Лари сдох на кладбище.
Он должен был сдохнуть еще за перевалом.
Он мог бы, в конце концов, протянуть еще чуть-чуть, раз протянул уже столько.
Но нет.
Лари сдох на кладбище.
Это было в его характере: захрипеть вдруг после суток полного беспамятства, вцепиться в войлок жухлой травы, стягивая себя с волокуши, и окочуриться, срыгнув напоследок вязко-черный сгусток.
Семён с трудом выпростал руки из ремней – расправились плечи, щелкнули позвонки, захрустели суставы. Через перевал. Он пер Лари через весь этот чертов перевал, чтобы тот двинул кони на заброшенном фермерском кладбище… Это было несправедливо – обидно до слез.
Скинув жилет, Семён повесил его на ближайший крест, отряхнул запыленную замшу. Стянув насквозь промокший клетчатый шейный платок, вытер вспотевший лоб, широкополая шляпа упала на серый песок, и Семён не стал надевать ее обратно – водрузил сверху на крест. Присев над телом, удрученно вздохнул – хотелось заплакать, но даже ком в горле был нестерпимо сух – вытер спекшийся черный след в уголке рта Лари и сунул испачканный платок в его нагрудный карман. Глаза Лари не открывались уже несколько дней, а пары серебряных долларов – положить на смеженные веки умершего – было действительно жаль. Теперь Семён нуждался в деньгах особенно остро. Проиграв Гонку, он возвращался в поселения, где жизнь была чрезвычайно дорога.
Семён поднялся, решив подумать над этим еще раз, когда будет готова могила. Оглянулся: с десяток крестов – поколение фермеров. На что надеялись эти люди, поселившись здесь? Земля давно уже была бесплодна, а базы снабжали продовольствием только крупные населенные центры.
Лопата валялась тут же, почти засыпанная песком – Семён не заметил бы ее, если бы не чуть загнутый вверх ковш лишь слегка припорошенный серой пылью. Поднял: ржа не тронула железа, а дерево ссохлось, фактически окаменев. Семён ладонью смел слой песка на небольшом участке под могилу. Сжал лопату как лом, размахнулся и ударил изо всех сил, стараясь разбить спекшуюся в корку землю острым углом ковша.
Глухой звон нарушил серое безмолвие пустыни, а мелкая дрожь электрическим разрядом прошлась от ладоней до плеч.
Там, куда пришелся удар, образовалась сеть мелких трещинок. Удовлетворенный результатом, Семён размахнулся во второй раз.
На верхний слой почвы у него ушло часа два, потом он смог перехватить рукоять и использовать лопату уже по прямому ее назначению. И все равно, копать он окончил лишь к вечеру.
Хоронить Лари сил уже не было. Семён сам едва выбрался из могилы: подпрыгивал, упирался ногами в стены и дрожал всем телом, разгибая руки, но четко осознавал, что замерзнет насмерть, если останется ночевать там.
Еще полчаса он просто лежал на краю, распластавшись. Но, как только стемнело, пробирающий до костей холод заставил его перекатиться к телу Лари и последним усилием столкнуть того с волокуши, укрыться ею.
Потом он закрыл глаза.
…
Потом он открыл глаза.
Солнце било наискось, заглядывая в дыру на коже плаща, натянутого на скрещенные жерди. Семён с трудом разогнулся – ночью он сжался в комок, да так и окоченел. Мышцы едва слушались его, а каждое движение причиняло неимоверную боль. Сбросив волокушу, он оглянулся на Лари. За ночь его черты заметно истончились. Умри Лари в другом месте, Семён просто оставил бы труп солнцу, и дня за три пустыня мумифицировала бы его. Но этот сукин сын сдох на кладбище.
Глоток из фляги, едва смочивший иссушенные губы, порция протеинов стандартного пайка, и второй глоток – запить капсулу с биологически активными элементами. Проигравших не пускают на базу, и теперь приходилось экономить запасы на обратный путь. Но все же он почувствовал себя несколько лучше. Поднявшись, подошел взглянуть на могилу. Хмыкнул: утром вчерашнее бессилие казалось невероятным – глубиной яма была едва ли больше полутора метров. Подтянув Лари к краю могилы – за ночь тот потерял пару килограммов веса – Семён спрыгнул вниз, вынул две монеты из кошеля на поясе.
– Ты всегда был сукиным сыном, Лари. Но ты был лучшим сукиным сыном, и этого нельзя отрицать… Я обязан тебе своей гребаной жизнью, но, ей богу! уж лучше бы ты позволил мне разбиться о скалы… – В горле першило. – Лучше бы ты сдох за перевалом, Лари.
Семён закрыл глаза серебряными монетами.
– Неужто ты тащил его через перевал?
Он обернулся. Солнце било в лицо, не позволяя рассмотреть незнакомца. Тот сделал шаг, опустился на могилу – в тень от одетого в замшевый жилет креста – и темный силуэт обрел черты.
– Я знаю тебя. – Подпрыгнув, Семён сел на один край могилы, рядом с головой Лари, ноги упер в другой. – Ты участвовал в гонке два сезона назад, со здоровяком этим... Не помню имени… Все думали, вы погибли.
– Иван погиб. Дикие коты задрали его в горах. Хоронить нечего было. Мне повезло больше, я сумел уйти.
Семён молчал, задавать вопросов не хотелось, а слушать ответы – тем более. Незнакомец щурился, смотрел куда-то мимо.
– Я вернулся потом за ним… да поздно было. Я… я испугался.
– Да понятно. – Семён не мог скрыть досаду – разговор тяготил его. Он предпочел бы, чтоб этой встречи не было. Снова спрыгнул в яму и подхватил Лари за плечи.
Незнакомец спешно поднялся, взял Лари за щиколотки. Вдвоем они опустили его в могилу. Семён выбрался первым, подобрал лопату и встал на краю, последний раз глядя в лицо напарника. Незнакомец стоял в ногах трупа.
– Знаешь, когда я увидел, как ты кладешь ему на глаза монеты, мне в голову пришла идея, – начал он медленно.
– Ну… – Семён взял лопату обеими руками: новый поворот разговора ему не понравился. Однако незнакомец выбрался из могилы и, отряхивая запыленные джинсы, продолжил:
– Понимаешь? Ты пер его через перевал, ты не пожалел двух монет для перевозчика. Ты бы выиграл, если бы твой напарник продержался еще сутки. Ты не виноват в проигрыше! Понимаешь? – Он поднял, наконец, взгляд.
Семён молчал, боясь издать звук или пошевелиться. Он балансировал на грани между убийством и истерикой. Незнакомец почувствовал это, затараторил вдруг:
– День. Ровно день ходу до базы. Ты потерял время, роя могилу. Но если мы выйдем прямо сейчас, ты все равно придешь первым.
Семён усмехнулся, сообразив, куда ветер дует, и разом расслабившись.
– Два сезона? Два сезона ты рылся в отходах базы и жрал дерьмо, чтобы сказать мне это?
Он отвернулся от падальщика, размахнулся и принялся разбивать спекшуюся за ночь кучу земли. Падальщик упал на колени, взялся руками крошить отскакивающие из-под лопаты комья.
– Прямой путь дает большую фору. И не известно еще, что стало со второй двойкой. Соглашайся. Ты заслужил это. Ты практически выиграл!
Семён кинул в могилу первый ковш. Падальщик загребал землю руками, умоляюще глядя в глаза.
– Я не для себя. Не для себя ведь, честно!
– Да? – Семён остановился, опершись о лопату. Ему хотелось пинками прогнать падальщика, и это могло бы успокоить немного, доставить некоторое удовольствие.
– Вот. – Падальщик завозился с пуговицами на рубашке, пальцы не слушались его, он боялся отвести забитый собачий взгляд. Наконец, он просто дернул рубашку вверх, обнажая покрытый язвами торс. – Гнилая болезнь.
– И что? – Семён отвернулся, набрал следующий ковш.
– Я труп. Ты знаешь это. – Падальщик так и сидел, задрав рубашку. – Позволь мне стать… Лари. Позволь мне… искупить вину.
– Ты трус. – Семён методично работал лопатой. Полный ковш на вдохе и пустой – на выдохе, рубленые фразы – в промежутках. – Ты боишься сдохнуть. От гнилой болезни. В пустыне. Один.
– Да! – Падальщик уронил руки, заплакав. – Боюсь. Боюсь. – Он раскачивался, размазывая по щекам слезы. – Хочу умереть на базе, где чистый белый потолок, врачи, лекарства, хорошая еда. Я все равно сдохну, ты знаешь, разреши… разреши мне умереть на базе!
Семён кинул последний ковш, разровнял землю, положил лопату рядом. Падальщик сидел на пятках, склонившись вперед, сцепив пальцы перед грудью. Желтые ногти стали толстыми и слоились. Катящиеся слезы высыхали моментально, оставляли на щеках грязно-серые разводы.
– Вторая двойка. Они знают Лари, стоит им увидеть тебя раз…
– Госпитализация. Меня должны поместить в изолятор, гнилая болезнь, я знаю.
Семён качнулся пару раз на каблуках, колеблясь:
– Сутки, говоришь, до базы?
– Сутки! – Падальщик приподнялся, почти став на колени.
– Будешь бежать. Волчьей побежкой. Я задаю темп. Не ныть, не отставать. Если мы все же встретимся со второй двойкой, я убью тебя… Лари.
Пожилой кадровик испытывал сомнения. Молодой психолог беспечно раскачивался на стуле, вертел ракурс визора, со всех сторон разглядывая бегущую по пустыне двойку. Радость на его лице была неподдельна, с каждым поворотом камеры он шептал одними губами: «шикарно… шикарно…».
Руководитель проекта не заставил себя ждать. В это время года все внимание базы было сконцентрировано на Гонке:
– У нас появился Лидер? – он задал вопрос, как только открылись створки дверей, прошел к столу, глядя на кружащуюся картинку, сел.
Психолог не повернул головы, ответил, улыбаясь:
– Идеален. Какой тест! Нет, какой тест! Необходимо включить это в программу Гонки, подготовить пару андроидов…
Привлекая внимание руководителя, кадровик придвинул свой ноут ближе к нему:
– Не Лидер, Роберт Станиславыч, кажется, уже на этом этапе у нас есть Капитан. Во всяком случае, так считает Аванес. – Кадровик кивнул в сторону раскачивающегося на стуле психолога. – Позвольте показать вам запись.
Щелчок по клавише запустил подготовленный к просмотру файл: «Неужто ты тащил его через перевал?» – кадровик и сам поднялся с места, стал за плечом руководителя, чтобы просмотреть запись еще раз. Запись не подошла еще к концу, когда он продолжил, присев на край стола:
– Я сомневаюсь, Роберт Станиславыч…
Психолог его перебил:
– Поверьте! Поверьте мне как специалисту, он идеален! Этот достаточно гибок, чтоб и сохранить экипаж, и вернуться на базу. Мы сдвинемся, наконец, с мертвой точки. Сколько экипажей мы потеряли уже, так ничего и не узнав? Этот вернётся любой ценой. Принцип отбора… – Аванес склонился над терминалом, пальцы забегали по клавиатуре, взгляд застыл на бегущих по пустыне фигурках, – принцип отбора в корне неверен. – Он забормотал неразборчиво.
Кадровик и руководитель вернулись взглядом к монитору ноута: двойка бежала неторопливо и ровно, постепенно оставляя позади крест, одетый в кожаный жилет, и нахлобученную на его вершину шляпу.
– Однако, он предал базу… Он предал саму идею Гонки! Отпускать его за границы блокады… туда, где возможно засел враг? – кадровик обернулся к руководителю за поддержкой.
– А вот это мы сейчас быстро уладим, – поднимаясь, Аванес переключил визор на камеры блок поста, крикнул уже из коридора, – смотрите!
Они подняли головы, уставившись на приближающуюся к посту двойку.
Когда пост ещё только показался вдали, Семён понял, что они идут первыми. С самого детства в обширных залах поселений раз в сезон он наблюдал, как игроки приходят на финиш, столько раз видел ворота базы, они открывались так редко – для самых отважных, самых выносливых, самых преданных – сегодня они откроются для него, и жизнь его обретёт новый смысл. Он засмеялся, и падальщик за спиной тоже зашелся подобострастным смехом.
– Заткнись, – одернул его Семён.
Падальщик заткнулся, но улыбка блуждала по его лицу. Семён затылком видел это. И отчего-то тоже радовался, хотя, казалось бы, еще час назад само присутствие падальщика причиняло дискомфорт сравнимый разве что с похмельем.
Когда они приблизились к базе на расстояние ста метров, на вышку к часовому выбежал второй – гражданский. Он взял у солдата винтовку. Семён сбавил шаг, чуя неладное. Падальщик обогнал его. Гражданский выстрелил на вскидку, не целясь – пуля ударила в голову падальщика, развернула его, бросив лицом на серый песок. В затылке зияла дыра размером с кулак. Семён замер, хотя страстно хотел подойти, перевернуть тело – он был почему-то уверен, что пуля вошла точно в глаз.
Гражданский заговорил, и активированная аудио система периметра разнесла его голос по всей пустыне:
– Ложь будет наказана. Предательство будет наказано. Ты выиграл Гонку, потому что не бросил напарника. Но ты будешь наказан, потому что хотел обмануть базу. Открыть ворота, – эти слова были обращены к солдату. Винтовка перешла из рук в руки, и ворота начали открываться, медленно и бесшумно.
Семён, не веря еще своей удаче, сделал шаг, второй. Проходя мимо тела, опустил голову, прошептав одними губами:
– Спасибо… Лари.
|
|