Не спорь. Жизнь бесспорна. Уже давно.
Жизнь ради жизни. Они удавились точно.
Братья одной утробы на разных крюках криво.
Все потому, что больше в тюрьму не хотелось.
Первый колол черепа родных и пьяных,
Кого-то разрезал, поотрубал уши.
Прочно и прямо супругу как чьи-то руки
Вешали к потолку – так и висела рядом.
Брат за ружье, чтоб никому не достаться,
Когда пришли забирать за ворье и мелочь.
В доме напротив тихо повисла баба.
Что-то неладилось в этом подлунном мире,
Где по соседству пьяно детей строгали,
И трех сестер, что колдовством родились,
Старшей супруг насиловал и брюхатил,
Так, что одна выкинула на дорогу,
А у другой ребенок плакал от теплой каши…
Вот так и жили люди на самом углу шара,
Где все, что было, было простою тенью.
И пролетая ветром дорожным смысла,
Чуждо и сильно она дышала телами,
Свершаясь закатом, рассветом, ночью,
Не предрешая, без начертанья судеб
И наплевав на все законы и мысли.
Что-то сдавило горло и вырвал кашель
Немым вопросом в бледную ночь улиц.
Только она, которая вечно всюду,
Так равнодушна и нет ничего кроме,
Только как выдох и вдох сбивчив,
Вывих сустава и точка опоры сверху.
И все, что хочешь, - великая все примет,
Не унесешь все, что твое, - щедро.
И через рот и щель пробивает тайну,
Что не раскрыта, все остальное – деготь,
Куриц раздавленных на золотые яйца,
Грязные тени выхватывали окошки.
Там, в городах, чтоб умирать – жили,
И умирали, чтобы бессмертье было.
Здесь же травою жили и снегом спали,
Приподнимая себя над собой в петли.
Знали, где выхода нет – путь славен,
Где наплевать на все и где не выйти.
И потому, что есть и нет ее вовсе –
Именно так в песенке не поется.
Только пустоты долбят шагами землю,
Черные пасти брюха червей-улыбок.
Есть ли последствия там, где причины нету.
Умерли все и построили телом дыры,
Дыры – они без краев не живут долго.
Надо ли нам с тобой пустоту заполнить,
Если все пусто. Если забить телами,
Тоже тогда пустою кромешной станем…
Там, по деревне, они накопились лихо,
Петли как амбразуры лицом ходили,
В небе висели чьим-то забытым нимбом,
Словно мужик, вспоротый за червонец,
Шумом от ветра леса и всей тревогой,
Где никогда бродили и пели песни,
Был он ножом за пазухой русской воли,
И даже медведи прятались по болотам,
Зная, что глаз отравлен зеленой водкой
И обожжен краем земли древним,
Где продолжала жить пустота-праматерь,
Вешая на веревки сырую воблу.
Только дома в деревне хранили верность
Людям, которые жили внутри честно.
В пыльном соку комнат дома варили
Остатки звука и плотный хозяйский привкус.
Ставни, словно колени, сжимала дева
И растворялись остатки в крови и водах,
Помня, что есть мужчины. Но сын похожим
Будет на тех, кто заложил в норы
Сочную суть и горячую вещь – к жизни.
В черную ночь, где множество насекомых
Щелкает и шуршит в палисаднике шевелюры,
Хрустом волос, разбегаясь тенями по дому,
Скрипом досок, со следами рубанка и пяток,
Как по углам и складкам ушедшего тела,
Что не умело не жить житием пустыни…
Негде сейчас и некуда деть когда-то.
Смерти не жалко. Рыбой дыши на суше.
Ведь только то, хоть дырка петли невкусна,
Что не имеет смысла и дела даже,
Ведь только это, что не бывает вовсе,
Только вот это праведно и справедливо.
Безбрежное море само по себе утоляет
Неодолимое место, где нету и не было были.
Что же до нас – нам скоротать бы время!
Все-таки ах, если бы было что-то!
Мы обязательно чем-нибудь этим были…
Как удавилась – освободила гроздья,
Вырвались годы и на ногах повисли.
Пола – напротив. Женского жесткого пола…
Улицу скручивало в бараний рог глазами,
Кудри по лбу бились как птицы в окна.
Этого быть да всего совсем не может
И невозможно все, что ты видишь, знаешь!
Но без того, что есть – что есть не бывает.
Это возможно только одно. Честно и ясно.
Так ведь и надо, оно ведь так все и надо,
Не потому, что где-то живет смысл дальний,
Не потому, что все равно, что было и будет,
А потому что все это просто так существует.
Только вот больно все-таки почему-то,
Больно вот это тоже не почему, не надо…
Можно убить и в потолок врезать,
Просто висеть чем-то другим будешь.
Это как мне и деревьям не справить свадьбы.
И отрезает головы, что поспели,
Пересекая взмыленную пуповину,
Ребенок из коридора улиц – выходит,
Без имени из коридора улиц рожденный.
* Улица, которая вызвала у меня столько эмоций и размышлений, существует на самом деле. Правда, местные жители за ненадобностью давно забыли ее название, но однажды все-таки кто-то вспомнил, что называется она «Зеленые криули» или красные, даже этот старик с хорошей памятью допускал ошибку. Все описанные в поэме события имеют под собой реальную основу и все герои так или иначе связаны с этой улицей и жили в ее домах.
Два уголовника брата. Младший что-то украл, а когда за ним пришел милиционер, он убил его из ружья. Отсидев пятнадцать лет за убийство, через пару лет брат снова украл – в каком-то доме газовый баллон, а когда об этом узнали, чтобы не сесть в тюрьму опять – младший повесился. Его старший брат сидел раза три или четыре. Если младший брат был очень интеллигентного вида и даже брюнет-красавец, по которому и не скажешь, что убийца, то старший был простым деревенским мужиком, очень добрым и радушным, при этом слыл отменным плотником, а острота его топора звенела и была знакома всей округе. Только когда старший выпивал, он становился опасен и пускал топор в ход не по назначению. Первая ходка у плотника была за то, что по пьяни отрубил полчерепа у своей тетки и потом она ходила с пластмассовой вставкой. Вторая ходка за то, что порезал ножом, правда, не насмерть, жену друга, с которым пил. Сидел и еще за дебош и увечья собутыльникам. Когда старший брат сел в последний раз, его жену-пьяницу зачем-то задушил его родственник, живущий на этой же улице и говорят, ходил убивать со своим младшим сыном. Когда плотник-сиделец вышел, ему об этом естественно рассказали. Через несколько лет после очередной пьянки, он взял топор и пошел рубить душителя жены. Но в тот вечер не нашел родственника и порубил оказавшихся рядом его мать и ее сожителя, лбы которых потом зажили. Однако наутро теперь уже старший брат, испугавшись, а ему было за шестьдесят, поняв, что скоро придут и снова посадят, тоже удавился. Кстати, этот брат так никого и не убил за свою жизнь. В те же годы про женщину в одном из домов, мимо которых плотник ходил мстить, сказали, что она повесилась. Она жила в городе, в деревню приезжала отдыхать на лето со своими двумя детьми и по слухам удавилась из-за больших долгов.
Через дом от старшего брата жила бабушка, которая как говорят, колдовала. Ее дочь пила, но вышла замуж за хорошего мужика и в деревне судачили, что мужика этого к ней бабка – приворожила. Правда, три внучки от этого мужика получились недалекими, а сама дочка и мама трех внучек ушла в итоге с молодым любовником. Старшая ее дочь вышла замуж и тоже родила дочку. Однако ее муж насиловал и ее сестер-двойняшек – так как все они вчетвером жили в одном доме. Одна двойняшка пила и потому у нее однажды случился выкидыш. Другая не пила и родила от мужа своей сестры девочку. Родившаяся крохотная худенькая девочка, которой ворожунья приходилась уже прапрабабушкой, была совсем прозрачной и в свои три годика не говорила. К счастью, малютка не успела вырасти и стать изнасилованной дядей – ее с мамой дальние родственники в другой конец России. Они потом рассказывали, что когда девочка попробовала кашу со сгущенным молоком, то очень долго облизывалась – до того было вкусно.
2005 г.
|
|