Горы часто снятся мне. Давно, с самого далекого детства. С того времени, когда мальчишкой лет семи, я впервые попал с родителями-гидрогеологами на полевые работы, «в поле», как говорится в геологической среде. Хотя какое же это поле, когда одни горы вокруг. Вздымаются, словно окаменевшие гигантские волны, снежными белкáми вершин упираясь прямо в облачные кружева голубого неба. Горы, лес, быстрая речка и тишина – все это всегда находится внутри меня и совсем рядом, стоит только вспомнить и захотеть увидеть снова.
Наконец-то в прошлом году я захотел, захотел так, что зубы сводило в ожидании и предвкушении желанной поездки. Предварительно мы уговорились с отцом на октябрь – месяц лучшей хариусовой рыбалки, и я так и записался в график отпусков.
И вот пришло время. Лечу в Новосибирск и на следующий день отправляюсь на скоростной электричке в Барнаул, где меня и других попутчиков уже нетерпеливо ожидает на соседнем пути пассажирский поезд, который тут же уносит нас дальше. Туда – в Восточный Казахстан, в Рудный Алтай, в мою «золотую Мекку», очередное паломничество в которую необходимо мне как жизнь, как воздух, как вода…
Да, не зря эта земля – Бухтарминский край – испокон веку являлась для русского народа прообразом Беловодья, мифической страны свободы, в которой нет власти никаких законов, кроме христианских и общечеловеческих. В стародавние времена сюда ссылали неугодных государству людей, сюда стремились беглые крестьяне, каторжники и старообрядцы. Поселения ставили в непроходимых местах, хлебопашествовали, бортничали, зверовали, мыли золотишко. Официально владел краем знаменитый уральский горнозаводчик Акинфий Демидов. Он первым приложил мозолистую капиталистическую руку к недрам Рудного Алтая, гноил людей сотнями в медных и свинцовых рудниках. Потом вотчину у него отобрали в личную собственность царской фамилии и передали в работу англичанам. А когда пришла Советская власть, в горах уже целенаправленно провели геологоразведку и обнаружили, что скалы и почва битком набиты практически всеми известными Менделееву цветными и редкоземельными металлами. Тогда только добрались сюда большая промышленность и цивилизация, со всеми своими «прелестями». Но, это в городах, а за их границами природа все-таки осталась в первозданной чистоте.
Вот я и дома, в Усть-Каменогорске. Закончен обед и первые послевстречные разговоры. Совершен обязательный поход в полицию для регистрации. И мы наконец-то идем в гараж, выгоняем работницу «Ниву» и до вечера готовим машину и укладываем вещи и снаряжение.
Сон мелькнул, словно упавшая звезда – кажется, только закрыл глаза, а отец уже шумно плещется под краном в ванной. Пять часов. Город оправдывает свое название (устье каменных гор) – в любое время года, под утро чувствуется свежее дыхание близких гор – иней, иногда, ложится и летом, а уж сейчас зеленая трава и кусты сирени во дворе сплошь покрыты искристой сединой изморози.
У ворот гаража уже стоит зеленый «УАЗик», из-за руля выходит Виктор Сергеевич, добрый друг отца в последние лет десять, с которым я не знаком. Просто как-то "не совпадали". Они-то уж знают друг друга давным-давно, геологическая гильдия – мирок небольшой, но сошлись близко только после нескольких совместных вылазок в горы, обнаружив полное родство беспокойных душ.
– Здорóво, мужики! – Виктор Сергеевич протягивает мне твердую широкую ладонь, смотрит прямо, а у самого в глазах добрый смешок, как будто продолжает мысленно приветствие словами старой песни: – «Держись, матрос, шепнет норд-ост, попробуем твой трос!»
Подходит еще один компаньон, Владимир Владимирович. Он бывший металлург, но в сердце, как и я, наверное, истинный геолог, поэтому старается не пропускать ни одной поездки. Теперь все в сборе, можно ехать. Впереди у нас пятьсот километров маршрута по пересеченной местности вглубь отрогов Южного Алтая в урочище Кызылащи.
Асфальтовое шоссе серой лентой вьется среди каменных утесов и хребтов, медленно поднимаясь и спускаясь с перевала на перевал. Мы едем, и солнце тоже не стоит на месте, перебегая с одной вершины на другую, прячась за отвесными скалами и неожиданно из-за поворота разбрызгивая прямо в лицо нестерпимо-яркие лучи, словно шаловливый рыжий мальчишка. Из динамиков льются вечные, как сами горы, песни Высоцкого, порывистый ветер залетает в приоткрытое окно, дорога стелется под уклон к уже близкой паромной переправе через Бухтарминское водохранилище.
На пароме, который я каждый раз узнаю словно старого знакомого, можно походить между рядами машин от борта к борту, от носа к корме, хотя у парома ведь не разберешь где что, глядя на близкую, зеленоватую от микроскопических водорослей, воду. Можно подняться на палубу второго этажа и оттуда окинуть взглядом далекие берега. Солнышко уже высоко, воздух быстро прогревается.
Мимо периодически дефилируют дородные казашки в толстых фуфайках, синих советских трико и галошах на полосатые шерстяные носки. Носят большие подносы с копченой темно-коричневой пелядью, "ненавязчиво" выставляя их напоказ перед ветровыми стеклами машин. Мы отрицательно мотаем головами. Нет, эта рыба для проезжих пижонов, не для нас. Неизвестно, ведь, сколько дней торговки ее таскают.
На другом берегу водохранилища асфальт кончается через несколько километров от пристани, и теперь мы катим по щебеночному тракту, поднимая за собой вытянутые хвосты пыли. Еще несколько часов и машины останавливаются перед нешироким мостиком, перекинутым со скалы на скалу через говорливый Кальджир. Съезжаем влево к пологому берегу речки и встаем у воды, передохнуть.
За собранным на газете на скорую руку походным столом определяем дальнейший план действий. Мужики решают отклониться чуть в сторону от маршрута, заехать на уже убранные зерновые поля, где на вечерней зорьке должны пастись косачи – тетерева и тетерки.
– Погоняем косачей до сумерек, там же и на ночевку устроимся в стоге сена, – отец больше обращается ко мне. – Как ты, не против?
– Я только «за»! – я, конечно же, согласен на любое предложение, ведь впитывать почти забытые ощущения здесь можно в любом месте, лишь бы подальше от человечества.
– А ну, быстро на "номера"! – Виктор Сергеевич подгоняет "старичков", собирающих снаряжение, и по-дружески "подкалывает":
- Ружья не забудьте! И патроны надо брать с пулями. Косача дробью не возьмешь, да и зайцы здесь свирепые, смотри, Леонидыч, чтоб приклад не перегрызли. Ну, ни пуха, ни пера!
Машины поставили в небольшом распадке, отороченном голыми скалистыми гребнями, и отец с Владимиром Владимировичем выдвигаются на позиции. Мы с Сергеевичем, безружейные, достаем фото- и видеоаппаратуру и пытаемся догнать уходящую в сумерки натуру.
Одинокие косачи пролетают пару раз и совсем не в том направлении, где засели наши охотники. Солнце, закатившееся на боковую за ближайшей вершиной, без обиняков гасит за собой зарю и мы, похоже, остаемся без дичи на ужин.
Выбираемся из распадка на плоскогорье, присматриваем на покосах темные пятна еще не соскирдованных валков и, вдруг, в десяти метрах перед машиной обнаруживаем стайку серых куропаток, которые спокойненько вышагивают по полю, совершенно не обращая внимания на чужаков. Два выстрела, навскидку, решают судьбу двух беззаботных птах. Они остаются на поле бесформенными комочками, распятыми на острых пеньках скошенной травы, остальные, даже не потрудившись подняться на крыло, лениво отбегают за ближайший пригорок и сразу же исчезают из света фар. Нам за ними гоняться уже некогда, пора устраиваться на ночлег.
Неподалеку находим небольшой бесформенный стожок, останавливаемся возле него и быстро, каждый делая свое дело, устраиваем импровизированный лагерь. В восемь рук работа спорится, и через полчаса мы имеем отличную мягкую постель, состоящую из слоев: душистого свежего сена; брезентового тента; толстой, бараньей шерсти, кошмы; четырех геологических спальных мешков и накинутых сверху внахлест овчинных тулупов. Рядом, в небольшой ямке, выкопанной в земле для соблюдения противопожарной безопасности, весело гудит походный «Шмель», обволакивая густым, синим пламенем закопченные бока чайного котелка. На раскладном столике уже нарезаны хлеб, лук и соленое сало, а в пластмассовых стаканчиках уже налита "огненная вода", без которой в таких мероприятиях вряд ли можно обойтись – быстро остывающий воздух холодными струями стекает с близких гор и вышибает изо рта легкий парок. Так что без профилактики простуда может прицепиться очень быстро, не успеешь оглянуться.
Но это, конечно, все отговорки. В общем, дорогие наши, родные и любимые женщины! Даже не уговаривайте! Все равно вы не сможете убедить своих мужичков, что на рыбалке и на охоте вполне можно обойтись без выпивки – бесполезно! Единственное правило – мера! Мера нужна во всем и уж в этом "деле" особенно. Не зря одна из моих любимых народных поговорок гласит: «В каждом деле главное – не перестараться!» К этому можно добавить только слова Владимира Владимировича:
– Меня всегда виночерпием называют, ответственным за выдачу спиртного…
– Я тебя всегда ставлю разводящим, – добавляет отец, – чтобы ты нас разводил вовремя.
– Все рюкзаки я трясу, - продолжает "виночерпий", - чтоб никто не утаил, собираю в свою машину, запираю на ключ, с общего согласия, и больше никто не подходи. Вечером спрашиваю: - «Сколько?», - «Три». Я три выставляю и все, потом хоть на коленях ползай. Утром говорят: - «А ты прав был!»
Пока трапезничали, к нам на огонек пожаловали несколько местных жителей на белой «Ниве», подъехали узнать, кто это расположился в их владениях. Встреча прошла мирно, началась рукопожатиями и закончилась быстрым отъездом гостей, получившим от нас один из походных стаканчиков, которого им как раз не хватало для своего вечернего достархана – они просто проезжали мимо, по дороге к чабанскому становищу, где паслись гурты скота и лошадей. Бывалый вид моих "старичков" и их умение обращаться с коренным населением, сделали свое дело. Я тоже "прокатил" за своего.
Виктор Сергеевич, правда, не удержался от комментария:
– Вот ведь народ, никак не могут просто с тобой поздороваться, поговорить. Обязательно что-нибудь попросят – стакан ли, ложку, хлеба или бутылку водки – без этого никак. Заболеют, наверное, ничего не получив с русаков. Я не удивлюсь, если через часок они снова к нам подкатят еще за чем-нибудь. Лишь бы не напились к этому времени, а то придется их успокаивать.
Глядя на его широкие плечи и пудовые кулаки, не сомневаешься, что Виктор Сергеевич может успокоить кого угодно.
– Наверное, ты прав, – отец удобно развалился в раскладном кресле, попыхивая сигаретой. – В основном местные так себя и ведут. Но это, чаще всего, молодежь, беспардонная и нагловатая, как и везде. Старики-то совсем не такие.
Виктор Сергеевич соглашается. А Владимир Владимирович уже отвалился от стола и устраивается спать. Мы тоже не стали засиживаться, потушили переносной фонарь и забрались в спальники – завтра на зорьке опять в дорогу.
Ночевка под открытым небом – память на все времена!
Густое черное небо прямо над головой, в еще более черной оправе горных вершин, усыпанное лучистыми ярчайшими звездами и пересеченное через всю сферу белым искристым полотном Млечного пути. Огромный ковш Большой Медведицы, зачерпнувший миллионы лет назад свет далеких галактик и медленно проливающий его на хаос скалистых отрогов. Желтая "обгрызенная" горбушка Луны, с приветливой усмешкой взирающая с невидимого пьедестала на свои ночные владения и незваных, но всегда желанных гостей. Воздух студеный и сладкий, который чувствуешь на языке и пьешь, словно колодезную воду, полной грудью вбирая в себя медовые запахи разнотравья, душистого свежего сена и близкой зимы. Тишина – звонкая, как послезвучие православных колоколов, изредка нарушаемая лишь тонким блеянием забеспокоившейся овцы, неосторожным всхрапом коня – одиночные звуки разносятся вокруг на несколько километров – и легким посапыванием моих "домочадцев".
Сон вековым поцелуем упал на веки и отпустил меня лишь в разгар яркого раннего утра. Ночь стекла по крутым склонам в глубокие каменные ущелья и уступила просторы неба иссиня-голубому кристаллу медного купороса, острые грани которого сошлись в одной точке – в центре ослепительного солнечного диска, выглянувшего из-за остроухих голов пасущегося на ближнем гребне табуна вороных казахских коней.
Короткое чаепитие, быстрые сборы и вот мы опять уже едем по полузаросшей проселочной дороге, петляющей между скалистыми гребнями, ныряющей в тенистые распадки и постепенно взбирающейся, весте с окружающей поверхностью земли все выше и выше над уровнем мирового океана. Отец ведет машину по одному ему известным ориентирам, не пользуясь ни компасом, ни картой, в очередной раз доказывая, без лишних слов, наличие у настоящих геологов шестого чувства, присущего только дикому зверью. Жесткие ветки карагача и шиповника скребут бока машины, оставляя на пыли и краске трассирующие следы царапин.
По дороге мы несколько раз останавливаемся на взгорках, осматриваемся. Я фотографирую окружающие неброские пейзажи, поражающие воображение только бесконечными застывшими каменными бурунами, уходящими вкруговую до самого горизонта. Увы, потом я убеждаюсь, что фотографии слишком плоски и не могут передать всю глубину перспективы плоскогорья и, самое главное, не могут "схватить" свежий ветер, обжигающий ноздри терпким воздухом свободы и выгоняющий из наших голов последние воспоминания о канувшей в небытие цивилизации.
Где-то недалеко на востоке эти горные валы вздымаются к самой высокой вершине Алтая – Белухе, седой головой, облитой вечным льдом и снегами, упирающейся в небесные чертоги на высоте в четыре с половиной тысячи метров.
Дорога окончательно заканчивается, наши машины спускаются в извилистое неглубокое ущелье прямо по каменистому руслу безымянной речушки, от которой остался лишь тоненький ручеек, перебегающий с одной стороны распадка на другую. Снова взбираемся на горку и так и едем дальше – вверх-вниз, вверх-вниз, через перевал Кызылащи, пока перед нами не оказывается крутой, изрытый полуметровыми промоинами от дождевой воды, глинистый спуск, усыпанный крупными осколками скал. Вниз – не верх, машины ныряют с горы, спокойно пропуская между колес ямы и камни. На обратном пути этот обрыв сыграет с нами злую шутку, но об этом в свое время.
Пересекаем знакомый, вывернувший из-за соседнего пригорка, а может другой, ручей и перед нами неожиданно возникает одинокий беленый домик, рядом обветшалый глинобитный загон для скота, крытый соломой – чабанское зимовье Такпыр. Объезжаем вокруг жердяную изгородь и снова углубляемся в нагромождение горных вершин. Вечных снегов здесь еще нет, высота – около тысячи пятисот метров, но близкое дыхание зимы ощущается медленной стылой тишиной, окутывающей готовящуюся к долгой спячке неприхотливую природу.
И вот преодолен последний водораздел, мы катим вниз склонами по едва заметной в жесткой траве тропе и вырываемся из очередного распадка в долину Кальджира. Еще десяток минут и цель нашего путешествия, наконец, достигнута. С этой стороны широкая, ровная как стол, заросшая травой и кустарником долина, а на другом берегу вертикальное нагромождение голых скал – тысячелетний срез горного хребта. Берем чуть левее по берегу, подыскиваем удобное место возле двух высоченных берез – живой и мертвой, и останавливаемся.
Моторы машин затихают, мы вываливаемся на свободу и несколько минут просто стоим возле реки, катящей свои бурливые воды у наших ног, с умиротворяющим шумом и плеском перекатов. «Сво-бо-да-а-а-а!» – кричат безмолвно наши искалеченные цивилизацией души, сбрасывая с себя остатки городской суеты, как ненужную здесь шелуху старой змеиной кожи.
Виктор Сергеевич, первым делом, достает видеокамеру и берет у нас короткое интервью:
– Как доехали?
– Прекрасно! Такая военная дорога – лучшему врагу своему не пожелаешь! – отец устало улыбается в объектив.
– А я считаю, что дорога была чудесная, – нигде не буксовали, не застряли, – добавляет Владимир Владимирович.
– Так вот, Сергеич, говорю для городских пижонов, записывай для истории: этим асфальтовым ребятам здесь – делать нечего. «…Им, гагарам, не доступно наслажденье битвой жизни: гром ударов их пугает...»!
– Ну, тогда что, – готовить лагерь надо, – Виктор Сергеевич выключает камеру. – Ставим палатку, обосновываемся и, – пошли рыбачить!
Да, свобода свободой – мы еще впитаем ее медленно, с чувством, с толком, с расстановкой за ту неделю, что ждет нас впереди, – а обустраиваться надо. Споро вываливаем пожитки из разогретого нутра машин. "Старички" начинают ставить палатку, я развожу костер, натаскав сухих, обломанных ветром березовых ветвей, а потом не удерживаюсь и "шлангую" от хозработ, с молчаливого согласия старших. Пятки мои так и "чешутся", меня неудержимо тянет прямо сейчас подняться на ближайшую вершину и я, еле сдерживаясь от нетерпения, чтобы не пуститься бегом, быстрым шагом пересекаю долину и взбираюсь по каменистой бараньей тропе на обрывистый склон.
Дыханье с непривычки начинает срываться после первой же сотни метров, сердце колотится о грудную клетку, но я упрямо лезу по обрыву, цепляясь руками за жесткие корявые ветви карагача. Рывок на несколько метров вверх, передышка, рывок, передышка… ветерок холодит разгоряченное лицо, а под свитером тело прошибает пот. И вот я уже наверху самого высокого горба горной гряды, останавливаюсь, оборачиваюсь и вижу далеко под собой серебристую ленту реки в золотой гриве березняка, серое пятнышко палатки, игрушечные «Уазик» и «Ниву», голубой дымок костра и крошечные фигурки людей. А за рекой вздымаются на одном уровне со мной скалистые вершины, постепенно расплываясь к горизонту в дрожащей дымке пронизанного октябрьским солнцем воздуха.
– Э-ге-ге-ге-ге-й! – мой крик раскатывается по долине и затихает в ущельях отголосками эха. Ветер рассерженно набрасывается на меня за эту проказу, норовит сбросить с горы, но, простив, усмиряет свои порывы и улетает дальше, оглаживая пышные разлапистые ветви можжевельника и седые пряди ковыля. Я стою на вершине, до конца не веря тому, что это все же случилось, но и глаза, и ноздри, и уши убеждают меня – да, я снова здесь, в горах, и этого у меня уже никто никогда не отнимет! Достало бы только уменья передать другим людям простыми точными словами те ощущения, что испытываешь сам.
Отец и его друзья призывно машут мне снизу, и я начинаю спускаться, оскальзываясь на мелких камнях. Не больно падаю несколько раз, это мне, конечно, надоедает и я, ничтоже сумняшеся, оставляю тропу в стороне, выбираю склон поровнее, сажусь боком на траву и просто качусь вниз, притормаживая рифлеными подошвами туристских ботинок, перед попадающимися иногда на пути скальными выходами. Стремительный спуск занимает всего несколько минут, а у палатки меня уже ждет накрытый на скорую руку стол. Перекусываем по быстрому, у мужичков уже зудит – надо срочно выдвигаться на рыбалку. Я остаюсь в лагере дежурным по кухне.
Пока рыбаки отводили душу, ощипал вчерашних куропаток и занялся приготовлением походной похлебки. Тут и мужички вернулись с первым уловом, выпотрошили и засолили в бочонке рыбу, оставив несколько штук свежины на ужин. Виктор Сергеевич приготовил в жестяной кружке малосольную хариусовую икру с зеленым лучком, отец заварил чай в котелке, мы расселись вокруг стола и неспешно приступили к трапезе.
Ночь окутала нас на удивленье теплым воздушным покрывалом, над головой раскинулось небо в яркой россыпи звезд, костер играл в глазах искристыми языками, речка шептала в уши свою бесконечную поэму… Отужинав, переместились к костру и долго, за полночь, сидели вкруг него, прихлебывая горячий крепкий чай с карамельками и слушали бесконечные истории, которые по очереди "травили" Владимир Владимирович и Виктор Сергевич, оказавшиеся неистощимыми рассказчиками. Такие акыны всегда найдутся в хорошей компании. Отец тоже вставил несколько своих случаев, а я больше слушал, пытался запомнить, да вскоре отказался от этой затеи (записывать нужно!), и просто впитывал квинтэссенцию жизни, спрессованную в один золотой слиток радостей и бед, встреч и расставаний, мудрости и глупости поведения людей в экстремальных и анекдотичных ситуациях. В следующий раз обязательно возьму с собой диктофон, иначе все эти истории так и канут в лету…
Заготовленные дрова прогорели, пора было на боковую. В палатке упаковались по спальникам, включили старенький приемник, оставшийся единственной ниточкой, связывающей нас с внешним миром, и под его негромкое бормотание и мягкую музыку уснули "без задних ног", разом провалившись в бездонное царство Морфея.
И побежали счастливые денечки, однообразные в своем походном распорядке, и неповторимые, как и все отдельные отрезки человеческой жизни. По утрам мы выныривали из теплого нутра спальников на остывший за ночь студеный воздух, собирали в покрытой серебристым инеем траве валежник, разжигали новый костер на белом пепелище старого, готовили немудреный завтрак. И на рыбалку.
Рыбачили вверх и вниз по реке, оставляя по-очереди одного дежурного на хозяйстве. Хариус ловился везде, иногда попадался и более крупный ускуч, с черной матовой спинкой и розоватыми полосами на брюшке. Ускучовая икра, кстати, на вкус даст сто очков вперед любой, красной или черной.
В каждом регионе у рыбаков есть свои приемы и способы ловли. На Рудном Алтае ловят хариуса без поплавка на "муху" из медвежьей шерсти, сдабривая ее каракатицей – черным продолговатым насекомым-ручейником, живущим в песчаных домиках под камнями на отмелях. "Старички" мои любят "наматывать" по реке километры, вытянут на перекате несколько штук и шагают дальше с утра и до вечера.
Ну, а я, как говорит отец, был "в своем репертуаре". Пройдя в первый день вверх по руслу в болотниках, прямо по воде, глубина которой была как раз до верха сапог, преодолевая упругое сопротивление быстрых водяных струй, перебрел на другой берег, прошел по-над обрывом к зубчатой скале, средневековым замком нависшей над излучиной реки, и устроил себе стоянку прямо над глубоким омутом. И пошло… Хариус не заставил себя долго ждать, клевать начал с первого же заброса, сразу на оба крючка. Чтобы растянуть удовольствие и не терять время на распутывание лески в колючих кустах – две рыбешки успевают своей пляской намотать такую "бороду", – я отвязал один поводок, привалился спиной к шершавому отвесному камню и наслаждался рыбалкой и окружающим великолепием. За поплавком следить не надо, поклевку чувствуешь пальцами рук через чуткое телескопическое удилище.
Зарядил мелкий осенний дождик, я накинул на голову капюшон энцефалитки и продолжал стоять неподвижно. Время от времени вытаскивал очередного хариуса, чувствуя, как одежда пропитывается небесной влагой, тяжелеет и холодит тело сквозь пяток "шкур", натянутых на себя перед походом. Я ведь приехал как раз и за этим – за неудобствами, которыми щедро вознаграждает соприкосновение, нет, полное слияние с неприспособленной "под себя" живой настоящей природой. Вот такая жизнь по мне! Пусть изнеженное цивилизаций тело потом отомстит скрипучим радикулитом, пусть, но ему все равно нельзя давать слабины, нужно издеваться над ним, испытывать на прочность. Главное, чтобы все было от души, и, как я уже говорил, не перестараться.
К палатке я вышел вымокший до нитки, усталый и довольный – рот до ушей. Рюкзак, наполовину набитый рыбой, приятно тяжелил плечи. Виктор Сергеевич, он был "на хозяйстве", как раз раскочегарил огромный костер, стащив валежник про запас, наверное, со всей округи. Для дополнительной зарядки он разминался с ножовкой, спиливая полутораметровый в обхвате мертвый березовый ствол. Я развесил парящую одежду на спинках раскладных кресел вокруг бушующего огня, а сам топтался возле в одних трусах и ботинках, поджариваясь то одним, то другим боком и стараясь уследить, чтобы на подсыхающие шмотки не упал выстрелянный костром уголек.
В другой день я, как обычно, отбился от компании и направился вниз по реке. Прошел межгорную долину вдоль нашего берега до конца и начал подниматься по тропе на склон, все более увеличивающаяся крутизна которого, вскоре перешла в практически вертикальную стену, метров на триста возвышающуюся над далеким руслом. На пути мне периодически попадались черные замшелые пни, в диаметре больше метра, а выше и ниже по склону росли гигантские одиночные пихты. Я еще подумал о том, кому могло понадобиться валить лес на такой круче и что потом сделали с огромными бревнами. Их ведь отсюда никак не вытащишь, разве что кусками.
Разгадка пришла сама собой. Мне, в то же время, показалась странной отличная ровная тропа под ногами. Протоптать такую на каменистом склоне, можно лет за тысячу, не меньше. Но, приглядевшись, я понял, что основа тропы не скала, а те самые стволы поваленных пихт, навечно вросшие в "тело" горы! Какой титанический труд вложили люди в устройство этой дороги! Конечно, гораздо меньший, чем при строительстве египетских пирамид, но, наверное, не менее важный. Хотя, для чего нужна такая тропа в безлюдном месте – ума не приложу…
Осторожно продолжая путь по уступу на отвесной стене, я перевалил на противоположный склон, и перед моими глазами далеко внизу раскинулась следующая долина. Река здесь ударялась в основанье горы на бешеной скорости, вспучивалась бурлящим водоворотом и поворачивала на юг градусов под девяносто, и я стоял прямо над ней на головокружительной высоте, вжавшись в скалу за спиной и пытаясь унять противную дрожь в ногах, накатившую от усталости и от страха за свою ничтожную "шкуру". Ведь меня так сладко тянуло оттолкнуться от уступа и, раскинув руки, полететь на упругих потоках ветра, поднимаясь над клокочущими водяными валами, над тихим осенним лесом, над застывшими горами все выше и выше… Если бы это было возможно!
Кое-как оторвав от бездны зачарованный взгляд, я начал спускаться в долину, прикидывая на ходу, как бы добраться до огромного кубического обломка скалы, клыком торчавшего в двух метрах от берега. С одной стороны этого куска серого базальта вода медленно колыхалась над темным глубоким омутом, и мне думалось, что вся самая крупная рыба должна отдыхать здесь после бешеной борьбы со стихией течения. И, наверняка, в этой яме затаился местный рыбий царь – таймень, но его-то уж на удочку не возьмешь…
«Охота – пуще неволи»! Выбрал я таки подходящее место, изловчился и перебрел к камню. Вскарабкался на его отлогий бок, размотал снасть, забросил и… через две минуты благополучно оборвал сначала один крючок, а за ним и другой, вместе с грузилом.
В общем-то, я особо и не расстроился. Меня ведь занесло в эти места не столько за рыбой, а больше «за туманом и за запахом тайги». Так что я спокойно разлегся, откинувшись на спину, на скале в воротнике пенящихся бурунов, и долго смотрел в бездонное опаловое небо. Здесь, среди рева бурлящей воды совсем просто можно было представить, что ты один на всем белом свете, один, словно Адам, и не нужно ни за кого отвечать, кроме самого себя… Слава Богу, что это не так на самом деле…
Неделя была вроде бы такая долгая, а промелькнула, словно скорый поезд мимо безымянного полустанка, только светлые пятна вагонных окон – фотоотпечатки впечатлений – остались в памяти. Отвели душу на природе, засолили рыбы почти полный пятидесятилитровый бочонок – «пора и честь знать»! Начали мы сворачиваться в обратный путь. Упаковали машины и двинулись опять через перевал Кызылащи. И на самом крутом подъеме, выруливая по скользкой глине из глубокой промоины в колее, так "приложились" передком «Нивы» к острому скальному выступу, что, думали, там и колеса оставим. На взгорке притормозили, осмотрели редуктор переднего моста, но ничего не обнаружили.
Напоследок все же решили забраться еще южнее и глубже в горы, к китайской границе, и поохотиться на косачей на вечерней и утренней зорьках. По левую руку от нас, за перевалами на высоте тысяча восемьсот метров осталось озеро Маркаколь – исток Кальджира.
По пути заглянули в маленькую деревеньку Владимировку – последний человеческий оплот в здешних краях, – для пополнения запаса курева и хлеба. Два десятка убогих домишек и глинобитных мазанок, рассыпанных как попало по пригоркам, отара замызганных баранов, голоштанная чумазая ребятня, несколько дряхлых аксакалов и старух, попавшихся нам навстречу на пыльной, выжженной солнцем дороге – вот и весь местный пейзаж. Словно в девятнадцатый век попали.
Остановились мы посреди "улицы", подошли к одному аксакалу, справиться насчет магазина. Поздоровались. Он внимательно выслушал вопрос, кивая, и неожиданно спросил, немного коверкая слова:
– Однако я тибя раньше видал, ты кто такой будишь?
– Геолог я, пенсионер, – ответил отец и тоже всмотрелся в лицо старику.
– В шисят дивятом годе мой юрта был на Тарбагатай алатау. Там тоже рядом геологи был. И ты там был, да?
– Точно, был, – поразился отец. – Моя геологоразведочная партия под Тарбагатайским хребтом тогда месяца полтора стояла.
– А твоя пасан с мой Серик баран гонял, курт ел. Да?! – корявый палец аксакала указал на меня.
Старик довольно засмеялся, увидев искреннее удивление на наших физиономиях. Надо же было такому случиться? Через три с лишним десятка лет вспомнить и узнать случайных людей, когда-то встреченных в жизни! Вот это память!
Мы еще пообщались несколько минут, тепло простились с аксакалом и вошли в ближайший двор, в котором и располагалась торговая лавочка. Необъятно толстая казашка, ни слова не говорившая по-русски, отомкнула висячий замок на покосившемся сарае и отоварила нас необходимым.
Дальше наш путь лежал на старые совхозные поля, не засеваемые теперь местными жителями даже на треть. Возле одного из них, покрытого жесткой щетиной скошенного овса, мы и расположились. Солнце уже склонилось к закату, с севера задул резкий холодный ветер, нагоняя серые низкие тучи, и воздух заметно посвежел. Вечерняя заря пропала впустую, косачи не показывались. Отец с Владимиром Владимировичем обошли все вокруг на несколько километров, а Виктор Сергеевич устроил мне перед ужином импровизированную пресс-конференцию с видеокамерой.
– Я тебе буду задавать вопросы, а ты отвечай искренне, не задумываясь, первое, что придет в голову. Добро?
Я стушевался немного, но согласно кивнул головой.
– Ну вот, побывал ты на родине – как впечатление?
– Здóрово! Сердцем отдыхаешь, а душа так и поет и рвется из груди! Зарядился горами на год, теперь можно и обратно на Север возвращаться.
– Детей своих привезешь сюда когда-нибудь?
– Конечно, привезу. Да они и были уже не раз. Правда, не в этих местах. Старшую-то дочь мы с отцом еще в пять лет возили на Черный Иртыш. До сих пор помнит.
– Посмотри вон туда, – Виктор Сергеевич указал рукой в распадок между двумя невысокими холмами. – Там уже Китай! Видишь, как будто горчица рассыпана? Это песок, пустыня Аккум!
Я всмотрелся в указанном направлении. Вроде бы такие же горы тянутся до самого горизонта, но желтоватый цвет и округлость форм бугристой поверхности подтверждали слова бывалого геолога.
– А теперь глянь левее, – решил он окончательно "добить" меня географическими фактами – Видишь, блестит светлое пятно? Вот, возьми-ка бинокль.
Мой взгляд мгновенно приблизился к искрящимся в лучах заходящего солнца молочно-белым вершинам. Но это вовсе не ледники. Слюдяные высверки на россыпи изломанных граней заливают пологие склоны от самого подножья.
– Мраморный перевал, – пояснил Виктор Сергеевич. – Дальше на восток за ним начинается Монголия. Вот такая она, Маркакольская земля!
Утром проснулись рано, выбрались, поеживаясь, из палатки и неожиданно попали в зиму – все вокруг было припорошено первым снегом. Солнце еще не взошло, воздух звенел морозцем и необъятные гористые дали были видны очень четко, до мельчайших деталей. Владимир Владимирович с отцом тут же убежали "на номера", а мы с Виктором Сергеевичем принялись собирать вещи и готовить завтрак.
И тут нам посчастливилось наблюдать уникальное природное явление – снежную бурю на расстоянии в пять-шесть километров. С китайской территории в нашу сторону катилась ослепительно белая бугристая стена несколько сот метров высотой, словно цунами, поглощая пядь за пядью желтые песчаные барханы. Серая пелена туч выделялась на верхней кромке приближающейся лавины толстыми ватными клубами. Неумолимое бесшумное движение создавало иллюзию огромной плотности снегового вала, завораживая взгляд и вызывая инстинктивное желание спрятаться куда-нибудь подальше от разгулявшейся стихии, грозившей, казалось, неминуемой гибелью всему живому. Но гигантский снежный локомотив промчался мимо нас и дальше на северо-восток, походя проглотив восходящее солнце и оставив за собой бугристое покрывало сугробов. Мороз крепчал.
Охотники вернулись с добычей, мы хлебнули чайку и пустились в обратный путь.
А через пару часов, когда машины уже резво бежали по проселочной гравийной дороге, наша «Нива» вдруг резко зарылась носом и встала как вкопанная. Редуктор переднего моста все-таки заклинило, видно не разглядели мы трещину на его корпусе вовремя и потеряли масло. Кое-как дотянули задним ходом до ближайшей деревни, где, после горячих технических дебатов, решили все же не заниматься разборкой, а просто обрезать сваркой полуоси от редуктора до колес. И время уже поджимало, да и погода совсем не располагала к длительному ремонту – мороз и не думал уменьшаться. Как решили, так и сделали, воспользовавшись бескорыстной помощью местного умельца.
В город въехали глубокой ночью. Здесь нас встретил поток вездесущих автомобилей, свет уличных фонарей, яркие огни реклам и люди, люди, люди… И все пропало: звезды, горы, леса и реки… И защемило сердце от тоски по испарившемуся в одночасье очарованию природы Рудного Алтая. Навсегда пропавшему…
Но – нет! Всего лишь до следующего раза!
|
|