Взъерошивая хаер, поредевший навсегда от седых волос...

 

- Ну, нет, этим вроде пока не страдаю, хотя после смерти отца я заметил у себя на висках первые седые волосы.

Он сидел на диване и вслушивался в слова до боли знакомой песни.

- Наверно охранники моей виллы ничего бы не поняли из этого чижовского хита, даже если перевести им все слова. Да и вообще эта песня звучит как-то странно здесь, в Багдаде.

 

Ведя мемуары за кефиром о подпольной войне...

 

- Нет, нет, нет! Рано нам еще кефир пить.

Он взял со столика щипцы для льда и бросил пару кубиков в стакан «виски с колой». Сделав большой глоток он оценил всю прелесть охлажденного напитка. Маленький кусочек льда заскочил ему в рот, обжег холодом язык и зубы и мгновенно растворился.

- Кефир подождет. У нас пока другие напитки в чести. Да и про мемуары рановато. Скучное это занятие – читать мемуары. А писать их?! Так это насколько надо быть самовлюбленным, чтобы написать о самом себе. Да ладно, это я лукавлю. Я как раз себя люблю именно настолько, что с удовольствием что-нибудь такое напишу. Но не сейчас. Не в 23 года же?!

 

Скальпом мазохиста в руках разбираю последний мост...

 

- Никогда не понимал этой строчки.

 

Пытаясь рассказать как-нибудь о вчерашнем дне...

 

- Вот-вот! Именно «как-нибудь». Как рассказать в посольстве, что несколько лет назад ты не был аккуратно стрижен, от тебя не пахло парфюмами, ты не носил добротный костюм с хорошо подобранными рубашкой и галстуком, что ты вообще был другим человеком? Не поймут ведь! Как расскажешь, что ходил ты с длинными волосами, ездил «стопом» до Одессы, пил дешевый портвейн в подворотнях, играл в переходах на гитаре, что «free-love» была твоим образом жизни, что тебе все это жутко нравилось, и что сейчас тебе этого недостает. Точно, не поймут. Тогда о чем рассказывать? Другого «вчера» у меня нет.

Он еще раз припал губами к стакану.

 

Царапая бессмысленно «пацифик» ключом на кирпичной стене...

 

- Бывало. Рисовал на стенах, хотя талантом художника не обладаю. Чертил «пацифики», писал строчки из песен. А теперь? Теперь я расписываюсь. Да, именно, ставлю свою роспись везде, где только могу. Коллеги уже заметили и косятся на мой стол, где все блокноты, все стикеры и вообще бумажки мелкого формата исписаны вдоль и поперек моими автографами. Как животное какое-то ставлю везде свои закорючки, словно помечаю территорию... Впрочем, роспись у меня красивая.

 

С известной долей гордости вспомнить кулаки «люберов»...

 

- В мое время они уже назывались «быками» или «гопниками!». Хотя, сути это не меняет. Это вообще для меня больная тема, правда, я сумел загнать ее в самый дальний угол своего сознания. Именно там мой страх. Били меня часто, били сильно и как водится без особой причины: куртку снять, деньги отобрать, просто кулаки почесать. Я даже в больницу после этого пару раз попадал. Одним словом испугала меня эта братия, думаю, на всю жизнь.

 

Глядя на потрепанный бас, в поношенном старом чехле,

 

Хочется напиться в «говно» и выдать пару старых хитов.

- Этим и занимаемся.

Он подлил в стакан виски, разбавил колой, попробовал... Коктейль показался ему слабоватым и он добавил еще немного «black label». Получилось в самый раз.

- Этим и занимаемся. Напиться – это дело хорошее, порой даже полезное. Забавно, наверное, проследить жизнь по названиям алкогольных напитков. В 16-18 я пил портвейн, рябиновую настойку и иногда водку, в 18-20 развлекался грузинскими винами, какого-нибудь рязанского розлива, 20-22 перешел на «Кизлярский коньяк», благо недостатка в нем я не испытывал, а вот сейчас я пью виски «black label», чему, кстати, очень рад. Что будем пить завтра?

Ему вдруг страшно захотелось портвейна, того самого, дешевого, из юности... «Тринадцатый», «777», «Молдавский»...- он знал пару десятков названий, помнил как выглядит каждая этикетка, какой на ней рисунок...

- Жаль, что в Багдаде не купить советского портвейна, ни за какие деньги не купить. Правильно, все правильно. Прошлое ушло, и нечего его вспоминать, будущее не наступило, так и думать о нем незачем. Эх, жаль гитары нет.

Вспомнив о том, что водитель посла обещал ему сегодня отдать свою «ленининградку», он твердо решил, что даже если сильно напьется, все равно поедет за инструментом, а вечером устроит концерт для соседа.

 

Такие дела, брат, - любовь.

Мы уходили в подвалы, мы играли глубоко под землей...

 

- Интересно, кто по молодости не мечтал быть актером, музыкантом, певцом? Я вот, например, хотел быть эдаким рок-идолом: писать гениальные песни, наслаждаться любовью публики, рассказывать всем, как мне это трудно далось и вообще быть великим. Великим настолько, чтоб уже при жизни меня изучали в школе. О как!

Он закурил. Табачный дым, попав в организм, смешался с алкоголем, вызвав у него приятные ощущения.

- А кто не мечтал? Реальность, само собой, выглядела иначе. Случайные знакомые пригласили меня поиграть вместе с ними. Появилась группа «Бег». Правда, через 2 года те же знакомые меня оттуда «попросили». Без меня «Бег» просуществовал еще год и канул в лету, не оставив после себя даже добротной студийной записи. А я, убедив себя в том, что этой мечте я уже отдал необходимую дань, стал мечтать о другом.

Он сделал большой глоток. Глоток оказался настолько большим, что несколько капель скользнули по уголку его рта и стекли на подбородок.

 

Нам снилась траверса, мы пили электрический чай...

 

- И эту строчку не понимаю. Что такое траверса. К тому же чаю всегда предпочитал кофе.

 

Мы посылали наверх парламентера за вином, за хлебом и за травой.

Он возвращался назад, он говорил у них опять Первомай...

 

- Что же это за необходимость идиотская у человеческой натуры с чем-то бороться, вечно быть против… Порой даже все равно против чего. Если раньше можно было найти врага в тоталитарной системе, в пресловутых США, в узконаправленном мышлении масс…, то сейчас - несмотря на то, что система осталась прежней, штаты не стали нам друзьями, а люди, а люди как были толпой, так ей и остались – бороться стало как бы не с чем. Где? Где, я вас спрашиваю, так необходимый «молодым и дерзким» образ врага? Против кого дружить-то будем? Неужели все то, на что способно мое поколение сведется к фразе « а баба-яга против»?

Последняя мысль показалась ему забавной, и он улыбнулся.

- Мое поколение. Мои ровесники. А мои ровесники, так и вообще люди эпохи перемен. Без Родины, без прошлого, с сомнительным будущим - потерянное поколение. Битники. Хотя нет. Их назовут по другому.

 

И наш бледный, нездоровый вид, кому-то мешал заснуть.

Нам взламывали двери и с погонами в наш «андеграунд»...

 

- Напускное. Я тоже порой выставляю себя эдаким прошедшим всех и вся стариком. Только кого этим обманешь? Разве что мечтательных школьниц с разыгравшимися гормонами.

 

И у кого-то оказался уж слишком коротким его творческий путь...

 

- Что-то меня не в ту степь потянуло. Об этом под другие песни думать будем. Так о чем там? Путь… Путь… А что такое этот путь? О чем он собственно поет? Я что должен был всю жизнь просидеть с портвейном в каком-нибудь дворике и делать вид, что я непризнанный философ?!

 

Но мы верили в то, что за нами последний раунд.

 

- Конечно за нами, за кем же еще? Просто мы проведем его на другом ринге.

Мысль осеклась. Он знал, что прав. Он всегда это знал, но никак не мог отделаться от чувства какого-то сожаления о том, что с этим полу философом и полу пьяницей из его жизни ушла муза, ушла любовь…

- Ну и что с того, что я больше не пишу?! Кому, кроме родных было интересно мое рифмоплетство? Что с того, что больше не влюбляюсь?! Так намного проще.

 

Такие дела, брат, - любовь.

А времена менялись, изменились в конец.

Мы вышли наверх, мы разбрелись кто куда...

 

- Вот именно. Где нынче наша братия? Разлетелась. Кто осел в Европе, кто перебрался в Штаты, многие обзавелись семьями, родили детей, зарабатывают деньги. Сейчас, встреться мы снова, нам и поговорить будет не о чем. Только юность вспомнить. Раскидала нас жизнь. И самое интересное, что никто об этом не жалеет. Я и сам лукавлю, когда говорю, что хотел бы вернуться в то время. Нет, не хочу. Просто все любят вспоминать молодость.

 

И стал делать деньги вчерашний бунтарь и вчерашний певец.

В его уютной квартире есть газ, телефон и вода...

 

Он улыбнулся.

- Как про меня написано. Деньги, конечно, не Бог весть какие, но в целом, как с меня рисовали. Сказал бы мне кто-нибудь, что я буду работать в предвоенном Багдаде, жить на вилле, в которой есть не только телефон и газ, но и всего прочего, что составляет комфорт, до фига.

Он поднял стакан и, отсалютовав кому-то воображаемому, опустошил его одним залпом.

- Все-таки мне повезло.

 

Он не жалеет ни о чем. Он держит дома 6 альбомов ГО и 5 альбомов БГ.

И вроде бы он не предатель, он по своему прав...

 

- А еще Дорса, Крематория, Саймона и Гарфанкла, Зоопарка - да мало ли у меня этого добра. Какой из меня предатель.

Он всегда успокаивал себя этой фразой, хотя и знал, что врет самому себе. Он налил еще виски.

- Надо бросать пить.

 

Ведя мемуары за чашечкой кофе своим детям о вчерашнем дне...

 

- Нет у меня детей. И жены нет. Хотя эти понятия в наш век между собой не связаны.

 

Каждый ловит свой собственный кайф.

 

- Какой еще кайф?! Истерика сплошная...,

 

Такие дела, брат, - любовь.

Такие дела, брат, - любовь.

 

- а что делать?! Такие дела – любовь, будь она неладна.

 

Багдад-Москва

март-апрель 2003