Бог Колючей Проволоки
Я наматывал макароны на вилку и ел их, когда вдруг обнаружил, что вилка-то моя вся в крови, и кровь на пальцах, и кровь течёт изо рта, и кровь повсюду! Я оторопело посмотрел на свою тарелку и заметил, - совершенно неожиданно для себя, это было как гром среди ясного неба, - что я уже давно ем вовсе не макароны, а самую настоящую колючую проволоку! Я заглотил уже целые мотки её, и сейчас она, оказывается, застряла у меня в горле, продрала, пропорола его, взрезала мякотную ткань и впилась в неё сразу множеством шипов… Это было просто безумие. Это могло бы быть сном, - да что там, это просто должно, обязано было быть сном, - если бы не острая, невыносимая боль в горле, которую я вдруг ощутил, если бы не мокрая кровь, стекающая по моему нёбу, по языку, губам, капающая прямо на руки. И эта была поистине адская боль… Я давился, захлёбывался этой болью, меня обуял неудержимый, почти рвотный кашель, - с каждым спазмом шипы немного вылезали из слизистой оболочки моего горла и с удвоенной силой, рвением, почти остервенением снова всаживались в неё. От этой боли я ослеп и оглох, почти совсем потерял рассудок; я схватился за горло обеими руками и принялся судорожно сдавливать его, в попытке вытолкать из ран внутри шипы колючей проволоки. И вот, после одного особенно резкого спазма старания мои увенчались наконец, - хотя и весьма сомнительным, - успехом: шипы разом вышли из своих гнёзд и проволока проскользнула дальше, куда-то внутрь, - должно быть, в пищевод.
И тогда я понял, что это конец, что это смерть, что я только что угробил сам себя, и единственным способом спастись от этого сумасшествия, от этого кошмара, было – как мне тогда показалось, - бежать от него, бежать изо всех сил и как можно дальше, куда-нибудь, где колючей проволоки вобще никогда не было и даже не могло быть… И я сорвался с места и кинулся прочь.
Но каким-то бредовым, совершенно необъяснимым, парадоксальным образом оказалось, что я в действительности вовсе не бегу, а продираюсь сквозь нескончаемый лабиринт колючей проволоки. Шипы её торчали отовсюду и во все стороны сразу, витки её обвивались вокруг друг друга, наслаивались друг на друга, наматывались, переплетались, они кружились словно бы в каком-то диком танце вокруг меня, они были и справа, и слева, и спереди, и даже сзади, из них не было выхода, от них не было спасения, они опутали меня, кажется, сплошным покровом, облепили меня, запеленали, скрутили по рукам и ногам, и повсюду были эти стоящие торчком шипы, острые, как иглы. И они впились в мою кожу тысячью осиных жал, разодрали её в клочья, - они словно бы пели, они были как будто раскалёнными, - они всаживались, ввинчивались, входили в меня, их вгоняли мне под кожу в самое нутро, в самую суть, в самую, кажется, душу мою. Они вонзались в меня один за другим в разных участках тела, словно составляя какую-то композицию, какую-то симфонию боли; и они сдирали, соскребали с меня слой за слоем, - после кожи мясо, затем со скрипом, со скрежетом, с воем скоблили по костям; они отворили мою грудную клетку как ключом, состоящим из боли, и скопом кинулись внутрь. Их как будто вмолачивали в меня, вбивали, они протыкали мои внутренние органы, образуя в них сквозные дыры, из которых ручьём хлестала кровь; они добрались и до моего сердца и целым роем набросились на него, они жгли его раскалёнными прутьями, они выпили всю мою кровь, рассверлили, раскромсали, раскроили, изорвали мою плоть в мельчайшие ошмётки, каждый из которых превратился в живой клочок боли.
И только тогда я понял наконец, что единственное настоящее чувство, которое мы способны испытывать в этой жизни – это физическая боль; и до меня наконец дошло, что единственный Бог, который есть на свете – это Бог колючей проволоки. И облегчить свои страдания можно было на самом деле только одним способом: с пылом, от всей души молиться этому Богу, отдавшись этой молитве всем своим существом, - умолять Его о милосердии, пощаде, хотя бы о снисхождении. И каждый несчастный клочок моей всё ещё живой, терзаемой плоти взмолился тогда, со слезами уговаривая, заклиная Бога колючей проволоки сжалиться надо мной.
Тогда оказалось, что на моей голове надет венец из колючей проволоки, а Бог сказал мне:
- Моя плоть – это колючая проволока; моя кровь – это колючая проволока. Вкуси же моей плоти и крови!
Тогда мне показалось, что я целую девушку, но язык её – это бич из колючей проволоки, он скребёт и дерёт моё нёбо, обвивается вокруг моего языка, вонзает свои шипы в него и выдирает его из моего рта. А руки её, - плети колючей проволоки, - нежно обвились вокруг меня и стали вдавливать в меня свои острия, до самой моей голой сути, куда могла проникнуть только она одна…
И я теперь больше не мог молиться Богу, я мог только издавать нечленораздельные полу-вопли, полу-мычание; однако Он всё равно понимал, что мои крики адресованы Ему и знал, о чём я Его прошу… Но Бог колючей проволоки только смеялся надо мной, он указывал на меня пальцем и чуть не падал от хохота; и его смех впивался в мои уши, - словно в них вгоняли раскалённые докрасна гвозди, - и проникал всё глубже и глубже, в самый мозг, в самую мою сущность…
30 Августа 2006
|
|