Пенсионер умирает от разрыва сердца. После смерти он попадает на собеседование, на котором представившийся ему агентом «Нереализованных шансов» предлагает заново пережить два эпизода из прошлой жизни: случайные встречи с женщинами, у которых с ним большая разница в возрасте. Сначала его – студента с тридцатипятилетней попутчицей в метро, затем его – сорокалетнего с восемнадцатилетней девушкой-абитуриенткой. Оказавшись в тех же условиях и с теми же внутренними взглядами, испытуемый ничего в них не меняет. И агент сообщает ему, что теперь наступила истинная смерть.
НЕРЕАЛИЗОВАННЫЕ ШАНСЫ
ВОЗРАСТНАЯ ФАНТАЗИЯ
Есть замечательный афоризм: «Человеческая жизнь – как детская распашонка: коротка и обгажена». Если относиться к этому афоризму с юмором, то все нормально. Если начать обиженно выискивать, кто же «загадил распашонку», становится весело окружающим: кто же, как не ты сам?! А если попытаться растянуть – то, выиграв в длине, потеряешь в ширине.
А по большому счету плюсы и минусы, то есть положительные и отрицательные эмоции, просто обязаны в результате давать ноль – большой и круглый. И натуры уравновешенные от натур легковозбудимых отличаются амплитудой эмоций: слегка улыбнулся – несколько приуныл, громко смеялся – отчаянно рыдаешь.
Когда начинаешь понимать все это – ощущаешь себя бескрылой мухой: в любой данный момент ползешь по плоскости и ничего не способен видеть, кроме самой плоскости.
Автор
ВВЕДЕНИЕ
Так случилось, что я умер. Не то чтобы неожиданно, а внезапно как-то. Шел себе, шел, «моторчик» перебои давал, как обычно… А затем что-то вроде «хлоп» или «кых». В голове разом помутнело, только к стене здания какого-то (кажется, предприятия) успел подойти и прислониться. Да так и сполз, куртку штукатуркой ободрав. Город большой – кому какое дело? – и первый обративший на меня внимание похлопывал уже по мертвым щекам. Кто сумочку мою (да и смех сказать: продуктов на десятку, а остальное – личное, для всех, кроме меня, малоценное) спер, заметить не смог, так как был занят переходным процессом. Деньги из карманов (правда, тоже не Бог весть сколько) – это уже конкретно служители «Скорой». Оно и правильно: мне ни к чему, близким возвращать – себя унижать, да и их, родственников, тоже. Но в сумке паспорт лежал. И из-за того шаромыги, что ее подмел, довелось неделю в городском морге неопознанным проторчать. Не считая номерка на правой ноге, конечно. Кому только меня не предъявляли!
Но это все была суета житейская и меня по большому счету касалась постольку-поскольку. Тело – оно дорого, если красиво. Но как-то так жизнь складывается, что все время какое-то недовольство к нему присутствует. То чересчур маленький или там щупленький, то прыщи какие-то пойдут, то животик за ремень выкатится, а обратно возвращаться не хочет, то лысина с высоты мушьего полета обнаружится. То есть и возненавидеть можно, а не только в чувствах охладеть. А на финише интереса к нему не больше, чем к затертой рваной рубахе, которую и по времени, и по фактическому износу приговорили к списанию в утиль. Хотя и обидно по-человечески.
Насчет бессмертия души ничего не скажу, а что безвременье после смерти наступает – это точно, так что готовьтесь. Что это такое? Объяснить невозможно, самому дойти нужно. Это как боль: ребенок, пока не упадет, бесстрашен. Или перпендикуляр – понятие иметь надо… Или как апельсин: с чем его сравнить, кроме апельсина?
Разные веры разное о загробной жизни говорят (кстати, почему «загробной»? – у меня от смерти до гроба десять дней ушло! А «за гробом» – это где?), но все они неверны в одном: в попытке необъяснимое живому человеческим языком объяснить. Трудно. Особенно, если сам не понимаешь… Ну, как тот апельсин… И способа другого нет, опять же…
ЗАВЯЗКА
– Ты святой Яков?
– Много возжелал. Считай кем хочешь, а обычно Петром называют, нехристь. Истинное имя мое ты все равно не произнесешь: неподвластно оно человеческому выговору и сознанию. Вы для меня, как для вас собаки, – весь разговор: «гр-р-р!» и «гав!»
– Так какой смысл тебе возиться?
– Работа у меня такая. Агентство «Нереализованные шансы». «Неиспользованные возможности», чтобы тебе понятней было. В общем, апельсин – это картошка с толстой желтой кожурой, которую можно снимать руками, а не чистить ножом.
– Я буду что-то должен за твою работу?
– Приучили вас там! За все уплачено, на окладе я. Да и что сейчас с тебя взять? В общем, апельсин – это яблоко, которое поделено на дольки еще до того, как ты взял его в руки…
– Так кто кому нужен?
– Ты еще не понял? Я – тебе, конечно! Жизнь человеческая – работа тяжелая. И если по нулям вышел – считай, справился. Занесло где, лажанулся, упустил – переиграть можно. Вознесся при жизни, выше ее стал – глядишь, в таком же «агентстве», как я, с такими мудаками, как ты, базарить будешь. Я не в том плане, что посты-исповеди, молитвы-намазы, хотя и это дисциплинирует… В общем, как апельсин: тот же земной шар, только в сто миллионов раз меньше.
– И как ты успеваешь всех обработать?
– Считай, что меня – такое количество копий, какое требуется. И каждый с каждым из вас на его языке говорит. В общем, как апельсин: тот же арбуз, но, если уронить, не треснет.
– И зачем я тебе?
– Не ты мне, а я тебе, тупарь!
Слепяще вспыхнул яркий свет. Ничего, кроме света. Металлическим эхом загремел голос агента «Нереализованных возможностей»:
– Отвечать на мои вопросы четко и понятно! Остались ли на Земле незавершенные дела?
– По мелочам… Нет. Кусок отварной говядины в холодильнике разве что…
– Хотелось ли переиграть жизнь?
– Без толку… Нет. Все к одному тому же и сведется.
– Не жалеешь ли об упущенных возможностях, о тех эпизодах, когда чувствовал, что твое поведение может что-то кардинально изменить, но не решился на действие?
– Не решился, значит, не надо было. Нет.
– Уверен?
– Нет, конечно. Не такой уж я и тупарь.
– Не обижайся… Я прокручу на свой вкус пару эпизодов из твоей жизни. Еще раз пересмотришь-перечувствуешь, а там решим.
– И как тебе удастся прокрутить?
– Вся твоя жизнь пока хранится в архиве душ… А апельсин – тот же теннисный мячик, только съедобный. Ну, зануда…
ЭПИЗОД ПЕРВЫЙ
Мне двадцать лет. Прыщавый студент-третьекурсник, знающий вкус табака, водки и женщины. Только второе и третье – всегда отдельно, так сложилось.
Электричка метро; необязательный и несрочный визит на другой конец города из уже ставшей родным домом общаги; примитивная криво-крестная сине-красная схема станций; отражение в стекле собственного лица, вызывающее досаду, и собственной фигуры, вызывающее горделивость. Именно горделивость.
Застенчивость, граничащая с разухабистостью. «Rus in urbe», кажется? Впрочем, мы технари, нас учат не этому. Позади пять сессий, медиум, на носу – шестая. Апрель милостиво позволил заменить зимнее пальто ветровкой, но пока не разрешил снять свитер. Стриженая в угоду подполковникам военной кафедры голова полузагружена – прекрасное состояние для решения любых вопросов!
Седовато-лысоватый мужчина в черных шнурованных ботинках, коричневом костюме и белой в узкую желтую полосочку рубашке, с часами «Луч» на черном кожаном ремешке разгадывает кроссворд в «Вечерней газете». Острие карандашика – на восемнадцатом вопросе: «старинная русская чаша с ручкой». Зрение – единица: смотрю на клетки. Шесть букв. «Ендова!» Что за «ендова» – не знаю и в глаза не видел, не наше это. Но однозначно – «ендова», из кувшина или кринки в кроссвордах пить не полагается.
Ладно, сам разберется. Пускай каждый грызет свою булку.
Женщина, сидящая рядом с решателем кроссворда, смотрит на меня. Давно смотрит – взгляд как бы притерся к моему облику. Не пристально, не навязчиво, не изучающе. Просто смотрит. Знакомы? У меня нет таких знакомых. Я – «деревня». Ей тридцать пять – тридцать семь лет. Круг моих знакомых такого возраста в столице строго очерчен: преподши, квартирные хозяйки, персонал общаги. А в деревне я знаю по именам даже первоклашек.
У нее мягкие длинные волосы, светлыми локонами ниспадающие на спину и, разделенные плечами, на грудь. Эдакая Брыльска–Пугачева! Широкие, теплые, умные глаза, не выражающие – нет, констатирующие одиночество и желание от него избавиться.
Такая женщина не может быть одинокой. Это про-ти-во-ес-тест-вен-но! Разве что она сама иногда этого захочет. Но не сегодня. Возможно, у нее размолвка со своим избранником.
Да, именно «избранником». «Суженый» – слово глупое. Может, суть его как раз в сужении, узости?
«Муж», «гуж», «уж» – слова-то какие дурацкие! Нет у нее мужа и детей нет. Иначе почему пальчики гладкие, холеные и ноготки длинные, крашеные? Ужинаем в кафе, белье сдаем в прачечную? Где ваша хозяйственная сумка, мадам? У вас только маленькая косметичка, в нее даже полиэтиленовый пакет не запихнешь…
Такая женщина выбирает сама. Хотя всегда рискует тем, что избранник проигнорирует выбор. Или возьмет только ту часть, которая лакома. И откажется, когда лакомство приелось. Он, кажется, отказался. Или, лавируя меж скал житейских обстоятельств, предложил заведомо неприемлемые условия. Да, так и было.
Она не предлагает себя – только информирует.
Я свободен от обязательств и морали. У меня есть время и даже какие-то деньги. Она мне симпатична, а взгляд в глаза завораживает. Что мешает? Носки, которые не менял неделю?
…Двери вагона открываются, и я торопливо выхожу, чтобы решать необязательные и несрочные вопросы. А она опять уезжает. Навсегда.
ЭПИЗОД ВТОРОЙ
Мне тридцать восемь лет. Лысеющий мужчина, руководитель подразделения на одном из многочисленных предприятий, знающий цену женской любви и мужской дружбе. Именно так сложилось: нет мужской любви и женской дружбы.
Троллейбусная остановка; ощущение усталого удовлетворения от выполненной программы-минимум; до дома полчаса ходьбы и столько же езды с учетом ожидания транспорта.
Коммерческие ларьки с товарами быстрого оборота и гарантированного сбыта. Как там у классика марксизма: деньги–товар–навар?
Стекло киоска «Союзпечати», отражающее коротко стриженную голову и блестящую от жары загорелую физиономию. Июль убедил, что майка без рукавов – тот самый компромисс на грани социального статуса и физического комфорта.
Тридцатилетний нахрапистый бухарь бродит с открытой и начатой им бутылкой пива, настойчиво ища желающих ее допить. Все отказываются. Ты не там банкуешь, парень, вернись в реальность!
Чтобы перестраховаться от ненужного общения, спастись от жары, утолить голод и жажду одновременно, подвести итог деловой части дня, тоже покупаю бутылку пива. …А не много ли обоснований такого простого действа?
Стокилограммовая тетенька освобождает мне место в тени остановочного павильона, так как стремится заполнить полагающееся ей пространство в «двадцать девятом» троллейбусе.
– Не подскажете, как доехать до городского водохранилища?
Студенточка, а может, абитуриенточка, лет восемнадцати-двадцати с закамуфлированными прыщиками. Зрение – единица: полураскрытый пакет содержит набор для полноценного отдыха: от широкого полотенца до бутылочки прохладительного напитка.
У нее темные короткие волосы, мягкий, одновременно уверенный, но несколько суетливый взгляд. Или нарочито смущенный… Эдакая Алсу–Лолита! Да, точно: абитуриентка не по первому разу или студентка только что.
…Не знает, где городское водохранилище? «Rus in urbe». А я для нее кто – «папик»? А где ухажер? Дурацкое слово: то ли уши ест, то ли уху хлебает. Обстоятельно и вежливо, как принято в нашем городе, объясняю студенточке, на чем ехать и где выйти. Смотрит пристально, слушает невнимательно – не того от меня ожидала, наверное.
Это мой город – замечаю на остановке знакомого журналиста, извиняюсь перед барышней, подхожу к нему. Предлагаю хлебнуть моего пивка. Он отказывается. Естественно: каждый доит свою телку. Подходит «тридцать седьмой». Хлопаю знакомого по плечу и уже на ступеньках слышу голосок студентки: «До свиданья!»
Ну и ладно. Трусы-семейники – не самый подходящий гардероб для отдыха с незнакомой, хотя и заманчиво влекущей девушкой на зеленой травке возле водоема, а суетиться не хочется. Лень… Хотя… А, поздно дергаться!
РАЗВЯЗКА
– И эти эпизоды ты тоже не хотел бы переиграть?
– Может быть, но ты не дал мне возможности, не предупредил…
– Твои проблемы, соображать надо быстрее. Первый раз просто лажанулся, второй – и вовсе задремал. Я свою работу закончил. Информация о тебе списывается. Теперь ты и в самом деле умер… Умер-умер-умер…
Медное эхо от голоса агента умолкает, свет гаснет навсегда. Возможно, окончательно он погаснет через сотню или тысячу лет. Впрочем, здесь безвременье. Ну, как тот апельсин… Вы меня поняли?
|
|