Как в Японии, так и на Руси, - в культурах, имеющих многие схожие черты и понятия, начиная с того, что оба народа считают себя детьми Солнца, - мысль о зачатии и рождении только здоровых детей не могла не волновать мудрецов древности. Древние русичи, опираясь на богатейшие знания волхвов, знали синхронизирующие моменты астральных циклов “качественного” зачатия ребенка. При этом волхвы опирались на такие основные понятия славянского бога Жизни – Рода, как “Ах”, положительная энергия космоса, идущая к человеку и всей природе через генетический числовой код; и “Ох”, негативная энергия, уходящая к Луне, в космос в период полнолуния ( как ИНЬ и ЯН в Японии и Китае ).

Девушка или женщина до зачатия ребенка обладает ярко выраженной отрицательной полярностью, но потенциально имеет в себе положительный полюс будущей матери. Этот полюс не включается до начала беременности. Понятие “женщина” начинает действовать только с мгновения зачатия. До этого женская особь – это “девушка” или “дева”, независимо от ее возраста и наличия интимной жизни. После зачатия женщина или девушка меняет свою полярность с отрицательной на положительную, и эта положительная полярность сохраняется в продолжение всей беременности и помогает вытолкнуть ребенка такой же положительной полярности в направлении к минусу, которым в конце беременности по славянским традициям является вся природа. В назначенный срок отрицательная полярность природы, которая меняется на знак минус после дня Ярило (28 апреля), как бы “вытягивает” ребенка из тела женщины. В поле “Ох” положительные энергии ребенка и матери взаимно “избавляются” друг от друга, и роды практически во всех случаях должны пройти легко и почти безболезненно.

Положительная полярность помогает женщине под действием закона притяжения притягивать к плоду необходимые элементы из окружающего пространства и способствует усвоению их физическим телом матери и ребенка. Отрицательная полярность у беременной подчиняется подсознанию и способствует только удалению шлаков из организма. Все это происходит в полной гармонии с природными силами в том случае, если зачатие произошло в период с 4 января по 19 апреля, т.е. в поле “Ах”. В ином случае организм женщины сбивается с природного ритма.

После рождения ребенка, с первым его криком к женщине возвращается отрицательная полярность. Ребенок меняет полярность соответственно своему полу: на положительную в случае мальчика, и отрицательную, если родилась девочка.(9)

Издревле считалось, что в момент зачатия наследственно передаются различного рода пороки, которые во время зародышевой жизни могут исчезнуть, если жизненные процессы у матери совершаются правильно. В противном случае плод является на свет с унаследованными пороками, которые, впрочем, могут также исчезнуть при приведении в нормальное состояние жизненных процессов младенца. Эти знания во многом обусловили специфическое отношение к женщине, как к зачавшей ребенка, так и к недавно родившей

Как в Японии, так и на Руси пространство беременной женщины ограничивалось домом и улицей не дальше ближайшего колодца. Женщины по обычаю молчали о своем положении и скрывали это как можно дольше. Первым о начавшейся беременности узнавал не муж, а родная мать, затем повивальная бабка. Реже забеременевшая женщина доверяла свою тайну свекрови. Зарождение новой жизни считалось одним из великих таинств, а ответственность за здоровье и благополучие будущего ребенка возлагалось на родительницу. Зачавшая женщина, как в Японии, так и на Руси, считалась "нечистой", но одновременно обретшей огромную колдовскую силу над всем окружением - явлениями природы, животными, людьми. Суеверным уважением к беременной женщине объяснялось беспрекословное исполнение всех ее желаний. Запреты на передвижение (не выходить из дому без особой на то надобности, поменьше встречаться с новыми людьми, бывать в местах их скопления, где собираются и злые духи) были вызваны опасениями не только за беременную и ее ребенка, но и за все ее окружение. На самом деле подобные ограничения помогали сохранить здоровье и матери, и дитя от болезней, инфекций и нарушений в развитии в самый ранний и ответственный период его жизни. Весьма нередко у мужа и домашних являлось сознание, что беременную надо “поберечи”. Часто и сердитый муж переставал учить бабу стречками и пинками, семейные начинали относиться к ней снисходительнее, жалеть, не упрекать, когда она начинала отдыхать за работой, старались не сердить, не бранить, избавляли ее от тяжелых работ и, в особенности, наблюдали, чтобы она как-нибудь не “встряхнулась” и не была “зашиблена”. Свекор и свекровь в другое время и прикрикнули бы на невестку, щипнули, а то и толкнули бы, при беременности же, наоборот, нередко сдерживали в работе и то и дело предлагали ей отдохнуть, а если та отказывалась и продолжала по-прежнему работать, придумывали такое дело, где беременная могла не так сильно утомляться. Вот почему иногда приходилось видеть беременных за исполнением какой-нибудь детской работы. В состоятельных и согласных семьях не редкостью было, что беременную прикармливали, давая ей отдельно от других более вкусную, питательную и удобоваримую пищу. Начиная обыкновенно с того времени, как беременность становилась заметна, заботливость эта, по мере приближения к моменту наступления родов, все более увеличивалась, и в последнее перед родами время все работы, требующие напряжения и больших усилий, в особенности поднимание тяжестей, исполнялись, взамен беременной, не только домашними и мужем беременной, но и более отдаленными родственниками из других домов деревни и даже соседями. В некоторых, правда, редких случаях, к беременной проявлялось даже общественное внимание и ей делалось облегчение в общественных работах. При домашних условиях, освобождение беременной от всех работ, даже легких, происходило иногда за 1/2 — 2 недели или, по крайней мере, за несколько дней до родов. Желания беременной исполнялись беспрекословно. Принимались во внимание странности, брезгливость и прихоти беременной. Если ей хотелось съесть что-нибудь особенное, покупали без разговоров: это она желает “с брюшка”, “животом захотела”, оттого, что ее “перебирает на молодое”. Иногда отказать в такой прихоти беременной считали даже за грех, так как этого требует “душа младенца”. В некоторых местах мужья избегали во второй половине беременности иметь с женой половые сношения, так как в это время “ангел приносит младенческую душу и вкладывает ее в зародившегося ребенка”.(33)

В обеих культурах главным считалось уберечь женщину и ребенка от порчи и воздействия злых духов. Для этого муж россиянки должен был спать, тесно обнявшись со своей беременной женой. Если же в силу обстоятельств ей приходилось спать одной, то она должна была подпоясываться мужниным поясом, чтобы хранить память о нем и уберечься от злых сил. А в Японии, например, когда срок беременности подходил к пяти месяцам, вокруг талии будущей матери тоже завязывали кусок материи (его называли ивата-оби). Это делала повитуха, которая должна была принимать ребенка. В разных частях Японии по этому поводу существовали многочисленные суеверия. В некоторых местах талию женщины рекомендовали обвязывать набедренной повязкой мужа, в других - брали эту повязку у родителей, а где-то использовали повязку, взятую в том храме, чье божество помогало при деторождении.

Издревле люди относились к нерожденному ребенку с большим уважением и общались с ним, как с равным человеком. На востоке, например, в неблагополучные времена, когда невозможно было содержать в семье еще одного ребенка, проводили специальный обряд. Муж беременной женщины, положив руку ей на живот, рассказывал своему малышу о всех трудностях его семьи и о том, что ожидает его после рождения. При этом отец настоятельно просил ребенка покинуть утробу матери. Через несколько дней после такого общения у женщины наступал выкидыш.

Совсем иначе обстояло дело, если беременность была желанной. Еще в древности создавали на Востоке специальные клиники, где беременных женщин окружали покой и красота. Издревле было известно, что для рождения умного и красивого ребенка необходимо не только окружить беременную красотой, теплотой и заботой, но и создать ей возможности для наиболее полного раскрытия своего творческого потенциала. Будущая мать должна была делать все в свое удовольствие, заниматься творчеством, пением, рисованием, музицировать.

Шли месяцы, женщина возносила молитвы соответствующим богам; старалась не есть жирную и острую пищу. В традиционной Японии с актом рождения связывались многочисленные табу и представления о том, чего следует избегать, поскольку этот акт считался нечистым, ибо был связан с кровью. Таким образом, считалось, что, рожая ребенка дома, женщина оскверняет дом. Поэтому женщин старались отправлять в другое здание, которое часто строили специально для этого. Если это был первый ребенок, то было принято, чтобы мать рожала его в доме своих родителей. При родах женщину сажали на корточки, а в период правления императора Токугава придумали кровать со специальной спинкой. Во время родов женщина держала в руке помогающую при родах раковину – коясугай, по виду напоминающую птичье яйцо (раковины в Японии были средством народной магической медицины). Пуповину обрезали ножом, сначала бамбуковым, а потом - стальным. Пуповина хранилась как нечто драгоценное. В ходе дальнейшей жизни человека она использовалась в качестве магического средства для лечения болезней. В одних областях она хоронилась вместе с матерью, выносившей ребенка, в других - с человеком, которому она принадлежала.

А на Руси, прежде чем зарыть послед, часто отрезали от него небольшой кусочек. В зависимости от того, куда мать отнесет и бросит этот кусок, зависела судьба новорожденного и развитие будущих его качеств. Если мать его бросала в лошадник, считалось, что новорожденный будет любить лошадей, если повесит на соху, то он будет хорошим пахарем, если около кабака или какой-нибудь лавки, будет торгашом, а если около церкви, то будет любить Бога и может даже стать монахом.

Детское место, или “постелька”, всегда тщательно обмытое и завернутое в тряпочку, часто с ломтем черного хлеба или яйцом, а иногда с несколькими головками лука, зарывалось в землю, в каком-нибудь сокровенном месте, выбранном бабкой, чаще всего под полом избы, в под-избице, подвале, подполье, около печки или в переднем углу. Реже зарывалось детское место под полком бани, на дворе, на огороде, иногда в навозе, в хлеве или конюшне. Если желали, чтобы у ребенка не было грыжи, зарывали послед под подвальным бревном; если хотели, чтобы следующий ребенок был мальчик, хоронили послед на чердаке, под святым углом, а если желали девочку, то несли на чужое поле и зарывали его там. В тех случаях, когда в семье все предшествующие дети умирали, послед зарывался на перекрестке чужого поля. Если детское место не хоронить три дня, то считалось, что детей не будет три года, если его предварительно выворотить, то верили, что следующий ребенок будет непременно мальчик, а если зарыть его пуповиной книзу, то детей у родившей женщины больше не будет совсем. Зарывание последа сопровождалось иногда особыми приговорами, имеющими отношение или к здоровью родильницы, или к будущему ребенка. “От земли взято, земле предавайся, а раба Божия (родильница) на земле оставайся”. “Тебе, святое местечко, на лежанье, а ей (родильнице) на здоровье”. “Месту гнить, а ребенку жить, да Бога любить, отца, мать почитать и бабку не забывать”. В некоторых местах, если рождался мальчик, отец сам нес послед в конюшню и зарывал под ясли, говоря: “дитятко рости и лошадка рости”. Почти повсеместным считалось поверье в необыкновенное счастье того, кто рождался в “сорочке”. Поэтому она почти всегда засушивалась, зашивалась в ладонку, тщательно сохранялась и иногда переходила из рода в род, так как считалась счастьем не только для родившегося в ней, но и для всего дома.(33)

В течение краткого времени после родов японская женщина жила в специально изолированном жилище, выстроенном для этой цели; считалось очень важным, чтобы новоиспеченная мать готовила себе пищу на отдельном огне, дабы не подвергнуть осквернению посуду и пищу остальных членов семьи. В то же время подобная изоляция оберегала здоровье матери и ребенка в первое время после родов. Подобные обычаи в Японии давно утратили свою силу, но отдельные отголоски остались в практике и поныне. Японцы считают, что рождение ребенка есть акт дарования души или духа рождающими ками (божествами местного характера), которые когда-то представлялись отдельно от тех, кто охранял конкретную местность, но сегодня слились с ними в одно божество. Считалось, что через месяц после рождения ребенок освобождается от нечистоты, наложенной на него актом рождения. По обычаю первый выход ребенка из дома совершается в охранительное святилище (что сопоставимо с актом крещения в ряду христианских ритуалов, принятых на Руси) на 32-й день после рождения мальчика и на 33-й день, если речь идет о девочке. Хацу-миямаири, как называется этот обряд, символизирует приобщение вступившего в этот мир к числу прихожан данного святилища.

Только что родившая русская женщина также считалась "нечистой" и от нее, как от источника отрицательного воздействия, тоже старались уберечься. В основе традиционно русской акушерской культуры лежало представление о родах, как о процессе выделения сильной энергии, необходимой для социума, но и весьма небезопасной для него. Только специально подготовленные женщины-ведуньи могли обращаться с этой энергией. Древние знания передавались из поколения в поколение от матери к дочери. При этом выделялись роли бабки-повитухи и ее ассистентки. Искусство родовспоможения было хорошо известно на Руси с древнейших времен и ему воздавались “почесть и справедливость”.

Рождение ребенка издревле замечали по настроению будущей матери. Обычно с первой недели девятого месяца, т.е. 36-й от зачатия, женщина находится в мрачном настроении и ничему не радуется. Сам акт родов проходил чаще всего не дома, а в специально приготовленной для этого бане. Едва роженица приходила в себя, ее парили и обмывали, причем делали это только самые близкие люди - мать, повитуха, реже муж. Для других это было опасно, чтобы случайно не испачкаться кровью недавно родившей. Традиционно белье роженицы не стиралось вместе с вещами других членов семьи. По крайней мере, три дня подряд женщине устраивали баню со специальным массажем живота, чтобы побыстрее восстановить дородовое положение всех внутренних органов. Значение бани, по народному представлению, заключалось в том, что она имеет способность восстанавливать нормальные физиологические процессы в организме родильницы. Топить баню менее трех раз подчас считалось даже выражением нелюбви семейных к родильнице. Ребенка обычно купали через день в течение трех месяцев. Так же, как и в Японии, на Руси женщина и ребенок находились первое время в полной изоляции от других членов семьи - за перегородкой или в ежедневно протапливаемой баньке. Недавно родившая мать на 40 дней исключалась из обычной жизни, не участвовала в семейной трапезе, не вступала в интимные отношения с мужем. В это время она не могла ходить в церковь, ходить в гости и на праздники, доить корову, осматривать пчел, ходить в амбар, где хранится зерновой и молотый хлеб. Иногда даже все члены того семейства, где была родильница, считались нечистыми и также не ходили в церковь, где большое скопление людей. Ребенка никуда не выносили и не подпускали к нему чужих. Такая изоляция, прежде всего, помогала матери и младенцу уберечься от инфекции, отдохнуть, побыть в покое и набраться сил. В свое время родильные дома были созданы в России только для женщин, у которых не было дома, семьи, близких и которые не имели возможности родить в нормальных условиях. То есть изначально появление ребенка на свет в родильном доме считалось исключением из правил.

Считая женщину нечистой в определенные периоды ее жизни (менструация, беременность, послеродовый период), общество издревле стремилось защитить ее здоровье и здоровье ребенка. Супруги Пейдж обнаружили, что 63% обследованных ими обществ запрещают половые сношения в период беременности, 73% - в период менструаций и 93% - в послеродовой период. Эти запреты адресованы мужчинам из-за опасности их “загрязнения” или “осквернения”, но, по сути, охраняют здоровье женщины и ее потомства.

Как на Руси, так и в Японии подлинно счастливым событием считалось рождение мальчика. У японцев даже существовал обычай “ударов мешалкой”. В полнолуние пятнадцатого дня первого новогоднего месяца (косегацу – малый Новый год) во многих домах молодые женщины старались ударить друг друга по спине мешалкой, специально сделанной из древесины бузины. Эта мешалка использовалась для приготовления мотигаю – “явства полнолуния”, представлявшего собой варево из мелких бобов, в которое добавляли круглые рисовые колобки, символизирующие луну. Мешалка представляла собой длинную палочку с бахромой из стружек, покрытую узорами. Считалось, что если в день полнолуния ударить женщину этой мешалкой, она родит сына, поэтому прежде всего старались ударить молодую женщину.

И на Руси, и в Японии важное место занимало грудное вскармливание. Знатные русские и японские семьи тщательно подбирали для этих целей кормилиц. В простых семьях предпочитали не отдавать своих детей для вскармливания чужим. Кроме того, и русские, и японские женщины полагали, что, пока мать кормит, она не может забеременеть снова. Поэтому и те, и другие старались кормить детей грудью как можно дольше - полтора, а то и два года.

Тема безграничной материнской любви и сыновьего уважения всегда занимала особое положение в фольклоре обеих культур. Вот, например, как описывает “Чудо материнской любви” старинная японская сказка.

В старину, в далекую старину, жили на самом краю одного маленького городка старик со старухой. Торговали они сладкими тянучками амэ. Однажды в темный зимний вечер постучалась в дверь их лавочки какая-то молодая женщина. Стоя за порогом, она робко протянула монету в три гроша.

— Вот, дайте мне, пожалуйста, немного ваших амэ...

— Что ж вы стоите на холодном ветру, госпожа? Заходите, обогрейтесь, пока мы завернем вам покупку.

— Нет уж, я тут постою.

Взяла молодая женщина сверток с лакомством и пропала во мраке.

 

— Кто она такая и почему приходит в такую позднюю пору? Неужели у нее другого времени нет?

На третью ночь женщина пришла снова. А на четвертую старики спохватились: не монетку она им оставила, а сухой листок.

— Ах, обманщица! — заголосила старуха.— Пойди, старик, за нею вслед, она еще не ушла далеко. Кабы у меня глаза были получше, она бы мне не подсунула листок вместо монеты..

—Смотри, у порога комья красной глины...— удивлялся старик, зажигая фонарь.— И откуда только пришла эта женщина? По соседству у нас один белый песок.

Побрел он в ту сторону, куда скрылась незнакомка. Смотрит: отпечатков ног на снегу не видно, только комки красной глины след показывают.

“Да ведь здесь и домов-то нет,— думает старик.— Неуж-то она на кладбище пошла? Кругом одни могильные памятники”.

Вдруг услышал он плач младенца...

“Верно, почудилось мне. Вот и стихло... Это ветер в ветвях свистит”.

Нет, опять послышался детский плач, жалобный и глухой, словно из-под земли. Подошел старик поближе. И верно, кто-то плачет под свежей насыпью могилы...

“Дивное дело! — думает старик. - Пойду-ка я разбужу настоятеля соседнего храма. Надо узнать, в чем тут тайна. Ужели в могиле живой похоронен?”

Разбудил он настоятеля. Пошли они к могиле с заступом.

— Вот эта, что ли? Здесь беременную женщину похоронили тому уж несколько дней,— воскликнул настоятель.— Умерла от какой-то болезни, не дождавшись родов. Да уж не почудилось ли тебе, старик?

Вдруг снова глухо-глухо послышался у них под ногами детский плач.

Стали они поспешно копать заступом. Вот показалась крышка нового гроба. Отвалили они крышку. Видят: лежит в гробу молодая женщина, будто спит, а на груди у мертвой матери живой младенец. И во рту у него сладкое амэ.

— Так вот чем она его кормила! Теперь я все понял! — воскликнул старик.— Велико чудо материнской любви! Нет на свете ее сильнее! Бедняжка сперва давала мне те монеты, что ей, по обычаю, в гроб положили, а как кончились они, принесла сухой листок... Ах, несчастная, она и за гробом берегла своего младенца.

Тут пролили оба старика слезы над открытой могилой. Разжали они руки мертвой женщины, вынули из ее объятий младенца и отнесли его в храм. Там он и вырос, там и остался, чтобы всю жизнь заботиться о могиле своей матери, которая так сильно его любила…