Будет хорошо.

 

 

1. Декабрь 1998 года.

- Мама! Где мой противогаз?

- Что? Какой противогаз? И вообще, какого черта?

- Мама, ты меня не узнала? Это дочь твоя старшая и, надо полагать, забытая. Ты что, спишь?

- Знаешь, дорогуша, по-моему, все нормальные люди сейчас спят. Еще...

- Неважно, ты все равно проснулась. Говорю медленно: только что Клинтон заявил, что врежет Саддаму, а Саддам ему ответил, что сотрет в порошок Израиль.

Господи, опять! Видимо, пословица « Паны дерутся, а у холопов чубы трещат» - про нас. С утра уже будет не подступиться к пунктам обмена противогазов. В покинутой отчизне давились в очереди за дефицитом, а на исторической родине – за противогазами. Это же как надо замкнуть нервную систему, чтобы за чашкой кофе обсуждать, куда НЕ долетела вчерашняя «катюша», а там, куда она все-таки попала, никого не оказалось дома. Воистину, велик Господь!

- Где вы были в момент взрыва? – этот классический вопрос израильского журналиста никого не застанет врасплох.

- О! Я разговаривала с Ривкой по телефону. Вы знаете, Ривка – это моя соседка – вчера женила сына. Ну, мы вчера как раз обсуждали платье невесты, и тут – как грохнет! Я даже телефон уронила... Ах, какое несчастье! А что, там были дети?

Толпы народа съезжаются, чтобы посмотреть на развороченное кафе, сожженный автобус, горы битого стекла, окропленного кровью. Мирное время. Благословенная земля. Израильская ментальность.

- Все под Богом ходим. Будет хорошо, - звучит на каждом шагу, как пароль.

Приятель из Австралии просто замучил нас письмами, каждое из которых начинается словами: « Что у вас ТАМ происходит?». Так и хочется ему крикнуть, уперев руки в бока: « А что у нас происходит?! Не был бы таким умником и приехал бы сюда, в Израиловку, на Землю Обетованную, а не в Австралию, тогда и знал бы, что у нас ТУТ происходит!»

 

***

 

Я повернулась на другой бок и приказала себе спать. Тут же, в глубине глазного дна, замаячил изящный кукиш. Как же, уснешь теперь! Крутанувшись еще раз, я едва не свалилась с дивана. Пойти, и правда, противогазы поискать. Шутка ли, пять штук где-то валяется. Хоть бы их собирали между конфликтами. Только место занимают. Черт, вот же телевизор на них стоит. Так, Вероника свой завтра в казарму заберет, а Вадим... Ни фига! Вадиму отдам противогаз только в обмен на тумбочку. Забрал же он у меня машину в обмен на квартиру. Так ему завтра и скажу. А почему, собственно, завтра?! Я обрадую его сейчас, чтобы до утра было время подумать, а то он скучает, небось, в ожидании развода. Дрожащей от нетерпения рукой я набрала номер телефона мужниной зазнобы.

- Вадима к телефону, - сказала я суровым голосом.

В трубке послышались возня и приглушенный шопот. Я прямо ощущала, как она толкает Вадима в бок, трясет его, пытаясь пробиться сквозь туман сновидений...

- А кто его спрашивает? – прервала захватчица мои грезы, подозревая, что, может, нет смысла месить спящее тело моего бывшего мужа. Уж мне-то не знать, каково разбудить его в неурочный час.

- Из военкомата, - сочувственно произнесла я и чуть было не добавила вслух: «Дура ты беспросветная! Необъятным задом мужику забила мозги – вот и расхлебывай теперь!».

- Вадим... Из военкомата звонят... по-русски... – послышалось вновь.

- Кэн! – рявкнула трубка знакомым голосом.

- Доброе утро, бывший муж. Я тебя не разбудила?

- Ты что, совсем спятила?!

- Нет, не совсем. Даже напротив. С того дня, как я тебя отпустила на свободу, у меня второе дыхание открылось.

- Что-то с детьми? - вдруг испугался Вадим.

- С какими? – хотела я поиздеваться дальше, но вдруг почувствовала – не могу. «Скучает», - подумало правое полушарие. «Так тебе и надо», - не сдавалось левое.

- Ладно, не волнуйся. Все пока здоровы. Вероника звонила из армии. У них там полный кавардак. Завтра противогазы начнут менять, так ты зашел бы, забрал свой. А то загнешься при газовой атаке, не с кого алименты будет получать.

Я положила трубку и побрела на кухню варить кофе. Через пару часов разбужу сыновей, накормлю их и отправлю в школу. Увидимся опять мы уже вечером, хотя за день они позвонят мне на работу раз двадцать, по очереди закладывая друг друга. Вадиму они тоже звонят, хотя я и делаю вид, что не знаю. Мои смешные одиннадцатилетние мальчишки, Гошка и Антошка. Конечно, кто, как не отец, ответит на их первые мужские вопросы, подскажет, кому дать в морду, а кому нет. Глупо как-то получилось... Вадиму было почти столько же, когда он по уши втрескался в меня, всеми презираемую очкастую «жидовку». Он пришел в наш пятый «Б» в середине учебного года и сразу установил свою незыблемую волю. Этот отпетый хулиган и двоечник пожалел меня так искренне, так по-крестьянски сердечно, что я даже не успела обидеться или, скажем, зазнаться. Вадим, не стесняясь, носил мой портфель, приглашал на танцы и трепетал перед моей бабушкой Ентой. А я с восторгом делала за него контрольные, писала сочинения и играла сонаты Бетховена. В тайне от всех, я посвящала Вадиму стихи.

А потом я родила ему троих детей. И что же? Через двадцать лет, в Израиле, мы поменялись местами и уже Вадим превратился в изгоя, точнее, в «гоя». Мы, евреи, поднялись к Святому Иерусалиму, вернулись на историческую родину, а Вадим, оказывается, любил меня, но не весь еврейский народ. Он восхищался своими умными «обрезанными» сыновьями, названными в честь русских святых, гордился дочерью-солдаткой и чувствовал себя белой вороной среди такого количества чернявых, картавых и носатых. Русский муж еврейской жены – неизлечимое заболевание в Израиле. Неудивительно, что он, тоскуя семь долгих лет по березам, клюкве и сирени, нашел на соседней улице такую же тоскующую душу, молодую и одинокую. А я, идиотка, возгордилась и не пожела бороться...

За окном светлело. Дождь, зарядивший с вечера, и не думал прекращаться. Мы приехали в Израиль тоже в дождь...

 

2. Январь 1991 года

 

В прошлой жизни я, наверное, была путешественником. Или, скажем, цыганкой. Во всяком случае, если нормальные граждане сравнивают переезд с пожаром, то для меня это – полный кайф. Нет ничего увлекательнее, чем складывание вещей в коробки, сортирование их по разным принципам: «Гошкины-Антошкины», «Книги», «Посуда», «Вероника-белье». Всякий безымянный хлам я обычно сваливаю в большой старый чемодан с наклейкой «Дребедень». Мы никогда не переезжали налегке, всегда следом тянулся грузовой контейнер, забитый всевозможными предметами домашнего обихода. Я не представляла себе, что смогу прожить больше 2-3 лет в одном городе, на одной улице или хотя бы в одной квартире. Поэтому переезд в Израиль не казался нам уж чем-то таким особенным.

... Мы неслись в загруженном доверху «Мерседесе»-такси по израильским городам и поселкам. Сидя верхом на огромном бауле, я возвышалась над свои семейством, как Наполеон над полем Аустерлица. Вадим растянулся на заднем сидении и, нервно вздрагивая, спал. Ему в колени уткнулась головой Вероника. Ее нечесанные волосы (шутка ли, четвертый день в пути!) рассыпались, укрывая волнистым рыжим одеялом грязный пол машины. В раскрытом, видавшем и не такое, чемодане, прижавшись друг к другу и что-то бормоча, похрапывали мужички Гошка и Антошка. Честно говоря, за последние трое суток их здоровый сон уже не раз выручал меня из затруднительных ситуаций. В то время, как другие дети капризничали, топали ногами и чего-то требовали от своих родителей, мои дрыхли, как убитые.

Первую половину пути, в «малевском» самолете, они развлекали пассажиров своим неуемным любопытством и дружелюбием, познакомились со всеми стюардессами и даже выучили два слова по-английски «attention» и «baby». Набегавшись, ярко рыжий Георгий и брюнетистый Антон благополучно проспали ночную посадку в Венгрии, обнесенную колючей проволокой гостиницу и лай полицейских овчарок, охраняющих то ли нас от террористов, то ли венгров от бегущего табуна диких советских евреев.

С трудом позавтракав венгерско-сохнутовской мамалыгой, мы с удовольствием взошли на борт следующего самолета, израильского, и дети вновь почувствовали себя в привычной среде обитания. Здесь они выучили еще два слова, но уже на иврите: «савланут» и «бэсэдэр» и, как мы обнаружили позднее, это были самые популярные слова в лексиконе наших новых сограждан.

В аэропорту имени Бен-Гуриона приземлились одновременно три «Боинга», забитых «русскими» евреями со всем их еврейским набором: вещами, детьми, кошками, собаками, бабушками и дедушками. Симпатичные девушки-солдатки, ловко маневрируя среди баулов и чемоданов, выставили столики с кофе, напитками, печеньем. «Генеральная репетиция»,- мрачно пошутил кто-то в толпе. Минут пять возле «кормушки» было пусто – советский народ не привык к публичной дармовщине, а платить большинству было нечем, так как рубли уже закончились, а шекелями еще не обзавелись. Я нащупала на груди 700 долларов, в которые превратились все наши трудовые сбережения, мебель и меха, почувствовала себя уверенно и богато, взяла близнецов за руки и гордо двинулась к столу. Мы едва успели схватить три стакана молока, горсть печенья и отскочить в сторону, как толпа оживилась.

Перекусив, народ разбрелся кто-куда в ожидании своей очереди на оформление. Время от времени от общей массы откалывались счастливчики, сжимающие в кулаке голубую книжечку – теудат-оле – пропуск в страну, истекающую молоком и медом. Нам не терпелось присоединиться к их числу. Но у сотрудников Сохнута савланута было в избытке, и мы решили брать с них пример. Это оказалось трудно и непривычно. Особенно, когда все бело-голубые служащие сложили свои вещи, выключили компьютеры и испарились. В переполненном зале повисла тишина, в которой, как гром среди ясного неба, прогрохотал голос знатока иудаизма: «Шабат».

- Что значит «шабат»?,- стыдливо поинтересовалась я у мужа.

- Это значит «суббота», - прокомментировал чей-то дедушка в помятой шляпе.

- Я знаю, что «шабат» переводится с иврита как «суббота», - терпеливо объяснила я. – Но ведь сегодня - пятница.

- Три звезды... – загадочно произнес умный еврей и грустно посмотрел в окно.

Яркий январский день незаметно перешел в сумерки. В глазах всех неоформленных светилась только одна мысль: «А как же мы?». И «мы» вскоре вновь оказались в автобусе и вновь под конвоем, так как, хоть и находились в свободной стране, были еще не совсем свободны, не имея документов для свободной абсорбции.

На этот раз нас разместили в заброшенном общежитии в пригороде Тель-Авива. В номере было большое грязное окно, двухспальная кровать и стопка серого постельного белья. Все остальное или предусмотрительно вывезли, или сперли. Дети уснули, не успев раздеться, а мы с Вадимом уселись прямо на пол у окна. Вдалеке светились огни большого города с кафе, ресторанами, магазинами...

- Неплохо бы пожевать, - мечтательно прошептал Вадим.

И тут меня будто током ударило! Тихонько взвизгнув, я подлетела к одной из сумок и жестом фокусника достала небольшой сверток сверкающей фольги. Это был овальный куриный шницель, прикрытый двумя кусками засохшего хлеба.

- Представляешь, совершенно о нем забыла, - оправдывалась я, слизывая с обертки застывший соус и виновато поглядывая на спящих детей.

- В самолете есть не хотелось, вот и прихватила на всякий случай, думала, ребята проголодаются...

- Ребята спят и ночью есть мясо не будут. А я съем, и ты съешь, - подытожил муж и разрезал бутерброд пополам.

 

... Водитель такси вдруг что-то залопотал на иврите. Четко артикулируя , я проговорила единственную заученную фразу: «Ани ло медаберет иврит» - «Я не говорю на иврите» то есть. До сих пор мне это сходило с рук. Но водитель удивился: «Клюм?». Слово было произнесено так выразительно, что только идиот мог не понять его значения. Видя, как жаждет таксист поболтать, я грустно развела руками и как-то машинально ответила: «Блюм». Он посмотрел на меня внимательно и сосредоточился на дороге.

Светлело. Дождь лил, как из ведра. Мы продвигались сквозь завесу воды, блекло выхватывая фарами редкие встречные маашины. Мы неуклонно приближались к месту высадки - городу Акко. Нет, нас там никто не ждал. Но само слово «Акко» очень понравилось мужу, когда он часами рассматривал карту Израиля, спрятавшись от детей в туалете. Иногда мы в туалет забивались вместе и шопотом спорили, где лучше климат: у моря или в горах. Как будто на курорт собирались. Время от времени мы ходили в подпольный еврейский клуб послушать заезжего лектора или чьего-то дядю из Израиля. С пеной у рта они торопили нас на историческую родину, загадочно намекая, что можно и опоздать. А однажды кто-то принес свеженькую, только из типографии, книгу « Мы здесь живем». В этом красочном издании, напичканном статистическими столбцами и бравурными текстами, рассказывалось, как хорошо устраиваются в Израиле наши люди. И как им помогают сторожилы. На одной из фотографий был изображен симпатичный мужчина кавказской внешности с грустными глазами. Надпись под фотографией сообщала: «Маклер Ицик ждет вас. Аренда жилья в Акко».

- Заждался, бедняга, - не удержалась я от сарказма. – Смотри, какой задумчивый.

- А давай ему напишем, - коварно произнес Вадим и схватился за ручку, чтобы потом не передумать.

«Уважаемый Ицик! Через месяц мы прилетаем в Израиль на постоянное место жительства. Просим арендовать для нас квартиру заблаговременно. Вадим, жена, трое детей». И адрес : Маклеру Ицику. Акко. Израиль.

И что бы вы думали, вскоре получаем телеграмму: «Заказ принят. Оплата и комиссионные по прибытии. Маклер Ицик».

 

...Мы въхали в спящий город на рассвете. Как бы приветствуя новых квартирантов, над всклоченным от дождя морем поднималось солнце. Водитель опять что-то сказал и проникновенно заглянул мне в глаза. Телепатия сработала, и я протянула ему скомканный клочок бумаги, на котором добрые люди в аэропорту написали наш новый адрес на иврите.

Вероника открыла глаза, потянулась и разбудила Вадима. А еще через несколько минут мы открывали дверь нашей квартиры на последнем этаже многоквартирного дома. Малышей так и внесли в чемодане.

- Квартиру правильнее было бы назвать берлогой, - сказал Вадим, наверное, пытаясь сохранить чувство юмора.

- Но тебе другого и не обещали. Вспомни: «аренда жилья в Акко». А это, - я обвела взглядом огромную, но совершенно пустую комнату с ободранными обоями, - вполне жилье. Вот сейчас распакуем вещи и будем, как дома.

- Куда, интересно, ты их распакуешь, - ядовито спросил муж, явно намекая на полное отсутствие мебели.

Ближе к вечеру пришла гостья – пожилая соседка Гута. Оглядев наше стойбище (три пляжных надувных матраца, на которых собирались спать я, муж и Вероника, и чемодан с близнецами), она произнесла на польско-русско-идиш смеси приветствие и, ткнув пальцем в Вадима, приказала:

- Иди. Там, возле помойки, внизу, стоит хороший диван. Тащи сюда, пока не захватили. А за углом, на соседней улице, я вчера видела два совсем целых стула.

Вадим, прихватив Веронику, ринулся вниз, а Гута протянула малышам два яблока и продолжала:

- Противогазы получили? Получите. Скоро будет война. Я приехала в этот сумасшедший дом из Польши. Уже сорок лет. Пойдем, я сварила тебе суп.

Последний раз я видела противогаз на уроках военной подготовки в школе, лет двадцать назад. Вел занятия высокий , подтянутый и очень даже симпатичный подполковник в отставке товарищ Бабарыкин. Он единственный ходил по школе в голубоватой офицерской форме и все мы, шестнадцатилетние девчонки, как, впрочем, и разновозрастные учительницы, просто сохли от его вида, четкой поступи и насмешливых глаз. И хотя к урокам мы готовились основательно ( платье – покороче, фартучек – пококетливей, глаза – поярче), он предпочитал видеть нас в противогазах.

И вот лежат они передо мной, пять разнокалиберных сероватых коробок, не на уроке, а в самой настоящей жизни. А я упрямо думаю: « Чепуха! Не может быть!».

Однако Вадим, человек достаточно советский, а значит, дисциплинированный, уверенно взял в руки инструкцию, написанную на иврите:

- Итак, всем сосредоточиться, - объявил он. – Иврит мы не освоили, будем разбираться по картинкам.

Трехлетние близнецы затаили дыхание и сложили ручки на коленях. Вероника, тринадцатилетняя девица, брезгливо ткнула пальцем в черную резину, которую через мгновение предстояло натянуть на лицо. Я побежала за фотоаппаратом.

- Сядь, - строго сказал муж. – Будешь примерять противогаз.

- Что его примерять?! – попыталась я уклониться, скрывая за беспечностью страх.

- На тебя смотрят дети, - урезонивал Вадим. – Ты же мать. До окончания срока ультиматума осталось три дня.

Ну, и дела! Ирак захватил Кювейт, Америка, как всегда, защищает демократию, а мы – всего неделю в Израиле, и уже полная боевая готовность. Кто бы мог предположить, что эта мерзкая штука, над которой все потешались в школе – противогаз – вдруг окажется предметом первой необходимости?

 

На следующий день Гута приволокла тюк полиэтиленовой пленки, колесико клеющей ленты и провозгласила:

- Будем делать «хедер атум».

- А что это? – насторожилась я и посмотрела, на всякий случай, в сторону кухни, где нераспакованные кастрюли валялись вперемешку с детскими игрушками

- Я не помню, как это сказать по-русски. Это если Он сбросит нам газовые бомбы.

Пока я медленно выходила из транса, Гута расстелила на полу полиэтилен, сложила его вдвойне и уверенно зачиркала ножницами.

- Быстро и правильно сделать «хэдер атум» - это тебе не халоймес, - продолжала она, как ни в чем не бывало.

Пять минут – и передо мной уже лежали три прозрачных прямоугольника. Гута ловко приклеила скотчем верхний край пленки сначала к одному окну, а потом – к другому.

- Сейчас это закрутим наверх, а когда загудит, - быстро опускай и заклеивай по бокам и внизу под подоконником. На, дверь делай сама. Я посмотрю.

Коричневая липкая полоска скручивалась и прилипала не туда, куда надо. Уже закрепленный угол полиэтилена вдруг отваливался вместе со штукатуркой и обратно примостить его было уже невозможно.

- Еще научишься, - подбадривала Гута, - вот здесь прихвати-ка получше. А под дверь потом положи мокрую тряпку. Говорят, это помогает.

Я обливалась потом и клокотала от негодования. «Кошмарный сон! Идиотизм! Уехали от надвигающегося голода и антисемитизма, а приехали... Камбоджа какая-то! Не к месту вспомнился анекдот и я неожиданно затряслась от хохота. Нервные судороги согнули тело в неестественную позу и неосторожно прислонили к почти загерметизированной двери. Противогазовая завеса дрогнула и рухнула на меня, естественно, вцепившись липким краем в волосы.

- Держится намертво, - пробормотала я сквозь смех и уже выступившие слезы. – Враг не пройдет.

А Гута прятала глаза и, наверное, вспоминала десятки других наивных эмигрантов, прошедших через ее заботливые руки. Вспоминала первый страх и первые ошибки тех, кто спешил на родину предков. «Будет хорошо, - тихонько сказала она то ли мне, то ли себе, то ли нашему Богу, который сидит себе, небось, на облачке и, глядя вниз, посмеивается в пейсы.

 

Л. Вельговольская