– О, Господи! Тристи, что с тобой?! – ты в ужасе подбежала к моему окровавленному брошенному у кровати телу.

– Мне кажется, я умерла… на этот раз уже навсегда… прости меня дорогая…

– Нет! Только, не сегодня… ты так ждала этого дня… почему?! – твои слёзы, растворяя тушь на ресницах, чёрными ручейками стекали по щекам; дрожащие руки пытались то поднять меня с пола, то прикоснуться к рукоятке ножа, торчащего у меня из груди, – почему именно сегодня?! Кто это сделал?!

– Зачем столько вопросов… мне всё равно не суждено было быть счастливой… – моя рука коснулась твоих пальцев, и они крепко сжали нож.

– Ты не можешь умереть! – с этими словами теплый от крови кусок стали покинул мою грудь… кажется, я потеряла сознание.

Удивительно, как это тело ещё дышит: на груди просто нет живого места, на животе два глубоких следа от предмета, лежащего у твоей руки, ковёр, как губка, пропитан его кровью; но, тем не менее, в нём осталось немного жизни.

Этой жизни оказалось достаточно, чтоб поднять меня на ноги, одеть в белое подвенечное платье, вытереть с лица кровь и заменить этот макияж на более соответствующие событию краски. Во рту сладковато-медный привкус, довольно сильное головокружение; казалось, меня вот-вот вывернет наизнанку, выбросив остатки жизни. Всё тело стонет, но тошнота немного притупляет боль; тем не менее, я была готова отправиться в эту чёртову церковь, чтоб, наконец, совершить этот обряд.

Я действительно хотела этого, хотя никогда не видела в этом смысла. Скорее, подсознательным мотивом этого поступка было желание очертить более или менее разумные границы своего существования, напоминающие контур счастья. Я встретила человека, который, казалось, готов пожертвовать ради этого некоторым количеством лет, месяцев, а может и дней. Рассудком, похоже, уже пожертвовал, так как выглядел довольно счастливо, когда я, еле держась на ногах, повисла на его руке.

Всё было в жутком кроваво-жёлтом тумане и больше всего я боялось того, что меня вырвет, и слов: «Теперь можете поцеловаться» – я чувствовала, как из горла просачивалась кровь. А когда ты незаметно согнула мою левую руку так, чтобы букет цветов закрывал вдруг покрасневшие кружева платья, я чуть не потеряла сознание.

Он заметил это и спросил всё ли в порядке, а я заметила, что у него стало ужасно бледное лицо; и вообще оно вовсе не было похоже на его лицо. Глаза были чёрными и абсолютно пустыми, словно в них отражалась вечность. От его рук веяло холодом, но я была уверенна, что именно его я всю жизнь и ждала, ждала, когда он придёт и заберёт меня.

Я вдруг почувствовала себя необыкновенно легко, почувствовала, что на твоих глазах уже подсохли слёзы. Цветы лежали на моей груди, надёжно закрывая разорванное убежище остановившегося сердца. Помню, тогда ещё удивилась, что в этом храме все в чёрном, а я одна в белом подвенечном платье.