- Что ты думаешь о стиле Бронштейна? – протянул Лекарь мне его статью.
- Концептуально.
- А конкретней? – подозрительно посмотрел на меня Лекарь.
- Депрессивно.
- Точнее, Вернер? – Лекарь, кажется, начал сердиться.
- Примитивно.
Я достал сигарету. Повертел её в пальцах. Вытащил зажигалку. Поджёг кончик сигареты, затянулся. Глаза Лекаря радостно блестели. Аккуратно порвав статью на две части, половинку он протянул мне. Другую половинку порвал ещё на две части и одну часть снова отдал мне.
Высморкавшись в свою половинку газеты, Лекарь торжественно спросил:
- Хочешь новость?
- Нет.
- А я всё равно скажу: его убили!
(Говорят что при затяжке температура в сигарете накаливается до тысячи градусов. Вполне может быть. И я стряхиваю пепел, температура которого тут же опускается до… Хрен его знает, до какой отметки, да это, в общем, не так уж важно. Я просто смотрю как серебристые ошмётинки пепла летят в оранжевую траву).
- Убили, да – убили… Оставишь затянуться… Да… вот знаешь как – жил себе человек, тихо пил, склочничал понемногу, ну иногда кропал статейки тоже. По вечерам с девочками из «Академии» баловался. И, понимаешь, не думал даже, что смерть-то – она уже рядом! Что, если… а знаешь кто убил его?
Я в последний раз затянулся и передал бычок Лекарю. Присев на корточки, я внимательно посмотрел в его глаза.
(Бронштейна убили много лет назад. Кажется, это было в 23-м. Все знают, что убил его Лекарь, но до сих пор никто не знает причину убийства. Сам Лекарь стопроцентно уверен, что Бронштейна убил я. За это он меня и любит).
- Я знаю, что ты догадываешься, кто это сделал. А, Вернер? Скажи мне, ведь я твой друг, а друзьям надо доверять. Кто убил Бронштейна? Кто?
(И почему это наша трава такого ядовито-оранжевого цвета? Почему она не синяя, или на крайний случай не зелёная? Оранжевый цвет – цвет агрессии, и всё-таки она оранжевая. Почему?).
- Почему трава оранжевая Вернер? Что это значит? – Лекарь тоже присел на корточки. И я только сейчас заметил на его поясе кобуру.
- Знаешь, Лекарь, - из оранжевой травы не завернуть хорошего, доброго косячка, поэтому она такого цвета. А не синего, и не зелёного. И я не убивал Бронштейна.
- Врёшь. Моя мамка всю жизнь накуривалась только оранжевкой. Она говорила: «Если у тебя не хватает мозгов быть умным, сделай вид, что ты дурак». А ты не похож на дурака, Вернер. Давай, вспомни как это было…
(Каждый день одно и то же. Как в том старом фильме – день Сурка. Сурок помнил, что вчера всё было точно так же, как и сегодня, а мы не помним. Хотя я уверен, что всё происходящее сегодня уже было вчера. А завтра мы забудем обо всём сегодняшнем, воспринимая наступивший день как новую, пусть и малозначимую, веху нашей жизни. И только в сердце затаится депрессивная тоска от необходимости проживать каждый день заново).
- Всё, Вернер. Пора. Идём! – Лекарь поднялся с корточек и, разминаясь, сделал несколько гимнастических упражнений.
Я послушно поднялся с корточек, отряхивая с брюк пепел.
(Я догадывался, нет, я был уверен, что сейчас Лекарь поведет меня к тому самому дереву, где много лет назад произошла трагедия. Меня давно мучил вопрос: зачем же Лекарь все-таки убил Бронштейна? Ведь тот всю свою сознательную жизнь заботился о Лекаре, устраивал его разгильдяйскую жизнь, помогал и финансово, и морально. Когда Лекарь впутался в аферу с распространением Декартовских Идей О Всепрощающем Свете Идущего Вспять Времени, Бронштейн внес за его освобождение из тюрьмы двадцать миллионов евро. Лекарь после этого прилюдно обозвал Бронштейна «задыхающимся в собственных испражнениях неосинхронистом». И из когтей обнаглевших олигархов-терорристов Лекаря тоже вытащил Бронштейн…
Словом, Бронштейн был для Лекаря просто образцовым старшим братом. Чего младший просто-напросто не ценил).
- Я много думал над тем, что же все-таки хотел сказать Бронштейн этой своей «Легальной территорией бесноватых кентавров». Вообще, в голову от таких книжек лезет всякая чертовщина… Вот, например, как понимать этот его тезис: если ночью вас посещают мысли о полной бессмысленности человеческого существования, знайте, вас атакует бесноватый кентавр 4-ой категории тьмы. А если меня посещают мысли о бессмысленности существования такого человека, как Бронштейн? Это кентавр какой категории?
Внезапно развеселившись, Лекарь остановился и, похлопывая меня по плечу, стал тихонько повизгивать – так он смеялся.
(Я с тоской смотрел в сиреневую даль несущегося на нас тумана: где-то там, в расстоянии 20 минут пешего хода, росло то самое дерево, к которому мы и продвигались).
- Да…, - лицо Лекаря стало серьезным, сейчас он смотрел туда же, куда и я. – Сиреневый туман над нами проплывает, над тамбуром горит полночная звезда… Что такое тамбур кстати?
- Не знаю. По-моему, это слово обозначает какой-то ритуальный обряд славян середины ХХ века. Не зря был даже такой запрет «В тамбуре не курить». То, есть обряд был настолько священен, что запрещалось осквернить его хоть чем-то мирским, даже никотиновым дымом…
(Поговаривали, что еще одним действующим лицом трагедии Бронштейна, а точнее исполнителем убийства был Ёж. Кто такой Ёж? Опять же по слухам он был из тех ярых идейных неосинхронистов, что шатаются в пространственно-временном континууме без всякого дела, пытаясь добиться полной дехронизации исторического процесса. Никто никогда не видел Ежа, но все были уверены в его существовании и его причастности к гибели Бронштейна).
Лекарь, повернувшись ко мне спиной, негромко говорил:
- Нет, Вернер, тамбур – это как раз то место, где разрешено было курить. Странная психология была у наших предков: то, что неофициально разрешено, официально запрещается и подавляется. И наоборот. В наше время можно убить человека, и люди пользуются этим правом; мы не имеем право на свободу передвижения в пространственно-временном континууме, и ни у кого даже мысли не возникает – собственно почему? Тут шире: человек стал формалистом не внешне даже, а по своей сути. Ты как думаешь?
(Я думал, что Лекарь в последнее время ведет себя все подозрительнее, ему нужно поаккуратнее быть в мыслях и разговорах. Если я, допустим, еще пойму все его странности, то некоторые даже слушать эти бредни не станут. И в один прекрасный день…)
- Я вынужден расценивать твое молчание Вернер как бунт против системы. Объясняю: система – это наш мир + ахронизация всего пространственно-временного континиума. Всяческие исключения вроде неосинхронистов и всей остальной творческо-трансцедентной п…….и тоже являются частью системы. На страже этой системы стояли Бронштейн, я и ты. Ну, еще Ёж…, он правда давно отошел от дел, шляется где-то в ХХ-х веках… Так вот, Бронштейн мертв, ты после частичной амнезии в роли охранника системы уже не годишься. В последнее время ты, Вернер, о многом стал догадываться. Уже одним фактом своего существования ты угрожаешь безопасности системы. А за это полагается пуля в лоб. Смотри…
(Последнее, что я успел отметить краешком гаснущего в сумерках сознания – это вспышка яркого огня, мелькнувшего в……………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………..)
Что самое интересное: объявший меня сиреневый туман ничего не имел против Лекаря. Нашептывая – что ты думаешь о стиле Бронштейна, - он почти беззвучно объяснил явление моего мира, того мира, в котором я прожил всю свою сознательную жизнь, всего лишь маленькой частицей, пылинкой среди большого множества других пылинок, составляющих великую бесконечность Пути.
Так что же я думаю о стиле Бронштейна?
|
|