Наконец они собрались все вместе. Рая смотрела на своих детей и внуков. Какие все разные. Больше похожи на отца. Жаль. Он грубый. К старости совсем из ума выжил. За соседкой ухаживать начал. Разводом пугает. Хоть бы при детях не напился и драться не полез.
«Мамочка! За твой день рождения, дорогая ты наша, любимая! Лэхаим!» Старший сын Семён поднял бокал и подошёл к матери. Обнял. От матери пахло тёплым хлебом. Она поцеловала сына и заплакала. «Ну, вот. Меня учила не плакать, а сама… Смотри какие мы стали! Орлы! Лэхаим!», – он отпил из бокала и поставил его на место. Рая любовалась сыновьями и невестками, обнимала внуков и с ужасом думала, что через три дня они опять разлетятся во все стороны, а она останется в своём просторном пустом доме. Сенечка с женой и детьми улетят в Израиль. Они уже десять лет там. Сделали ей заграничный паспорт, но она так и не собралась к ним в гости. Рая слушает радио и удивляется, как они живут на этой земле, где заходишь в автобус и не знаешь, – доедешь ты домой, или террорист уже готовит свой опасный груз. Боренька и Сима уедут в Америку. Там тоже теперь неспокойно. Они ей часто звонят по телефону. Но по телефону всего не расскажешь…
Гарик с Кариной улетят в Москву. Там хоть в метро не заходи. А в деревне с родителями оставаться не хотят. Строили дом большой, думали, что вся семья будет жить вместе…
Рая вытерла слезу, покатившуюся горячим солёным ручейком прямо на картофель.
«Зачем вы, мама, Ицику положили сметану в мясной борщ?», – строго спросила невестка. «Это я не буду кушать. Вылей борщ в мусорную коробку. Он не кошерный», – с акцентом произнёс внук. «Чего?», – возмутился подвыпивший дед Иван, – «Я тебе сейчас устрою! Еду выбрасывать? Марш из-за стола. Больше тебя кормить не будем!»
«Да нет в борще сметаны», – соврала Рая. «Баба Рая врёт!», – заплакал Ицик. «Баба – брехуха?», – глаза деда налились кровью. Он стукнул пудовым кулаком по столу так, что тарелки со звоном подскочили. «Разбаловали мальца. Быстро становись в угол. Меня отец ставил коленями на горох, а я – добрый, да и горох жалко портить. Но над дедом с бабой изголяться не позволю!» Все молчали. Невестка и Сеня вытерли полотенцем рты и вышли из-за стола. Трапезу продолжали молча… «Мы, наверно, дня на три в город поедем. Не обижайся, мама. Обещали в городе нашим детям зоопарк показать. И школьный друг звал…», – виновато пробормотал Сеня.
Рая мыла посуду, мокрым кулаком отстраняя непослушную прядь волос от вспотевшего лба. Поседевшие кудри лезли прямо в глаза. Гора посуды, казалось, не уменьшалась. И раньше вся семья имела обыкновение после еды сбрасывать грязные тарелки и чашки в мойку. «Сама их избаловала. Сама виновата…», – думала Рая, поглядывая на второго внука, который в знак солидарности стоял вместе с наказанным братом в углу.
«Ицик! Попроси у бабушки прощения за свои слова и поедем в городской зоопарк», – попросила мать сына, но ребёнок, отвернувшись, процедил сквозь зубы: «Пусть я умру от голода, но прощения не попрошу. Она меня обманула, обманула!»
«Да, отправляйтесь Вы куда хотите. Я на Ицика не сержусь. Не понравился мой борщ и не надо. Вы в Израиле к другой пище приучены. Я об этом и не подумала. Сама виновата. Собирайтесь, пока не потемнело. Живите своей жизнью. Я вам не помеха».
Боря подошёл к матери и обвил её руками, как берёзу. Рая почувствовала мужскую силу. А какой болезненный родился... Еле-еле его от воспаления лёгких спасли. После армии пришёл сильным, волевым, красивым. Этот её не бросит, как Сенька.
«Мам! А, мам! Сима тоже в город просится. Там, говорят, фонтан с цветомузыкой по вечерам включают. Она хочет посмотреть. Не обижайся. Мы тебя очень любим. Но не можем же мы весь век около маминой юбки сидеть. Правда? Скучно в деревне. А по телевизору муру показывают. Смотреть нечего. Так мы с Сенькой в город поедем? Я его десять лет не видел».
«А меня вы сколько лет не видели? Если бы не юбилей, то не приехали бы вовсе?», – подумала, но не сказала Рая.
…
Гарик с Кариной чувствовали себя в деревне, как на даче. Они устали от московской суеты и радовались отдыху в деревне. Карина быстро переоделась и утащила мужа на речку, продемонстрировав всем свой новый, открытый до беспредела купальник, и ослепительную улыбку.
«Её бы по телевизору показывать! Красавица! Умница! Жаль, что не еврейка, правда, отец Гарика тоже…
Какие за мной ребята ухаживали. Из каких интеллигентных семей. Дура! Влюбилась в своего Ванечку и… уехала в деревню. Похоронила свою молодость. Могла быть перспективным инженером, а стала дояркой…» Рая со злостью общипала курицу, как будто отыгрывалась на ней за несбывшиеся мечты. Кинув курицу в кипяток, стала перебирать гречку, надвинув очки на край носа. Одна дужка от очков отломалась и Рая привязала вместо неё резинку из трусов. Резинка всё время сползала с потного взмокшего затылка и ужасно раздражала Раису.
…
Послышался смех молодых. Это дети вернулись с речки и, обгоревшая на пляже Карина защебетала, что они пойдут в лес по грибы. Рая даже ахнула от неожиданности, ведь уже смеркалось. Грибов и видно не будет. Кто ночью по грибы идёт?
«Мы с собой фонарик возьмём. Это так романтично…», – уверяла невестка. «Ты лукошко не забудь», – подсказал Иван. «А лукошко зачем?», – наивно удивилась красавица. Все рассмеялись. «Мы в лес пойдем шашлыки делать. Костёр из сучьев разведём. Я гитару привёз. Друзья попросили спеть песни, что сейчас на московских тусовках поют. Они знают, что у Карины красивый голосок». Дети быстро собрались и с шумной соседской молодёжью выкатились говорливым шаром на тропинку, мгновенно исчезнув из вида…
Рая с ненавистью смотрела на курицу, подпрыгивающую в кипящем бульоне. Из сарая доносилось сонное сопение Ивана. «Это – его воспитание. Он её не уважал, унижал при всех и дети ни в грош не ставят. Десять лет их не видела. Все слёзы выплакала. Думала: приедут, останутся с ней навсегда… Куда там… Им с ней не так интересно. Со слонами и бегемотами в городском зоопарке интересно, а с ней – нет!» Рая стала проклинать жилистую курицу, свою беспросветно-серую жизнь, толстокожего Ивана, молящегося только на бутылку водки, его глупых родителей, обзывавших её жидовкой, "гулящую" соседку – румынку, говорящую на идиш и патологически ненавидящую евреев.
В коридоре зазвонил телефон. «Иду-иду! Сейчас! Иду-иду!», – запричитала Рая, словно её могли услышать. И тут раздался страшный треск, лязг, звон разбитой посуды. Рая поспешила в кухню и обомлела. Тяжёлый шкафчик, висевший на стене, рухнул, сбив с плиты кастрюлю с кипящим бульоном. Курица вылетела из кастрюли и, отскочив от стены, плюхнулась на пол, оставив на стенке жирный отпечаток. Ножи и вилки были рассыпаны по всей кухне. Хранившиеся в стеклянных трёхлитровых банках крупы, горох, мука, перемешанные с осколками стекла валялись на полу, перемазанном прошлогодним, сливовым повидлом… Рая побледнела и представила, что было бы с ней, если бы не зазвонил телефон. Есть Бог на свете! Она побежала к дребезжащему телефону. Дрожащими руками сняла трубку и услыхала взволнованный голос её Семёна: «Мамочка! Что случилось? Ты не подходишь к телефону. Вы уже легли отдыхать? Что-то мне тревожно на душе стало. Мы вас не обидели? Не волнуйся! Всё в порядке. Мы с детьми у Фельдманов остановились. Они нам очень рады. Тоже собираются в Израиль. Я завтра позвоню. Ну, пока…» Рая положила телефонную трубку и руки её бессильно упали на передник.
…
…«Слушай, Фельдмаша, ты мне правду скажи, почему ты именно в Израиль собрался? Почти все евреи нашего класса в Германию лыжи навострили, а ты к нам…», – Семён долил в рюмку вина и посмотрел другу прямо в глаза. «Только не говори, что ты едешь из-за детей. Из-за детей мой брат уехал в Америку. Там уровень жизни выше. В Израиле стреляют, взрывают автобусы, а тут у вас поспокойнее. Должность у тебя хорошая. Квартира ладная. Машина всем на зависть. Жена – врач известный. Чего дома не сидится?»
Фельдман улыбнулся и тепло потрепал друга за плечо. «Спасибо за правду, Сенька. Ты всегда слыл человеком честным и порядочным. Пугаешь? Отговариваешь? А сам чего в Израиле десять лет живёшь, к брату не перебираешься в Американские небоскрёбы?» Сеня отметил про себя то, что друг ответил вопросом на вопрос, – «Я к себе на Родину вернулся. Хочу, чтоб мои дети гордились, что они евреи, а не стеснялись этого. Я стеснялся своего еврейства. Прятался за фамилию отца и… вдруг прозрел. Жена мне глаза раскрыла. Я в детстве на себе антисемитизма не ощущал, потом в институт несколько раз поступал. Там с одним антисемитом, желчью брызжущим, столкнулся. Я ему даже благодарен за то, что он мне прямо сказал, что я должен убираться в свой Израиль, до него я до этого своей головой додуматься не смог. А тебя, что туда гонит? У меня фамилия украинская, но по маме я – еврей. А ты с еврейской фамилией будешь считаться там русским по маме. Фельдман – не еврей?! Парадокс!»…
Друг не ответил. Они молча выпили вина. Закусили. Потом Сеня посмотрел, как на диване, словно котята, спят его малыши. Он вышел покурить на балкон. Город растаял во тьме. Освещались только дороги. Экономили электричество. Почувствовав спиной взгляд, Семён обернулся. Это была жена Фельдмана. Рита училась с ними в одной школе и Семён даже приударивал за ней в девятом классе, а потом они поссорились из-за чепухи и расстались. Он все уши прожужжал другу о своей любви, но после ссоры о ней начисто забыл, влюбившись в подругу Риты, а потом в подругу подруги…
Вернувшись из армии, он узнал, что Рита вышла замуж за Фельдмана. А он женился ещё раньше в Литве, где проходил службу.
«Мы через неделю будем в Израиле. Уже все документы готовы. Будем жить у моей тётки, а потом посмотрим…»
Сердце Семёна заколотилось, как тогда, когда они сидели одни в классе. Рита помогала ему готовиться к сложной контрольной по математике. Потом они долго целовались, пока в класс не зашла уборщица… Он захотел увидеть глаза Риты, резко повернулся к ней, но Риты на балконе уже не было…
…
…«Спой, Карина!», – попросили ребята. Карина вопросительно посмотрела на мужа. Гарик невольно залюбовался женой. Догоравший костер высвечивал её мягкие черты лица. Глаза сияли счастьем. Через полгода она подарит ему сына… «Спой песню про истину, которую ты написала с Алёшей», – он взял гитару и добавил: «Слова моей жены, а музыка моего друга». Карина улыбнулась: «Я сначала стих прочту, сегодня написала», –
она откашлялась. «Мелькнула ящерицей строчка
И, улизнула, – нет следа…
Да только многоточий точки
Напомнили… Была, ведь? Да…
И гениальной показалась
Той мысли простенькая вязь.
А, может, истина стучалась,
Да в руки, в руки не далась.
«Сказали: «Истина в вине», но кажется сегодня мне,
что может истина в ином, что ж заливать её вином?», – запел Гарик. «А может истина в любви? Быть может истина в мечтах? Она – невзрачная в пыли у наших ног, в траве, в цветах…», – Карина низким голосом вторила мужу. Их голоса расходились, а потом сливались в один голос. «Неужто истина во снах, где души наши песнь одна? А может истина в стихах, где правды истина видна». Все притихли и слушали песню. Подошли студенты с гитарами и рюкзаками за плечами. Они присели к костру. Все взгляды были примагничены к лицу Карины. «Быть может, плавится в огне. А, может, спрятана в тиши… Где истина? Известно ль мне? В чём истина? Пойми. Реши. Быть может, истина за той потом откроется чертой… В твоей вине? В моей вине? Неужто, истина в вине?!»
Эхом откликалась песня в лесу… Карина придвинулась поближе к мужу и, не замечая восторженных взглядов слушателей, допела сама окончание песни: «В зачатье? В жизни? В смерти? Где?!
Наверно, – истина во всём.
Прозреньем станет в темноте.
Мы истину в себе несём».
Песня закончилась, но она продолжала звучать в глубине леса… «Мы истину в себе несём!», – шелестела листва… «Мы истину в себе несём», – вторили травы…
«Ну и жена тебе голосистая досталась! Везёт!» «Просто у меня хороший вкус! Жену взял самую красивую, самую умную, самую голосистую! Говорят, чтобы всё это иметь, надо жениться на нескольких женщинах. Мне редкий экземпляр достался. Если бы она была немая, то цены ей не было бы. Слишком много разговаривает по телефону. Читает подругам свои поэмы. Вводит меня в расходы», – пошутил гитарист.
«Гарик! Идеальные люди скучны. Должны же у меня быть хоть какие-то недостатки?», – отпарировала «говорливая» жена. Они до утра пели песни под гитару и глядели на оранжевые искорки костра, высвечивающие их счастливые молодые лица.
…
… Рая не спала. Она вертелась с боку на бок. Семьдесят лет. Это много, или мало? Промелькнули в ежедневных заботах. Желают дожить до ста двадцати. Она кроме своих коров и не видела ничего. Передовая доярка. Фотография висела на доске почёта. Грамотами хоть квартиру обклеивай вместо обоев, а счастье улизнуло…
Муж по жизни прошёл, как лось, ломая всё на своём пути. И её чуть не сломал своими гулянками, да пьянками. Поехать бы куда-нибудь, хоть на недельку. На пенсии далеко не уедешь…
Хоть бы на этот Израиль глазком взглянуть.
… Ей приснился сон, будто стоит она в большом сельском клубе, где вручали ей грамоты и сам председатель колхоза протягивает ей билеты на самолёт, где большими буквами написано «ИЗРАИЛОВКА». Все аплодируют, только Ваня смотрит на неё укоризненно и цедит сквозь железные свои зубы: «Русско-еврейская баба, а позоришь семью. Уезжаешь. Мужа бросаешь на голодную смерть. Разве этому Вас там в нашем ветхом завете учили? Ладно. Езжай! Поплачь за всех нас у стены плача. Отмоли наши грехи. Привези нам тору. Почитаем. Разберёмся. На посиделках обсудим. И засунь в стену записочку, чтобы Бог наши желания исполнил». Он протянул Рае огромный ватманский лист, исписанный мелким подчерком от края до края. И все сидящие в зале протянули к ней руки с записками. Она чуть не упала от тяжести миссии на неё возложенной. Но удержалась и громко ответила председателю колхоза: «Выполню, товарищ Мироненко, возложенное на меня поручение и сразу вернусь! Только на Израиловку одним глазком гляну, в море искупаюсь и кокосовый орех куплю для Вани. Он его никогда не ел. И кокосовое молоко никогда не пил, только коровье… Давайте записочки! Давайте записочки!» Её завалили записками так, что она еле видна была из-за этого потока желаний. «Да-ва-йте за-пис-ку!!!»
… «Ты чего орёшь? Напилась по случаю юбилея?», – растормошил пьяный муж орущую во сне Раису.
…
… Семён и Борис уехали со своими супругами в город и сразу разлетелись в разные стороны. Каждый поспешил по своим делам…
У каждого своя орбита…
Борис Иванович и Сима Владимировна сидели в ресторане за разными столиками. Со стороны никто бы не подумал, что они женаты. Сима Владимировна с безразличным видом поглощала заказанные блюда, наливала сама себе шампанское и не смотрела в сторону мужа. Ей надоели его постоянные деловые встречи там. Она, точно красивая кукла сопровождала его, ей делали комплименты его друзья и сотрудники, за ней ухаживали его деловые партнёры, а он весь был в своём бизнесе, выделяя жене быстрые встречи и долгие разлуки. Командировки… Командировки… Наконец она дождалась того, что они вместе поехали к свекрови на юбилей. Ей казалось, что здесь он из механического робота снова превратится в обаятельного Борьку. В того, который рисковал своей жизнью, ночью лез по обледеневшей трубе в общежитие на третий этаж, чтобы она, выйдя утром на заснеженный балкон, с удивлением заметила голубые, как его глаза, цветы – подснежники.
В ресторане слишком громко играла музыка. В Америке они, когда оставались вдвоём, предпочитали посещать русские рестораны, а здесь он повёл её в гостиницу для иностранцев. Какие они иностранцы, если большую часть жизни прожили тут? К Борису Ивановичу подошла официантка и передала какую-то записку. Борис Иванович привычным движением поправил галстук, одёрнул безукоризненно сидевший на нём серо-пепельный костюм и… вышел из зала. Вернулся он быстро с очаровательной блондинкой, трепетно поддерживая её под локоток. Они сели спиной к Симе Владимировне. Сима почувствовала терпкий запах дорогих духов. Ей легко было наблюдать за ними. Вот он что-то спросил у деловой партнёрши, сделав вид, что музыка играет слишком громко, и он не слышит ответа. Вот она наклонилась к нему и шепчет что-то прямо в ухо, окуная его в пену своих крашенных волос. «Полновата, но не дурна», – отметила про себя Сима Владимировна. Она стала вилкой вылавливать скользкие маринованные грибы, которые никак не хотели, чтобы их накололи на вилку. Когда Сима подняла свои густо намазанные импортной махровой тушью ресницы, стол деловых партнёров был пуст. Сима Владимировна оглянулась. В центре зала, крепко прижав к своему любимому галстуку деловую партнёршу, её родной муж танцевал танго. Глаза его были полузакрыты. Наверно он в уме подсчитывал выигрыш от заключённой сделки. Сима поддалась ярости. Ревность выпустила когти, и первым желанием было подскочить и, влепить ему звонкую пощёчину не за сегодняшний испорченный вечер, а за все годы семейного одиночества. Вторая идея тоже была отвергнута ею. Даже если она сейчас подойдёт к истошно орущему певцу и пригласит его на танец, то муж этого не заметит. Его глаза полузакрыты, а счётная машина извилин перемножает проценты в оплывшем жиром мозгу…
Сима Владимировна спокойно встала, допила бокал с ледяным лимонным соком, ровной походкой подошла к мужу и тихо попросила отдать ей ключи от их гостиничного номера, так как ей захотелось именно сейчас принять тёплый душ и лечь в ожидании его прихода в мягкую постель. Борис Иванович никак не ожидал такого поворота событий. Он как-то скис, обмяк, точно мяч из которого стал выходить воздух, стал что-то объяснять ничего не понимавшей деловой блондинке, оправдываться перед ней, а не перед женой, искать ключ во всех карманах пиджака, хотя положил его в брючный карман. Сима Владимировна демонстративно сама взяла ключ из брюк мужа и удалилась отдыхать. Борис Иванович вернулся под утро.
Сквозь сон, Сима Владимировна слыхала, как шипел Борис, укоряя тем, что она специально хотела сорвать его долго вынашиваемый проект, что Сима умеет лихо тратить тяжело зарабатываемые им деньги, щедро бросаемые любящим трудягой-мужем к её ногам…
«Мог бы нас познакомить, представив друг другу», – деловито пробормотала Сима Владимировна и снова белая лёгкая яхта унесла её сонное воображение по морским волнам на необитаемый остров с разговорчивыми разноцветными попугаями и летающими с пальмы на пальму юркими обезьянами…
…
Рая наготовила пирожков с мясом, жаркое, рыбную уху и блинчики со сметаной, чтобы каждый взял себе то, что он захочет, но дети не приехали. Борис позвонил, что у него новые деловые встречи. Семён поехал с детьми Фельдмана и со своими в зоопарк, а Гарик с Кариной умчались до вечера кататься на лодках с друзьями.
Рая спотыкалась о шкафчик. Его никто никак не мог повесить на место. «Так и я, как этот шкафчик, упаду и вывалятся из меня все радости, тревоги и переживания, которые я столько лет храню под замком…», – подумала Рая в поисках очков, планируя зашить мужу брюки. «Без очков – очков не отыскать!», – придумала Раиса новый афоризм и зауважала себя. Она тщетно пыталась нащупать млеющими пальцами резинку от трусов, привязанную к очкам. Но вместо этого наткнулась под диваном на носки мужа. Носки были разного цвета и источали сильный аромат. Куда же он пошёл в разных носках? Не к соседке ли? Ишь, просолил носки, как тарань. Поставь, так они сами стоять будут: один тёмно-синий, другой – болотно-зелёный. «Поменял» носки с левой ноги на правую…
…«Мам! Ты слышишь меня? Это Семён! Где братья? Не слышу. Говори громче! Тут вот какое дело. У Фельдманых тёща заартачилась в последнюю минуту. Не хочет ехать. Уговаривать её никто не собирается. Фельдмаша думает билеты на самолёт сдать, пусть, говорит, дома сидит», – в телефонной трубке что-то затрещало и щёлкнуло, – «А мы с женой подумали и решили тебе и отцу предложить к нам в Израиль на пару месяцев на отдых приехать. У нас круглый год – лето! Овощи! Фрукты! В нашем городе, пока, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, спокойно. В море покупаешься. У нас Мёртвое море есть, так оно такое солёное, что многие болезни лечит! С внуками пообщаешься, а то они вас за чужих принимают. Не порядок это. Заграничные паспорта мы же вам давно сделали, скоро срок выйдет… Да и билет зазря пропадает. Скажешь отцу?»
Рая подумала, откашлялась, как перед речью, мол дел невпроворот, корову доить надо, кур кормить, деду обед готовить, прибираться… а вместо этого слетело с губ её: «Спасибо, сынок, за приглашение. Сама поеду. Отец за домом присмотрит»…
…
…Самолёт взлетел в небо. Рая посмотрела вниз и ужаснулась. Она не предполагала, что увидит всё таким крохотным. В фильмах видела землю нашу, как в бинокль. А тут самолёт летит выше облаков. Слева сидят уставшие Фельдманы с детьми. Бабушка их осталась. Ей, где бы она ни была, – плохо будет. Зануда она. Они один раз вместе в санатории отдыхали. Неплохой санаторий. Сенечка путёвку достал… Всем Фельдманша была недовольна. Всё было не так. Еда невкусная, погода пасмурная, фильмы скучные, врачи некомпетентные… Она и себя раз в год полюбит, если не забудет… Но теперь и Раиса за границу выбралась, как «Лягушка-путешественница». Всё ей здесь нравится: милые стюардессы, телевизор, угощения…
Израильская земля Раю приняла гостеприимно. Погода была прелестная. Пальмы приветственно помахивали ей своими веерами. Семён встретил её в аэропорту вместе с детьми, разговаривавшими между собой на незнакомом Рае языке. «Они у тебя на израильском языке говорят?», – поинтересовалась Рая. «Это – иврит, мама! Наверно твои родители молились на иврите». «Они не говорили на иврите, в доме был идиш. Это не одно и то же?» «Нет. Хотя есть много похожих слов. Идём, мама, мы все тебе очень рады.» Рая оглянулась и увидала, как Фельдманов с цветами встречают много людей. Они все обнимаются, целуются, шумят, делятся впечатлениями. Только Рита стоит в стороне и глаза её полны слёз, то ли от счастья, то ли от волнения, то ли от рождающейся ностальгии…
Рита пристально смотрела на Семёна. Неужели он не понял, что в Израиль она приехала с семьёй из-за него?! «Старая любовь не ржавеет»… Столкнувшись с ним взглядом, Рита резко отвернулась, подошла к детям и слилась с шумным потоком, вытекающим из аэропорта...
…
…Раю, как туристку возили по всему Израилю. Дети работали. У них не было времени заниматься матерью, поэтому Рая была обеспечена туристическими путёвками с русскоговорящими гидами. Она, несмотря на застарелый радикулит, бодро взбиралась на гору, узнавая про жителей Массады, покончивших с собою, но не сдавшихся врагу, купалась прямо в лифчике и юбке (купальник она не подумала приобрести) в озере Кинерет, почему-то называемом всеми морем, загорала на берегу Мёртвого моря и страшно обгорела от солнца.
«У Вас есть крем?», – подошёл к ней загоревший, как негр старик, заговоривший на идиш. Рая подняла брови. Неужели она похожа на продавщицу кремов? Она ответила на идиш, что у неё нет крема, удивившись тому, что говорит на идиш… «У меня есть крем», – протянул «негр» пластмассовую коробочку с ароматной мазью и указал пальцем на спину Раисы. Спина несносно болела, под кожей был водяной мешок, похожий на аквариум . Рая не видела место ожога, но чувствовала страшное жжение. Достать больное место не было никакой возможности. «Можно я помогу Вам?», – предложил загорелый старик. Он деликатно стал наносить крем нежными, осторожными движениями. «Можно и мне помочь?», – к ним подошёл ещё один «жених». Рая сурово посмотрела на ещё более загоревшего, чем «негр» деда. Он был такой высохший, как мумия и коричневый, словно сделан из шоколада. «Ну и солнце в Израиле!», – подумала Рая, – «Неужели и я вернусь домой такая же загоревшая?! Видел бы меня сейчас мой Ванечка…»
… Дети сняли матери комнату на вилле одной пожилой хозяйки, живущей в другом городе у сына. Дама сдавала каждую комнату разным семьям, поэтому вила напоминала общежитие. Общий туалет, раздражающая всех не закрывающаяся дверь от ванной комнаты, общий холодильник из которого время от времени исчезали яйца и куриные ножки…
А в остальном всё было неплохо. Дом утопал в тени деревьев. Рядом был маленький сквер с удобными скамейками, где можно было поговорить по-русски с новыми репатриантами, высыпавшимися, как фасоль, из своих домов, как только спадала жара…
Соседи оказались приятными людьми. Молодожёны были студентами. Они утром уходили в университет и возвращались вечером. Включали тихую музыку, готовили на общей плите яичницу с помидорами, жарили картошку и кабачки…
Другую семью Рая не видела, а слышала. Они уходили рано, когда она ещё спала, а приходили, когда она уже спала, разбудив почти всех домочадцев громким хлопаньем входных дверей и топотом ног. Говорили, что они подрабатывают мытьём посуды в местных ресторанах…
Один сосед приехал из Венесуэлы. Он работал наёмным рабочим. Всегда всем улыбался и произносил только одно слово: «Компанья!»… На втором этаже жила ещё одна семья. Там было много детей и много шума от них и их родителей. Напротив Раи жил парень-солдат. Он приходил домой не каждый день, долго говорил с кем-то по телефону, по-русски, и смотрел телевизор по ночам. Ни с кем из них Рая не общалась, кроме одинокой женщины, живущей на втором этаже в угловой комнате. Рая, возвращаясь из очередного путешествия по стране, спала часа три. Потом, уже к вечеру, когда сумасшедшая жара спадала, выходила на веранду. Туда же спускалась Фаина. Они были однолетками. Но Фаина была вся в морщинах, седая, печальная и выглядела старше своих лет. С ней Раиса делилась своими впечатлениями от поездок, а Фаина с удовольствием слушала. «Хотите, я вас постригу!», – предложила Рая, видя, что серенькие волосы, висящие сосульками, совсем не красят унылое лицо соседки. Та не сразу, но… согласилась. «Я мужа и собаку свою стригу, чтоб им жарко не было. Все говорят, что у меня руки золотые, тьфу-тьфу, чтоб не болели», – приговаривала Раиса обчекрыживая соседку. Причёска получилась короткая, мальчишеская. Это омолаживало лицо Фаины, но Фаина в ужасе отпрянула от зеркала. «Как же я теперь на улицу такая выйду? Ох! Меня же куры засмеют!»
«Куры не засмеют. Я их в Израиле только замороженных в голом виде видела – в супермаркете нашем», – успокоила подругу Рая. «Вам эта модная причёска к лицу подходит. Вы на пятнадцать лет моложе выглядите. Честное слово!», – поддержал Раису молодой сосед-солдат, вернувшийся с дежурства. Фаина немного успокоилась, но от перенесенного ею стресса стала разговорчивее и поделилась историей своей жизни. Оказалось, что она не Фаина была вовсе.
…
… В Израиле можно себе имя изменить. Раньше её Нюркой звали. Жила в Западной Украине. К ним часто поляки приезжали и называли её «Файна дивка!» – красивая девочка. Поэтому себе второе имя взяла. По звучанию похоже. Фаина – покрасивее, чем Нюрка. Фаина гордилась, что она «чистая украинка». В евреи не лезет, хотя на Украине ходили слухи, что можно было за пару сотен еврейский паспорт достать. Может болтуны врут про паспорт, чтобы деньги выдурить, а может правда…
Ей еврейский паспорт не был нужен. В Израиль приехала по закону о возвращении, как вдова еврея. Муж слыл «набожным евреем». Нюрка ему особую пищу готовила, без свинины. Мясо с молоком по его приказу не смешивала. Рыбу в отдельной тарелке подавала. В шаббат свечи зажигала. Её в селе еврейкой прозвали, потому что она, наперекор родительской воле, за своего Якова замуж вышла. Люди его, правда, любили и уважали, а она с ним всю жизнь спорила, даже ненавидела иногда за крутой нрав. Была дома, как громоотвод. Он на ней отыгрывался за все свои неудачи на работе, за не продвижения по службе…
Когда Яков умер, то его еврейство пригодилось, и сыновья решили уехать, ведь жизнь в селе стала не лёгкая. Зарплату вовремя не платили, да и мать помочь, как раньше не могла. Пенсии стали задерживать… Один сын улетел в Америку, другой – в Израиль, а младший переехал со всей семьёй в Киев. Рая аж вспотела от того, как судьбы их сыновей похожи. «Один мой сынок тоже здесь в Израиле, а один в Америке», – поспешила вставить она свои «три копейки». «Хотите слушать, – не перебивайте!», – резко оборвала её Фаина. «Меня дети уговорили дом в селе продать и к сыну в Израиль переехать. Я дом продала. Деньги между ними поровну разделила. К сыну переехала. Неделю у них пожила, а сын мне сообщает: «Мама! Не обижайся. Моя жена не хочет, чтобы ты с нами жила». Я сыну отвечаю, мол, кто тебе дороже: жена или мать родная, которая тебя молоком вскормила? А он, едко так мне отвечает: «Пойдём, дорогая мама, к соседской козе, я сколько молока тебе задолжал, столько отолью, но с женой меня не ссорь! Два литра молока хватит?!» Глаза Нюрки-Фаины наполнились влагой. Она смахнула слёзы подолом платья и мужественно продолжала: «Сказала, что никогда ему этого не прощу. Но нет большей брехухи, чем мать. Пожалела его. Простила. Перевёз он меня в этот город, снял здесь мне комнату, оформил пенсию, подарил тёплое верблюжье одеяло, тапочки меховые на зиму, даже мобильный телефон привёз, чтобы мы с ним часто разговаривать могли». Рая смотрела на морщинистое лицо Нюрки-Фаины и хотела как-то ободрить подругу. «Любит он вас. Это невестка – стерва бездушная его накрутила. Может оно и лучше подальше от детей жить, друг другу в тягость не быть? Я тоже раньше эгоистически к этому вопросу подходила, обижалась. А теперь понимаю, что у них своя жизнь, у нас должна быть своя… Вот одна наша знакомая из Израиля написала своей дочке, как она в свои семьдесят восемь лет занялась конным спортом, поёт в хоре, путешествует по разным странам, ходит на массажи к известному косметологу, морщины разглаживает. Мы всей деревней читали и удивлялись. А ведь она права. Надо и для себя хоть немножко пожить… Вы со мной согласны?»
На веранде было свежо. Пахло цветами. Беспокоили изголодавшиеся комарихи, вонзаясь в шею, руки и ноги… Женщины не включали свет. Только проезжающие мимо редкие автомобили высвечивали их задумчивые лица.
«От сына долго не было звонков», – продолжала рассказывать Фаина после долгой паузы, – «Я к гадалке пошла, думала, что с ним случилось что-то плохое. Мне сны один страшней другого снились. А гадалка меня обо всём расспросила, карты разложила и говорит, что сын жив, но его в Израиле нет».
«Как нет?! Где же он?»
«Этого она мне не сказала. Посоветовала позвонить младшему сыну в Киев. Старшему я звонила, но, увы, он ничего не сказал о брате. Сердце моё, верьте, на части разрывалось. Я уж с балкона хотела вниз броситься. Думала, что погиб сын во время теракта, а они мне говорить не хотят. А младшенький из Киева пожалел мать и доложил, что брат с женой... , чтоб она проглотила зонт и он у неё там в животе раскрылся, чтоб мои глаза её никогда не видели, переехали они из Израиля в Америку, сбежали, как крысы с тонущего корабля… меня на съедение арабам оставили, не пожалели».
Рая не на шутку рассердилась: «Что значит – «крысы с тонущего корабля»? Это мы ещё посмотрим, чей корабль раньше утонет? Только Б-гу известно, что с нами будет. Должен Он защитить народ свой и тех, кто нашему народу помогает. Вот мы все тут соберёмся, силища наша умножится! Меня мой муж Иван разводом пугает. За молодой соседкой волочиться стал. Я вернусь, развод с ним сделаю и к тебе приеду. Хочешь? Будем с тобой себе и другим на радость жить, в хоре петь, а если надо и на лошадях скакать, наш Израиль защищать!»
… Они сидели на веранде всю ночь и тихо-тихо, на два голоса, пели песни своей молодости. А их молодой сосед-солдат перебирал диапазоны радиоприёмника, пытаясь найти волну, где кто-то тихо-тихо пел на два голоса песни, которые он, рождённый в Израиле, слышал от своей матери…
|
|