ОСОБАЯ ПРИМЕТА
( перевод с украинского Татьяны Воробйовой
С оригиналом можна ознакомится на сайте )
Петра Колобка вызвали в суд, как свидетеля. В самый разгар заседания, когда суд заканчивал опрос, за дверями послышались окрики.
— Не имеете права. Пустите! — услышав этот голос, подсудимая Анна Колобко вздрогнула и повернула голову.
— Мама, я здесь! — внутрь прорвалась молодая женщина с ребенком на руках.
— Стойте! — к ней ринулось два молодца в милицейской форме.
— Выведите эту ненормальную! — распорядился судья.
— Дорогие судьи, — подал голос Петр. — Это моя дочь...
Смеркалось. Была именно та пора, когда еще не вечер, но уже и не день.
После длинной, утомляющей дороги, теплого летнего вечера, домой возвращалась молодая женщина лет тридцати пяти.
Вот она ступила за ворота собственного подворья, изредка поросшего подорожником. После месячного пребывания у дочки, двор показался ей неприветливым и запущенным.
«Эти мужчины ни на что не способны», — подумала Анна, осматривая заброшенное, как будто и не ее, хозяйство.
Входная дверь была приоткрыта и лишь, в одной из комнат, горел свет
«Интересно, как тут без меня мой муженек?» — подумала она с лаской и теплотой. — «Наверняка соскучился?»
Тихо приотворила дверь. Петр, исхудалый, как будто почерневший, сидел у края стола, макал ломоть хлеба в кружку с молоком и медленно жевал.
«Бедненький! Небось целый месяц и не варил себе горячего, что так осунулся? Ох уж эти мужчины...»
— Добрый вечер! — поздоровалась тихо.
— Да...добрый...ли — буркнул он неприветливо и это прозвучало как «кого здесь черти носят?!
«Вот встреча!» — мысленно обиделась Анна. Петр поднял вверх заплаканные глаза и вдруг оцепенел. Кусок хлеба застрял в горле, лицо побледнело, и на голове волосы встали дыбом.
— Ты? Ты?! — поперхнулся, наконец- то пережеванным ломтем хлеба.
— Ждал другую? Не заметив изменения на лице мужа, Анна мило улыбнулась, нацепила на вешалку, подаренный дочерью, дорожный плащ и сделала шаг на встречу.
— Не подходи!!— заорал Петр. — Прочь из дома! Исчезни с глаз моих!
— Пётр! Встала, как вкопанная. — Что с тобой? Ты случайно не больной? — она сделала еще шаг. Вмиг невидимая сила выбросила мужа из-за стола, он стукнул жену в грудь, пробкой вылетел во двор и закричал.
— Люди…, кто в Бога верует, спасите!
Иван Чмокало нес от уличного колодца воду, когда раздался пронзительный крик Петра, а потом увидел соседа, торпедой летевшего от дверей собственного дома.
— Ты куда вот гонишь, как угорелый? — Иван опустил ведра на землю и поймал Петра за руку.
— А? Что? – большие глаза взлохмаченного Петьки стали вращаться, как ночные мотыльки вокруг фонаря. — Это ты, Иван?
— Я, Петре . Я. Куда летишь, спрашиваю?
— Там... Там... — замахал рукой в сторону своего дома.
— Что там?
— Там... она... Ганка моя...
— С того света вернулась что ли ? — пошутил Чмокало. — Ты случайно не перебрал?
— Не веришь? Пойди, да взгляни, взгляни! — Колобко показал рукой на освещенное окно. — Видишь, видишь, слоняется по дому...
— Действительно кто-то есть, — Иван насторожился, как кошка, перед собакой. Подошёл к забору, вырвал штакетину прямо с гвоздём и стал красться к освещенному окну.
В это время с соседней улицы принесло сельского весельчака и лгуна Иосифа Туниса. Последняя его побасенка — собственными глазами видел, как в соседнем селе, копая колодец выкопали казака, что сидел верхом на лошади.
Увидев крадущегося между кустов Ивана Чмокала, спросил.
— На кого охотитесь, Сидорычь?
— Т-с-с!- Иван приложил палец к губам и поманил к себе Иосифа.
— Вот, взгляни, видишь? — показал на окно.
— Вижу... Кто там?
— Какая-то кикимора...
Именно в это время кикимора подошла к окну и затянула занавески. Увидев силуэт женщины, Иосиф перекрестился и, не размышляя, бросился вон со двора. За ним, таща штакетину, потеряв вдруг воинственность, захромал к воротам Иван.
— Иван ,это кто ?— выпучив большие глаза, спросил Тунис. |
— Откуда я знаю, Иосиф? Утверждает, что его жена...
— Жена ? С того света поди вернулась? — еще раз перекрестился Иосиф. — Как это?
— Пойди спроси! — Петр медленно приходил в себя..
— Э нет! Твоя жена, ты и спрашивай...
— Ребята, а может, я сплю? А ну ка, тресните кто-нибудь меня по морде!
— Не спишь, дружище. К сожалению! — Чмокало полез в карман за папироской.
— А может мы пьяны? — и Пётр тоже решил закурить.
— Да нет! — вздыхает Иосиф и зажигает спичку. — С утра ничего во рту не имел. Ей богу.
Между тем кикимора вышла на порог. Увидев троицу, что озабоченно курила и мгновенно, как по команде, повернула к ней свои глаза, громко засмеялась.
— Ты кто? — поперхнулся дымом Иван , сжимая в руке штакетину.
— Ой, соседушка милый! — не собираешься ли ты угостить меня этой дубиной? — Ганка направилась к ним.
— Стой на месте! Слышишь? — грозно предупредил Иван. — Вот там и стой. А теперь говори: кто ты?
— Вы что белены переели? Совсем что ли ослепли? Я — Анна!
— Откуда ты здесь взялась?
— Как откуда ? С неба упала! — показала пальцем в темно-синюю высь. — От дочки приехала, болваны какие-то...
— Как приехала, когда мы тебя три недели назад похоронили на сельском кладбище.
— Меня? Похоронили?
— Всем селом. С духовым оркестром...
Сорокалетняя Анна Колобко, взяв отпуск в колхозе, поехала к единственной дочке в Луганск, а через три дня вернулась домой кучей изувеченного колесами поезда, мяса.
Что произошло? Как? Никто ничего толком не ведал. За пол километра от полустанка путевой обходчик нашёл растерзанный труп. Неподалеку валялся чемодан с бельем, гостинцами, пеленками для младенца и паспорт на имя Анны Колобко из села Живоводи...
— Ну и времена наступили! — возмущалось село.
— Скоро, людоньки, из собственного дома не выйдешь!
— Уже скот крадут из колхозных ферм.
— Скоро к нашему скоту станут наведываться!
— Еще несколько лет назад такого не было...
— Где же милиция, СБУ, прокуроры? Куда смотрит правительство? Вокруг убийства, ограбления, поджоги, злодейства на каждом шагу, а президент выдает указы о профессиональных праздниках.
Так шумело село, потому что таких похорон еще не видело. Раньше, лет пять назад, случались случаи, когда в окружающих селах (Живоводи Бог миловал) привозили в цинковых гробах ребят из Афганистана — это было страшно! Но понимали — война! Хоть далекая, чужая, но война... А здесь? Мир, покой; а люди погибают, как мухи... Поехала бедолага к дочери, которая собиралась родить, и ни за что убили, да еще и из поезда выбросили...
_...Глухо загрохотали о гроб гроздья сырой земли.
— Крепись, дружище ! — Иван Чмокало взял Петра под руку. — Идем уже... Анны не вернешь... А жить нужно.
— А? Жить? Зачем, для кого?
— Для дочки, внуков...
— Почему оно так, Иване, а?
— На все воля Божья, на все...
***
— Тогда: кто перед вами? — Анна опять двинулась к ним.
— Стой на месте! — гаркнул Иван. — А то врежу тебе этой штакетиной и сразу очутишься там, откуда пришла.
— Тьфу на ваши глупые головы! — рассердилась Ганка. —А ну марш ко мне, Петр. Сейчас же в дом! А вы перестаньте ломать комедию...
— Что здесь такое? Что за гам? — к группе подступил подслеповатый дед Гришко. Из своего дома выглянула Иванова жена, и в воротах остановилось еще несколько прохожих. Все смотрели на Анну и никто не осмеливался подступиться.
Ночь накрывала село. Темень сгущалась, стихал дневной гомон, разноцветными огнями вспыхивали окна. А здесь, разделенные несколькими метрами поросшего подорожником двора, стояли соседи и смотрели на пришелицу с того света — Анну — жену Петра Колобка.
— Но что это с вами всеми? — дёрнула плечами женщина. — Я живая . Жена вот этого трясущегося от страха мужика.
— Ты нам головы не забивай! Ты не Христос и живой быть не можешь! — отозвался дед Гришко. — Но уже если пожаловала к нам, то скажи мне: как там, — он ткнул пальцем в небо, — живется нашим? Может, не стоит мучаться здесь за те проклятые купоны, а поспешить туда, а?
_— Туда всегда успеете, деду, — посоветовала Анна и начала догадываться...
***
...Пассажирский поезд «Львов—Донецк», умерив ход, приближался к какому-то полустанку.
Умывшись, Анна Колобко шла по узкому коридорчику, когда вдруг из купе выскочила одетая в ее плащ, да еще и с ее чемоданом, попутчица, что подсела на предыдущей остановке.
— Эй, постойте! — Анна расставила руки и попробовала задержать. Воровка бухнула Анну в грудь и, перегнувшись под весом ноши, рванула к тамбуру.
— На помощь! Грабят! — заверещала Анна, поднимаясь на ноги.
Из предпоследнего купе выглянуло двое чернявых мужчин.
— Пачему арьош, дарагая?
— Ловите вон ту, в сером плаще...Воровку ловите, — показала в спину убегавшей женщины.
Мужчины ринулись вслед за неизвестной, но было поздно: воровка успела отворить в тамбуре двери и прыгнуть в темноту ночи.
— Смотри какая шустрая! — воскликнул, улыбаясь в усы, высокий с черными, как смола, волосами и горбатым носом кавказец.
— Много утащила? — спросил сочувственно, закрывая двери вагона, за которыми, кромсая тишину, гремели и взблескивали едва освещенными окнами вагоны встречного поезда.
— Как вам сказать? Кое-что из одежды... гостинцы для дочки, подарок для внучки.
— Далеко еще ехать?
— В Луганск.
— Деньги есть?
— Тогда поезжай...
—А как же без гостинцев?
— Ну и что... Ты сама гостинец...
— И еще какой, — улыбнулся товарищ и оценивающим взглядом прошелся по ее фигуре...
Ганка втянула плечи и пошла в купе. Поезд, минуя полустанок, опять набирал скорость. Она села у окна и загляделась в глухую ночь. Вот обрадуется дочка, когда мать появится у неё с голыми руками! А набрала: кур, тушонки, сала, меду и какая-то сволочь все своровала...
***
...— «Дощі холодні, гіркий туман...» — вдруг над загустевшей вечерней тьмой взлетела песня. Ее пел соседский Василько — белокурый парнишка в солдатском мундире, который сегодня прибыл в отпуск и, наслаждаясь волей, успел ее замочить.
— Добрый вечер, добрые люди! — он слегка покачивался. — О, тётка Анна! Как поживаете? — он поспешил к женщине, что одиноко торчала посреди двора. — А че' все вытаращились на вас, как баран на новые ворота? — спросил несколько озадачено.
— Не знаю, Васильку, — Анна поняла, что парнишка ничего не знает, — принимают меня за кого-то другого.
— За кого же?
Анна пожала плечами.
— Васильку, — промолвил Иван. — А ну пни ее — имеет она тело или это только дух?
— Дядя Петр! — светит глазами парень. — Можно я поцелуюсь с вашей тетей? — и, не ожидая разрешения неуклюже обнял за плечи женщину и чмокнул в щеку.
— Гу-гу-гу... загудело, как ветер в дымоходе. — Вроде бы действительно живая.
— Да живая я, живая!
— Как ты можешь быть живой, когда тебя переехал поезд? Лишь чемодан и кучу мяса, завёрнутого в плащ, привезли в гробу...
— Тётка Анна, вас переехал поезд? — хохочет выпивший солдат. — А через какое место?
— Через их глупые головы! —У женщины заканчивалось терпение. — Петре, ты идешь в дом или нет?
— А ну разойдись! — разнеслось над головами.
К группе приблизилась круглая с красной каймой и трезубом фуражка участкового милиционера, который также едва держался на ногах.
— Что за митинг? По какому случаю? Разрешение сельсовета есть? Р-разойдись! А что это за неизвестное лицо?
— Ты власть, ты и расспроси! — советует дед Гришко.
Ступая, как кот по раскалённой солнцем жестяной крыше, милиционер приблизился к Анне.
— Иван Поцилуйко — участковый.— А вы кто такая? И что вы здесь делаете?
— А ты здесь что делаешь, пъянчюга несчастный! — Наступает на него Анна — Я у себя дома! – и повернулась с намерением пойти в дом.
— А ну постой! Документы?
— Нет у меня документов.
— Тогда папр-р-ашу пойти со мной!
— Куда же это еще?
— В участок. Для выяснения... Ездят тута всякие, понимаешь, аферистки, а ты потом ищи... Следуйте гражданка за мной.
— Никуда, сопляк , я с тобой не пойду!
— Это оскорбление уполномоченного лица и ссопротивление власти! — он расстегнул кобуру пистолета. — Идемте! Не заставляйте приминять силу!
— А ну стрельни, Иван , в нее из револьвера. Может, исчезнет! — Советует дед.
— Тётка, а что здесь в действительности происходит? — трезвеет Василько.
— Не знаю, — разводит руками женщина. — Как будто ополоумели все. Я — Анна.
— Которая еще Анна — икнул милиционер.
— Жена Петрова...
— Ну, знаешь... Разных видел, но вот таких... Анну три недели назад в землю закопали... Пошли.. Разберемся... Еще одна Анна выискалась...
— Что же ходим, — вздохнула женщина и двинулась вперед. Милиционер за ней.
— Ездят здесь всякие...
— Взгляните! А она похожая как две капли воды на покойницу. — И откуда эта проныра узнала о тебе Петре?
—О, эти аферистки все знают...
— Раскройте глаза , соседоньки! Я не аферистка, я — жена этого балбеса.
— Это правда? — переводит взгляд Поцилуйко на Петра.
— Я ее не знаю, — отрекается тот. — Моя — на кладбище... Мертвые не воскресают.
— Я и не умирала...
— Давай, топай! — он дулом пистолета пнул женщину в спину. — Там разберемся...
— Вот, людоньки, дожили! Вот имеем Украину! Вот имеем демократию, — заплакала Цмокалиха.
— При чём здесь Украина и демократия?
— А при том, что при комунистах такого не было. Где, когда вырезали по домам немощных людей за какую-то бутылку водки или несчастную пенсию? Кто болтался без дела? Кто слышал о каких-то аферистах и наркоманах? Нет права грядку мака посеять... Дожили...
— Дядька Петре! — подступает Василько к Колобку! — Пойдите на участок и засвидетельствуйте, что тетя Анна ваша жена... А то арестуют!
— Не трогай, детка, моей Анны... Ты ничего не знаешь... Мы ее вот скоро месяц как прохоронили.
—Как?
— Как всех. На кладбище.
— А кто же эта? — полностью трезвеет парень.
— Я также хотел бы это знать... А тетя покойница, царство ей небесное, пусть отдыхает с миром...
Еще долго шумели в этот вечер люди, вспоминали, что от послевоенного лихолетия вплоть до теперешних дней не знали таких кошмаров, когда днем, селами слонялись всевозможные уполномоченные, по вечерам — ночные и еще всякая нечисть... Неужели опять возвращаются те страшные времена?
***
...— Господа судьи, — подал голос Петр. — Это моя дочка Елена.
Два милиционера, которые держали под руку молодую женщину, глянули на судью.
— Отпустите.
Когда Елена села на свободное место в передней лаве, судья обратился к Анне:
— Вы признаете себя виновной?
— В чем? — пожала плечами женщина.
— В бродяжничестве, в намерениях путем обмана, выдавая себя за жену Петра Колобка, завладеть его имуществом?
— Нет, не признаю! Петр Колобко мой законный муж, а вон там моя единокровная дочка Елена.
— Не морочьте мне голову! — перебил судья. — Вот акт судмедекспертизы, в котором черным по белому написано, что близ узловой станции Ясинувата, в полкилометра от полустанка Октябрьский, Анну Колобко переехал поезд. — А согласно справки, выданной Загсом от 10 августа Анна Колобко похоронена на кладбище села Живоводи. Что вы на это скажете?
— Я следователю семьсот, а вам семьсот первый раз говорю, что меня никогда никакой поезд не переезжал, а также никогда и никто не погребал. А 10 августа я была в Луганске у родной дочки Елены, которая перед вами в зале...
— Громадянко, как ваша фамилия?
— Дубрава Елена Петровна.
— Громадянко Дубрава Елена, вы признаете в этом человеке свою мать?
— Да, высокий суд, это моя мать! И я удивляюсь, господин судья, что вы устроили здесь фарс...
— Громадянко Дубрава, отвечайте на вопрос. — Вы только что подтвердили, что эта женщина является вашей матерью. Тогда скажите, кто похоронен на кладбище в селе Живоводи?
— Откуда я знаю, что здесь у вас творится... Устроили цирк...
— Гражданка, я прикажу вас вывести...
— Хорошо, хорошо... Моя мать приехала ко мне 7 августа. В дороге у нее украли плащ, чемодан, документы...
— Дальше?
— Прожила мать у меня три недели и поехала домой. И вдруг получаю телеграмму: «Судят!»
— Садитесь... Гражданин Колобко, что вы сообщите суду? Это лицо ваша жена или нет?
— Не знаю...
—Боже мой, папа! Что ты такое говоришь? —ойкнула Аленка.
— Не знаю. Жену Анну я похоронил...
— Да, — судья задумался. Мало того, что из-за вчерашнего перепоя разваливается голова, еще такое дело попалось. Все было просто и понятно: какая-то аферистка, внешностью похожая на жену Колобка, выдает себя за нее, чтобы завладеть имуществом. А оказывается? С одной стороны — вывод судмедэксперта, справка Загса — из второго — неожиданный свидетель утверждает, будто подсудимая — ее родная мать...
Правда? Сообщница?
«Глупо, что не дернул утром сто пятьдесят!... Думал сюда—туда — зачитаю приговор и адью... А теперь следует что-то решать... Еще б этот болван не отпирался...»
— Гражданин Колобко, — в голове судьи вызрела идея. — Скажите, нет ли у вашей жены какой-то особой приметы.
— Как это, «особой приметы»?
— Ну, шрама какого-нибудь или еще чого-то...
— Нет... Однако, подождите, — Петр мгновенно вспотел. — Была... Родинка такая черная и большая, как десять копеек, — почему-то покраснел как вареный рак.
— Где? — повеселел судья. — В каком месте?
— Ну... как вам сказать... —бедолага аж покраснел и лоб покрылся испариной... — Ну, там... Ниже спины...
— На ягодице? На которой половине?
— Что? А так... Подождите... Ну, как обернется к вам спиной и встанет накарачки, — он аж голову наклонил, по-видимому, представляя жену накарачках, — то будет... так на правой, правой...
Когда в зале улегся хохот, судья обратился к одной заседательнице.
— Катя пройдите с подсудимой в совещательную комнату и проверьте свидетельство гражданина Колобка. Взгляните, есть ли родинка на правом бедре...
Из зала суда Анна вышла вместе с дочкой, держа на руках внучку. Позади, как побитый пес, плелся Петр и все еще со страхом посматривал на жену...
22 августа 1994р.
|
|