. И что он теперь может сделать этим божникам, всего-то отправить в БУР? (1) Однако вкусивший крови волк уже не станет вегетарианцем... Зубов испытующе посмотрел на своих овчарок: красавицы Веста и Стела, сильные, послушные ему. Ведь могли же они сами сорваться с поводка? Такое иногда случается... Отказчики, скажем, выбегали из десятого барака, пытаясь скрыться, а он в это время инструктировал караульных, говорил им о необходимости соблюдать социалистическую законность. Тут овчарки неожиданно сорвались с поводка и погнались за зеками. Пока к ним подбегали, всё уже было кончено... Такой вот несчастный случай.

Начальник лагеря оглянулся по сторонам и нежно улыбнулся караульным. Он знал этих солдат давно, они лишнего не скажут. «А ну, заглянем за барак!» – Зубов загадочным голосом обратился и к заключённым, и к охране. Все вместе они проследовали на задний двор. Туда ещё не проникли лучи солнца, и потому там было сумрачно и холодно. Вдоль барака тянулись ряды старой, провисавшей до земли колючей проволоки. Начальник лагеря приказал, чтобы Савелий и Герман вновь встали к стене. Те, готовясь к расстрелу, принялись молиться. Они твёрдо решили чтить святой пасхальный день до конца. «Воскресивший Господа Иисуса воскресит и нас!..» (2) – вслед за апостолом с жаром повторил Савелий и протянул руку отцу Герману. Тот крепко сжал её.

«Взять!» – в ту же секунду ожесточённо выкрикнул Зубов. Наученные по этой команде перегрызать горло, грозно зарычав, Веста и Стела бросились на христиан. Измождённые тяжёлым трудом и недоеданием тела заключённых, казалось, были для них лёгкой добычей. Однако, в два прыжка настигнув свои жертвы, овчарки почему-то остановились, закружили на одном месте, жалобно скуля, а ещё через мгновение – завиляли хвостами и мирно улеглись у ног друзей.

– Это ли не чудо Божье? – восхищённо прошептал Савелий.

– Велик Господь, – отозвался Герман, – готовься, сейчас будут стрелять!

Вскоре действительно раздались выстрелы – разъярённый Зубов расстрелял всю обойму в своих любимых собак, никогда прежде его не подводивших. Те с безразличием приняли пули, которые их хозяин мысленно посылал в непокорных христиан. Остаток святого дня и всю последующую неделю Савелий с Германом провели в мрачном БУРе, на хлебе и воде, без горячей пищи. Но разве это могло уже сколько-нибудь омрачить великую радость, проистекавшую от реального Божьего присутствия среди них!

 

Христос воскрес из мёртвых,

смертью смерть попрал

и сущим во гробах жизнь даровал...

 

__________________

1. Барак усиленного режима, лагерный штрафной изолятор.

2. 2 Кор. 4.14.