Под небосводом смеженных век…
Сон разума рождает чудовищ…
Стены комнаты были ослепительно белыми, как выпавший в тот день первый снег. Воздух еле уловимо пах лекарствами и резиной. Мягкая обивка покрывала потолок, пол, заменяла обои. Три раза в день к нему приходили ласковые доктора, одетые в белоснежные халаты. Три раза в день ему кололи питательную смесь. Иногда приходила жена, носившая траур по живому мужу. Она не плакала. Не было сил…
В его положении не было ничего необычного… Такое случалось. Иногда… В комнате всегда был спёртый воздух, но он не возражал. Ему было всё равно, как коротать вечность.
* * *
В тот день выпал первый снег. Густой пеленой наполнил он воздух, короткоживущие хлопья ложились на заиндевевшую землю. Снег загустил молочные сумерки. В пять часов включились фонари. Они теплились разгоряченными сердцами, тщетно пытаясь разогнать готический полумрак.
Он шёл по обочине, оставляя цепочку глубоких, чёрных следов на первозданно-чистом холодном полотне. Слева – в трёх шагах – близоруко уткнув в туман короткие шлейфы света, неслись автомобили. Справа невнятно скрипели на морозе невидимые деревья. Перед ним была обочина, по которой шёл он, безо всякой цели, автоматически переставляя ноги, глядя вперёд остекленевшими глазами… Он думал…
* * *
В подземном переходе было накурено, где-то в дальнем углу компания пьяненьких студентов терзала старую гитару. С лестницы сошёл человек, опоясанный связкой плоских, серых пластин, к которым тянулись разноцветные провода. Человек, блеснув бешеным взглядом, гортанно крикнул…
Взрывом снесло колонны, подпирающие потолок, но переход не обрушился. В чёрноте клубящегося, вонючего дыма кто-то пронзительно стонал…
Только спустя пятнадцать минут далеко, в недрах грандиозной пробки на окружной автостраде завыла, точно вдова над гробом, сирена первой скорой помощи.
* * *
Бутылка шампанского открылась с мягким хлопком. Разбрасывая ароматные пузырьки, напиток наполнил бокалы.
- Сорок лет - это действительно юбилей. С сорока лет человек открывает новую страницу в своей жизни. Страницу, испещрённую вечными вопросами. Желаю тебе найти на них правельные ответы.
…То был день его рождения. Зиму он не любил – за то, что она несла это мучение в кругу близких и друзей. Надо было делать весёлое лицо…
- Звучная цифра – сорок. Пусть же тебе везёт!
…Надо было вспоминать детство, студенческие годы, которые не стоили ровно ничего. Школьную скамью, день свадьбы…
- Если говорить на-чистоту, то человека лучше я не знал. Золотое сердце, золотые руки. Живи же подольше, мальчик с третьей парты, и пусть тебе будет радостной жизнь.
… Надо было переворачивать муравейник прошедших дней, выкапывать холодные трупы воспоминаний из сырого грунта памяти. Тысячи дней, которые были, и в то же время их не было...
- Папа, желаю, чтобы мы слушались!
… Миллионы глупых, бездарных, несуществующих секунд, застывших, точно по приказу Фауста, мгновений.
- Что-то ты сегодня мрачный… Дорогой, что случилось? Опять желудок болит?
Он моргнул, и наклеил на непослушные губы деланную улыбку.
- Принести лекарство?
- Нет, спасибо, всё в порядке. – Он покачал головой.
- Я же говорю, что последнее время он много думает! Возраст такой! – Пробасил сидящий у окна друг семьи. – Я психолог, я знаю!
- Да. – Натянуто улыбнулся он.
- Да что там. – Сказал Михаил, глядя на него. – Такой как обычно. Не мрачный, просто устал. Правда, ведь?
- Я очень устал. – Кивнул он, взглянув на Михаила.
- Да очнись ты! Что ты замер, как на похоронах! – Крикнул его брат из уютного кресла, зажатого между двумя стенными шкафами.
- Правда, что ты такой сегодня? – Деланно надула губки бывшая соседка по парте. – Совсем раскис! Не хандри ты!..
* * *
Главнокомандующий отдал приказ, и оператор, поколдовав над пультом, нажал багровую, как спёкшаяся кровь, кнопку. Земля пошла ходуном. Сквозь узкие амбразуры толстых окон полыхнуло ярко-оранжевым. Вспарывая небесную синь, слизывая сизые тучи, в вышину рос чудовищный огненный столб. Слишком быстро рос…
Стеклянные капли брызнули в искажённые ужасом лица…
* * *
Снежная кутерьма за окном, бешеная круговерть. Скользит мелкая ледяная крупа, скатывается с окон. Он лежит с головой, наполненной глупыми мыслями, прислонившись к стене, держа в руках тяжёлую книгу, бессмысленным взглядом скользя по чёрным строчкам. В соседней комнате уже тихо, не так шумно и мелочно звенят стаканы, сходясь гранёными боками. Солидарность к больному имениннику. Ему нездоровиться. Ему надо подумать…
Михаил появился не так давно. Сразу после смерти. Точнее, попытки умереть.
Он переходил дорогу, и из-за поворота выскочила красная «Волга». То ли он не обратил внимания на светофор, то ли водителю в глаза впилось летнее солнце… Машина сверкнула в пяти метрах от зебры… Дальше был удар и тошнотворная тьма. Он очнулся на поляне. Пели птицы, душисто цвела вишня и благоухала сирень. Он встал и прислушался. Где-то за фруктовыми деревьями надсадно гудела невидимая магистраль. Он не умер. Почему так случилось? Ответ был прост. Он нашёл ответ и с тех пор эта жизнь ему осточертела. С того дня за ним повсюду следовал Михаил - высокий интеллигент в больших очках, постоянно блистающий эрудицией и безупречно белыми зубами. Аккуратный в словах, внимательный в делах. Везде следовал по пятам, как тень.
* * *
Над правым крылом появился чёрный дымок, и корпус стало заносить в сторону. Турбулентность навалилась на самолёт, и пассажиры увидели короткую, как выстрел, ветвистую вспышку. От удара молнией взорвался двигатель. Земля скачком рванулась навстречу носу, и лётчики в последний миг успели заметить рвущиеся сквозь развороченную сталь щупальца мокрых веток.
* * *
Он всегда спал без снов. Или он их забывал. Стоило ему закрыть ночью глаза, как он открывал их утром. Ничего не оставалось в памяти…
Он помнил лишь жалкие кусочки из своей жизни. Помнил несколько мгновений из детства, выпускной вечер и свадьбу. Схематический набросок прошедших лет никогда не смущал его. В конце-то концов, нет таких людей, которые помнили бы всю прошедшую жизнь. Но часто он лежал ночью с открытыми глазами, пытаясь вспомнить что-то ещё, кроме тех жалких обрывков. И не мог. Он вставал, на цыпочках подходил к большому шкафу в зале, и листал старые альбомы, в неверном свете уличных фонарей разглядывая фотографии. Глянцевые картинки в альбоме были мёртвыми мгновениями. Он лежал, как бабочки в коллекции антрополога – недвижимые и чужые.
Тогда он возвращался в спальню и до зари мучительно вглядывался в прутья решётки на окне, закрывающей вход ворам. С надеждой, словно решетка могла что-то подсказать…
- Эй, милый, тебе лучше?
Он вздрогнул и обернулся. Из приоткрытой двери на пол спальни ложилась косая дорожка света. По ней в комнату прошла его жена.
- Мне… Да, я в порядке, просто… устал… – Он в который раз за сегодня натянуто улыбнулся. – Всё хорошо.
- Ага. – Она села на кровать рядом с ним. – Может, пойдёшь к нам? Там Миша гитару достал. Сыграешь нам, как в молодости.
- Молодость… - Он задумался и ничего больше не сказал.
- Всё хорошо, правда? – Спросила она. Голос её едва ощутимо дрогнул.
Он не ответил.
- Милый…
Он взглянул на неё. Полные губы, узкие глаза, гладкие и ровные пряди золотистых волос, спадающие с плеч на тугие груди. Она была такой же прекрасной, как в день их первой встречи… Или по-другому прекрасной? Он пристально вгляделся в черты её лица. То ли зрение ему начало отказывать, то ли это была злая игра света и тьмы, но он ясно увидел, как смазывается её лицо, расплывается и смазывается, меняясь…
- Ой! – Она испуганно отпрянула от него, замерев изящной тенью в свете дверного проёма.
- Иди, я приду. – Успокоил он её.
Она быстро ушла, бросив на него длинный, тревожный взгляд.
* * *
Плотоядно щерясь, одетые в лохмотья горожане окружили деревянный помост. По лестнице взошёл одетый во всё чёрное палач, толкая перед собой ведьму – красивую чёрноволосую любовницу мэра города. Её привязали к столбу, стоявшему посреди помоста. Девушка слабо застонала. Зачитали обвинение. Пламя, распустилось, точно букет алых роз…
* * *
Прощались интеллигентно и тихо. Чинно проходили к дверям, перебрасываясь обычными в таком случае обещаниями «заглянуть» и приглашениями «заглядывайте». Уходя, каждый желал ему крепкого здоровья. Последним остался Михаил. Всё убрали со стола, разошлись гости, а Михаил, блестя очками, молча сидел на диване и бросал тревожные взгляды, когда хозяин входил в комнату.
Галдел телевизор, передавая повтор «Голубого огонька», на кухне уютно звенела посудой жена.
Он с неприязнью взглянул на Михаила, но тот покачал головой, и похлопал по дивану рядом с собой.
- Надо поговорить. – Сказал Михаил.
- Уйди. – Тихо ответил он. – Я не хочу с тобой разговаривать.
- Надо. Ты же не можешь так, всё время варить это в себе.
В зал вошла жена. Замерла на пороге, непонимающе глядя на мужа.
- Что случилось?
- Дорогая, Миша хочет со мной поговорить, но я сейчас не в настроении, ты же знаешь… Всё нормально.
- Так поговори с ним. – Сказала вдруг жена. Он вздрогнул, как от сильной пощёчины. – Поговори.
Щёлкнул дверной замок, и послышались голоса ушедших гостей. В комнату заглянул друг семьи – психолог.
- Так. Лучше поговори с ним. – Сказал друг семьи во весь свой голос. – Хуже-то не будет. – Он усмехнулся, и, моргнув, обескуражено огляделся. – Зачем же я приходил… Ах да! Забыл шапку.
- Да. – Супруга психолога, зашедшая вслёд за мужем, рассмеялась. – Всегда он такой, забывчивый… А ты, мальчик с третьей парты, поговори с Мишей, а?
Он дико огляделся. Затравленно отошёл к стене. Дрянной спектакль, разыгранный специально для него. Точно он сошёл с ума, или с ума сошли все вокруг, и он оказался посреди этого вселенского сумасшедшего дома. Он инстинктивно дёрнулся и в приступе головокружительного ужаса воскликнул:
- Уйдите! Исчезните!
Мир поплыл, стены холодно пульсировали нарастающим гулом и оглушительно меняли окраску. Прямоугольники съехали набок, превращаясь в параллелограммы. Посередине комнаты, точно сердце, пульсировал гигантский красный шар. По воздуху пошла рябь, люди из комнаты исчезли, как отражения в воде от брошенного в зеркальную гладь камня. И всё замерло.
Он в страхе огляделся. Мир перекосился и замер, вывернутый наизнанку, с гнутыми суставами.
Михаил с сожалением шагнул к стене и провёл по ней пальцем. На голубой поверхности остался желтоватый след.
- Этим всё и должно было закончиться… - Заметил Михаил. – Ну ты и разгулялся сегодня!
- Исчезни! – Крикнул он, отступая назад. – Сгинь!
- Э, не… Я не в твоей власти, дружище. – Засмеялся Михаил. – Забавно, правда? Это неплохо объяснил бы психиатр… Человек не любит быть богом в одиночку, так ему не интересно.
- Уйди! Оставь меня в покое! – Всё ещё отступая назад, кричал он. По щекам лились слёзы.
- Нет уж. Ты в начале исправь всё, что наделал, а вот потом – пожалуйста.
- Я хочу проснуться… – Простонал он. – Я хочу проснуться… Проснуться, и жить не так...
- Что значит проснуться? – Нахмурился Михаил.
- Там… - продолжал он. – Там, за моими плотно сомкнутыми веками меня ждут… Это же всё сон, сумасшедший сон… Кажется, это называется летаргическим сном… Отпусти меня, пожалуйста, я очень устал…
Михаил вдруг стразу постарел.
- Так значит ты всё понял… В этот раз…
- …Я ведь не бог! Меня ждут. – Он провёл рукой по воздуху. За рукой осталась свёркающая полоса света. Она превратилась в изображение весёлой девушки с двумя четырёхлетними малышами.
- А ты подумал, что будет с нами, а? – Резко спросил Михаил. – Ты же нас в самом деле любил… Ты нас создал…
- Я не бог… - Он бешено покачал головой. – Нет. Я человек, провалившийся в этот глупый сон.
- Ты подумай, на что обрекаешь целую вселенную! Подумай хорошенько.
- Я хочу проснуться! – Закричал он. – Но как… Как?!
Михаил кивнул ему. Засунул руку в карман и вытащил… тускло сверкающий револьвер.
- Тут одна пуля. – Сказал Михаил. – Держи.
Он бросился назад и ударился спиной о бывший стол. На землю с грохотом упал телевизор. Телевизор ещё работал. Он передавал последнюю сводку новостей.
- Ты - сатана! – Крикнул Пётр. И вдруг замер. Его звали Пётр…
- Вот видишь, как хорошо. – Сказал Михаил, протягивая ему оружие. – Теперь приложи к виску и надави на курок. И проснёшься.
Пётр схватил револьвер и бросил его на землю.
- Страшно? – Спросил Михаил.
- Нет. Я устал… - Он обессилено опустился на пол. Рядом с ним лежал телевизор. Передавали последнюю сводку новостей. Разбившийся самолёт, теракт в метро…
- Плохо получилось… - Сказал Пётр. – Плохо мир вышел, а? Черно и жестоко… Я об этом всё время думал…
- Да. Ты же всего-то человек.
- А ты кто тогда? – Спросил Пётр.
- Плод твоего воображения. Наглый и непокорный.
- Есть такой миф, что всё сущее плод гениального воображения божественного существа. Страдание - удел сильных. Боги страдают сильнее всех. Бессмертие несёт скуку… А что, если ещё раз попробовать? Попробовать сделать жизнь справедливой, разыграть театральную постановку размером со Вселенную так, чтобы каждому статисту достался свой клочок счастья.
Михаил вынул из кармана карандаш.
- Держи. – Сказал он.
* * *
Стены комнаты были ослепительно белыми, как выпавший в тот день первый снег. Воздух еле уловимо пах лекарствами и резиной. Мягкая обивка покрывала потолок, пол, заменяла обои. Три раза в день к нему приходили ласковые доктора, одетые в белоснежные халаты. Три раза в день ему кололи питательную смесь. Иногда приходила жена, носившая траур по живому мужу. Она не плакала. Не было сил…
В его положении не было ничего постыдного. В комнате всегда был спёртый воздух, но он не возражал. Ему было всё равно, как коротать вечность. Он спал…
Но однажды веки его затрепетали, он застонал, закашлялся. Он руками коснулся век, и погладил их. Он непонятно зашептал что-то. Медсестра не сразу заметила, что больной пытается прийти в себя. Она задремала, убаюканная шепелявым голосом радиоприёмника, висевшего под потолком. Заметив, она сразу побежала за доктором, но когда спустя пять минут мужчина в белоснежном халате вошёл в обитую мягкой тканью комнату, пациент палаты номер сто одиннадцать снова крепко спал. И видел сны…
* * *
Всё вокруг погрузилось в молочные сумерки. Сцена перед спектаклем вязнет в темноте. «Я попытаюсь… Снова…» - Прошептал он.
Он взял карандаш и поставил точку. Она горела, точно очень далёкая свеча. Она ждала, пока он скажет…
…«Да будет свет!»
И стал свет.
|
|