1

 

Старый Савушка умирал. Мы все знали, что умирал он от голода. В тридцать третьем многие погибли от голода. Мы уже похоронили сестрёнок Надю и Полю, и дядю Андрея, и его шутливую жену тётю Дуню. Но дедушка всегда был рядом с нами. Добрый! Весёлый! Затейливый! А сколько песен, загадок, сказок да прибауток он знал! Со всей станицы сбегались ребята к нашей завалинке его послушать. И вот лежит он, маленький, беленький… А слёзы льются из глаз у меня и у Коляши. И вдруг дедушка говорит:

--Василёк, казаки не плачут. Ты видел когда-нибудь, чтобы я плакал?

--Нет,--всхлипнул я .

--И вы не плачьте, ка-за-ки.

И умер.

 

2

 

А да тут ишли—прошли ребята молодые,

А да тут ишли—прошли ребята молодые,

Что за ними идуть матушки родные,

Да что за ними идуть матушки родные,

Во слезах пути- дороженьки не вижуть,

Во слезах пути- дороженьки не вижуть,

Во рыданьица словечка не промолвють

Да во рыданьица словечка не промолвють…

 

Из песни терских казаков

 

Рассвело. Раиса давно встала и гремела у печи чугунками. Сверху заворочалась и заохала свекровь. Семнадцать лет живёт рая в этой семье, три деверёнка и три золовушки вынянчила ей, бабе Марусе, а не слыхала от неё доброго слова. Строгонька свекровь. Зато свёкор, дед Савушка, весёлый да ласковый—«жалельщик», как его окрестила жена.

Рая, увидев, что свёкры проснулись, робко шепнула:

--Вчера и хлеб пекли, а Ванюшки чтой-то не было.

Савелий спустил ноги с печи:

--Ночью опеть стреляли. Хто ж нонче командуеть в станице?

В боковушке с кровати соскочил Мишуня:

--Я, папаша, погляжу!

--Да тише ты, байдарский конь, -- заворчала мать.

В доме занимались своими делами, прибирались, одевали детей, а сами нет-нет, скрывая беспокойство, поглядывали на дверь. Наконец, влетел запыхавшийся Миша и с порога застрочил:

--Красные. Ваня наш в сарае на атаманском дворе. Там у них штаб. А Гнедко у калитки стоить привязанный.

--Видно, скакал домой, сынушка родимый, — запричитала мать.

--Что делать? — все смотрели на Савелия.

--Я думаю, искать Андрюшку. Он ить у красных за командира. Неужто не выручить брата?

Заплакал годовалый Колюшка. Раечка не услышала. От предчувствия беды застучало в висках, в горле набухал ком.

--Глухая тетеря! Дай титьки дитю! Думаешь, у меня об сынушке сердце не болить, — снова заголосила баба Маруся.

Савелий, зажав руками голову, сосредоточенно думал, не замечая назревавшей ссоры между женщинами. Вдруг он отнял руки и резко спросил сына:

--А сколь там охраны?

--Я всё высмотрел, папаша, -- торопливо проглатывал концы слов Миша, — во дворе десять казаков, три иногородних и женщина в красном подшальнике. Да у сарая двои с ружьями, а с огороду — никого. Папаша, а ведь Ваня там не один. Хто-то ещё стонеть этак жалобно тоненьким голосом. Я с огороду подползал к сараю и слышал… А крепкий будеть сарай.

--Недавно ставили. Кажись, в девятнадцатом году, — встрянул в разговор Костик Беспалый, дальний родственник и приживалец. ( С тех пор, как вернулся со службы и не застал в живых никого из своих, прибился он к семье троюродного брата Савушки). — Ещё тогда у атамана наш Кирюша Севаволов ходил в работниках. Он и сарай крыл.

Савелий поднял голову,

--А пол там, интересно, настланный или земляной?

--Кажись, земляной.

Отец задумался, затем, сокрушённо покачав головой, вздохнул:

--Плохо, что все сыны в разброде: от Абраши вестей нет, да и Андрей, как ушёл к красным, так и не кажеть носа домой. Остальные совсем далёко.

Мать встрепенулась:

--Нюра, пойди, дочка, к Авдоше Тимониной. Можеть, Андрюшка там.

Давеча баба Вера сказывала, что ходить он до ей.

Нюра, набросив на голову материн полушалок, стрелой метнулась со двора.

--Давайте йисть, — Савелий сел за стол, — Раиска, что там в чугунке,

опеть кондёр?

--Так я ж с салом, папаша.

Быстренько накрыв стол, Рая ушла к себе за занавеску.

--Ты иде пошла?—строго спросил Савелий,--садись йисть.

--Я не хочу.

--Садись, тебе дитё кормить надо! — прикрикнула свекровь.

Когда выскребали ложками последнее, вбежала Нюра.

--Не было его. Уж пять дён не было. Уехал, говорит Авдошка, ваш Андрей на важное задание.

--Знаем это важное задание, — проворчал Савелий Михайлович, — схроны искать да сундуки трусить. А ты давай, Нюрочка, к столу. Поешь. Рая тебе отсыпала в чашку.

Закончив ужин, никто не выходил из-за стола. Притихшие все смотрели на отца, даже коля молчал, сосредоточенно сося палец.

«Что ж я сделаю, — думал про себя Савелий Остались старые да малые. Картина невесёлая. А как хорошо жили! Служба, крестьянские заботы, нарожали с Марусей вон двенадцать детей! Иван—старший! Отважный казак. Четыре Георгиевских креста имеет. Уже офицер. В белой папахе ходит. Да долго ли ему ходить? Абрам тоже храбрец.Где сейчас по Дону его носит судьбина? Вася, Миша, Гриша и Ефрем на германской головы сложили. Ещё неженатые были. Только и остались после них медали и кресты. Андрей у красных воюет, свою правду ищет. От Александра тоже вестей нет, как сгинул. Ещё две дочки замужние. Обеих отдали в станицу Троицкую за двоюродных братьев. Зятья теперь у Деникина казакуют., дочки без защиты с малыми детушками остались. Дома с ним, с Савелием, только младшенькие, Нюра и Миша, старый Костюшка, жена да сноха Раиса с четырьмя детьми. Через неделю-другую боронить, сеять надо. Коней всего пара осталась»…

--Савуска, — трёхлетний Василёк дёрнул деда за палец, — поехали за папаской! Заплакала Раиса. Сквозь всхлипывания она горько выпаливала:

--Убьють… На рассвете расстреляють… Вон и Нюра говорить, что братья Даниловы на улице шашками махали и похвалялись старикам, что к утру порубать всех «беляков».

Маруся отозвалась на слова снохи болезненным вскриком и,стиснув виски руками, завыла. Савелий, казалось, ничего не слышал, его мысли были заняты поисками способа спасения сына. И вдруг пришло решение, которое подспудно вызревало в нём с самого начала:

--Будем подкоп делать. Сейчас ещё светло. Смеркнется и пойдём.

--Хто? — с надеждой выдохнул Мишунька.

--Дед пихто. Пойдём мы с Раисой. Мать больная, дед Костюшка без пальцев,Куда ему? Вы с Нюрой ишо детва. Стемнеть и пойдём, — рубанул он.

Весь день семья не находила себе места. Давно подготовлены и сложены в мешок инструменты. Рая с Нюрой набили подсумок едой. Миша накормил и выгулял Серка.

--Коня-то, как будеть совсем темно, отведёшь к куму, дяде Егорушке. Привяжешь за старую вышню на задах и домой. — Савелий пристально посмотрел сыну в глаза.— Понял? До-мой!

Пообедали, когда сумерки уже накрыли затаившуюся станицу. Прощались недолго. Надеялись на лучшее. Только Раиса прижала к груди старших девочек Надюшку и Полюшку да клюнула в лобики Коляшу и Василька.

Вышли на задний двор и огородами стали пробираться к атаманской усадьбе. Мартовский морозец укрепил пахотные кочки, и ноги не прваливались в созревающую почву. Забрехали соседские собаки. Рае стало страшно.

--Зайцы, наверное, — заметив испуг снохи, буркнул Савелий.

Остановились у стожка в метрах ста от атаманского огорода. Четверть часа сидели молча, погружённые каждый в свои думы.

--Пора! — скорее подумал, чем сказал Савелий. Но Раиса его услышала. Пригнувшись, они осторожно приблизились к стенке большого сарая, предназначенного, вероятно, хозяином для хранения крестьянского инвентаря. Савелий поскрёб ножом по стенке.

--Кто там? -- сдавленным шёпотом спросил Иван.

--Свои. Мы с Раисой. Рыть подкоп тебе будем. Где охрана? Не знаешь, стоять там, у входа?

--Нет. Йисть пошли. Уже песни горланять.

--Слава Богу! У тебя руки-то связанные?

--Да, верёвками.

--Ну дай знать хоть как-нибудь, где ты.

Иван чем-то шаркнул вдоль стены ближе к правому углую

С молитвой начали копать. Савелий со всей силы врезался короткой лопаткой в подмёрзшую землю, а Рая быстро выгребала её тяпкой подальше от наметившегося лаза. Работали около двух часов как заведённые, повторяя одни и те же движения. Пальцы окоченели. Наконец, рухнул в проделанный лаз верхний слой земляного пола. Остановили работу, чтобы немного передохнуть. Шёпотом переговаривались с Иваном:

--Ванюша, ты там один?

--Один, рая. Рядом лежить уже покойный Тимофей Исаевич Подколюжнов. Ишо утром отмучился. Царствие ему небесное. Справедливый был казак.

--Тимошка? Вместе служили. Удалец был! А за что его, старика-то?

--За то, что сынам провиянт вёз в горы. Они там коней да скот у ингушей хоронили. Так и снесли Тимофею Исаевичу полплеча вместе с рукой. Изошёл кровью и затих, болезный.

--А ты как, Ванюшка, целый?

--Целее не бываеть. И дюже злой.

--Ну, сейчас, сейчас, соколик, мы тебе раскопаем проход. Выйдешь.

У дяди Егорушки в огороде Серко тебя дожидаеть, за вышню стоить привязанный, -- пробиваясь лопатой сквозь завал земли, успокаивал сына Савелий. — Пересидишь где-нибудь. А уйдуть красные, сеять начнём. Пашня почти поспела.

Земля под сараем оказалась рыхлая и податливая. Через короткое время отец уже разрезал путы на руках и ногах сына.

Рая припала к груди мужа и беззвучно тряслась от рыдания.

--Ну будеть, будеть. Живой ишо—успокаивал её Иван.—Спасибо, родные, что выручили. Поклон передайте матери, сродственникам… Скоро свидимся.

Свидеться не пришлось. Серым октябрьским утром 1921 года на железнодорожной станции Невинномысская его расстреляли из пулемёта бойцы бронепоезда «За власть и свободу трудового народа». Это был мой дед Лизунов Иван Савельевич.