Феномен национальной интеллигенции интересен и неоднозначен. Ее состав и общественные функции для многих слоев общества никогда не были ясны, а значит, и отношение к интеллигенции во многих европейских странах было традиционно настороженным. Кто они, эти интеллигенты, чем они заняты, и заняты ли вообще хоть чем-нибудь, и чего они, в конце концов, добиваются?
Открываю словарь иностранных слов конца 80-х годов и читаю: “Интеллигенция – социальная группа, в которую входят люди, профессионально занимающиеся умственным трудом и обладающие необходимым для такого труда специальным образованием (инженеры, техники, врачи, учителя, юристы, работники науки и искусства)”. Не самое плохое определение, но и предельно аморфное, чисто социологическое. Скажем, уже простое словосочетание “русская интеллигенция” легко выпархивает за его, казалось бы, ясно очерченные пределы. Для выяснения, что же все-таки реально представляет собой интеллигенция, обратимся к рассмотрению диспозиции ведущих национальных элит.
Никакая стационарная нация не может сколь-нибудь долго существовать без более или менее диффузного существования в ее среде трех национальных элит: политической элиты, интеллектуальной элиты и духовно-нравственной элиты общества. Достаточно убрать хотя бы одну из этих элит, и структура национального общества развалится подобно карточному домику. Можно с большим жаром обсуждать качество этих элит, но отрицать их существование в любом развитом национальном обществе просто бессмысленно.
Чтобы понять саму суть феномена интеллигенции, необходимо уяснить, как интеллигенция соотносится с этими тремя социальными элитами или множествами. Согласитесь, что интеллигентом может считаться только такой человек, который одновременно “вхож” и в интеллектуальную, и в духовно-нравственную национальную элиту. Отношения же интеллигенции и политической элиты общества сложны и неоднозначны. В целом для интеллигенции обычно характерно намеренное дистанцирование от властных структур общества, ведь, забегая вперед, скажем, что в основе деятельности интеллигенции практически всегда лежит не насилие, но убеждение, обретение высокого интеллектуального и нравственного авторитета в обществе. Хотя интеллигенция никогда не сливается вполне с политической элитой общества, в одних случаях интеллигенция может сотрудничать с политической элитой, обслуживая общие интересы и делегируя своих представителей, а в других – оказываться с ней в скрытом или даже более или менее явном противостоянии. Так или иначе, именно интеллигенция в большинстве стран Европы XIX и XX веков осуществляла функцию широкого социального контроля, вовсе не ограничивавшегося “присмотром” за поведением и нравами власть имущих.
На вопрос, откуда взялась интеллигенция, ответить совсем несложно. До современной интеллигенции роль социального арбитра, а также роль хранителя культурных ценностей нации более или менее благополучно выполняла европейская аристократия и духовенство. Впрочем, уже в эпоху Возрождения европейские аристократы сформировали вокруг себя социальную группу, которую сегодня мы определили бы как творческую интеллигенцию. По мере становления буржуазных отношений в обществе аристократы все более вытеснялись из властной элиты и, таким образом, сами легко вливались в ряды все более разраставшейся и социально все более оформленной разночинной интеллигенции. В России значительную роль в формировании национальной интеллигенции сыграли европейские иностранцы, в изобилии поступавшие на русскую службу во второй половине XVII и на протяжении всего XVIII века.
О функциях интеллигенции как социальной группы со своими отличительными признаками и достаточно строгим кодексом поведения кое-что было сказано выше. Буржуазному идеалу индивидуализма личного обогащения интеллигентская среда противопоставила индивидуализм общественного служения. Ведь, скажем, даже заявляя самоценность искусства ради искусства, интеллигент, по сути, всего только абсолютизировал для себя одну из возможных форм участия в общественном прогрессе. Гуманистические функции социального контроля и социального врачевания сочетались с функцией производства разнообразных форм национального интеллектуального продукта.
Подобно средневековой аристократии, интеллигенция в последние два века европейской истории в большинстве случаев брала на себя роль флагмана большой эскадры национального самосознания. Русскую интеллигенцию, в частности, нередко обвиняли в космополитизме, не учитывая при этом, что по отношению к внешнему миру задача всякой национальной интеллигенции двояка. С одной стороны, национальная интеллигенция призвана привносить в национальную культуру и общественную жизнь весь лучший, годящийся для национальной почвы мировой культурно-исторический опыт. С другой стороны, национальная интеллигенция просто не может считаться полноценной, если она сама не привнесет в мировую культуру планетарно значимые национальные разработки. И разве можно обвинить классическую русскую интеллигенцию в том, что она не справилась хотя бы с одной из этих двух задекларированных задач?
Когда мы видим, что перед многими восточно-европейскими государствами стоят сложные и многоплановые задачи национального развития, мы не можем не задать себе ряд существенных вопросов о судьбе их национальной интеллигенции. Каково качество нашей современной национальной интеллигенции? Не происходит ли постепенное растворение национальной интеллигенции в других слоях нашего общества? А если так, то появляются ли в нашем обществе новые социальные институты, способные в новом тысячелетии выполнять основные социальные функции интеллигенции XIX—XX веков?
Вряд ли современные институты социальных менеджеров и народившаяся в XX веке многочисленная техническая элита общества способны в полной мере заместить активно действующую национальную интеллигенцию. Ведь полновесная деятельность интеллигенции никак не сводима к успешной работе социальных служб и к выдающимся интеллектуальным изыскам “повернутых” технарей. Но, с другой стороны, вряд ли кто-либо станет отрицать заметное падение качественного и количественного состава интеллигенции в восточно-европейских странах. Довольно будет только вспомнить недавние драматические события в обществе-политической жизни Украины. Оранжевый майдан практически полностью растворил в себе слабый “интеллигентский писк”, и выдвинул вместо него сплошной барабанный бой в комплексе с нечленораздельными, но очень самоуверенными причитаниями пресловутой бабы Параски… Точно также и по ТV дурацкие псевдонационалистические препирательства почти полностью вытеснили скрупулезный интеллигентный разбор жизнеспособных моделей построения современного украинского общества.
Более того, в современном украинском обществе подлинным интеллигентом быть не модно, поскольку дело это вот уже добрых пятнадцать лет малоприбыльное, а то и вовсе накладное. Зачем же быть интеллигентом, когда вполне довольно быть средней руки профессионалом? К чему это интеллигентское шутовство, когда все можно устроить намного проще и эффективнее? Так думает теперь основная часть новоявленных инженеров, врачей, учителей, юристов или журналистов, то есть представителей как раз тех профессий, которые традиционно являлись основными поставщиками кадров в “интеллигентское сословие”. Думает, и все более теперь норовит на социальном фронте кинуться врассыпную, разбежаться по своим все более уютным и все менее интеллигентным норкам.
Несколько менее данный процесс “разинтеллигенчивания” интеллигенции затрагивает интеллигенцию творческую, в первую очередь – ученых и деятелей искусств. В данных сферах человеческой деятельности мало быть профессионалом, вернее даже само обретение профессионализма в данной среде требует неизбежного обращения к культурно-историческому опыту деятелей науки и искусства предшествующих поколений. Скажем, литератор не сможет добиться высокохудожественного звучания своих произведений, не опираясь на творческий опыт литераторов-интеллигентов прошлых поколений, а значит, этическая и эстетическая преемственность в этой череде поколений оказывается более или менее неизбежной. Вместе с тем, в своей профессиональной деятельности творческие люди обладают хотя бы относительной автономией, хотя бы внутренней независимостью от высокого начальства и его всенаправляющих гонораров. Можно поставить правильный или неправильный диагноз, исполнить правильный или неправильный чертеж, но невозможно написать правильное или неправильное стихотворение или картину, сделать правильное или неправильное научное открытие. В науке и искусстве не все подвластно грубому начальственному произволу, и эта автономия творческого человека – важнейший момент для его возможной трансформации в подлинного интеллигента. И пускай подлинных интеллигентов (интеллигентов не по профессии, а по духу) окажется в итоге очень и очень немного. В конце концов, даже в периоды своего наивысшего расцвета подлинная интеллигенция всегда и везде была, по сути, достаточно немногочисленна.
Таким образом, социальная база существования неформальной интеллигенции хотя и сильно сокращена в современном обществе, полностью еще далеко не исчерпана. Социальные функции традиционной интеллигенции в современном обществе начала XXI века взять на себя, как ни крути, больше некому. Что ж, будем надеяться на то, что новомодная масс-культура окажется не в состоянии разделаться в одночасье ни с привычным образом жизни, ни с исторически сложившимися идеалами национальной интеллигенции стран Восточной Европы. В конце концов, это ведь в наших общих интересах: без сохранения хотя бы скромного слоя неформальной интеллигенции в обществе и вся его масс-культура окажется обречена на постепенную деградацию, на доминирование в обществе внутренне асоциальных форм поведения.
|
|