ПРЕДАТЕЛЬ
- Ну, Плин? – Данилец взведён до предела мнением Клафи и Мышки, пальцы выстукивают ломаную дробь. – Твой голос решающий…
Его голос решающий.
Наконец-то.
Подвалило за три года.
- Не мешай ему. – Молчун редко говорит. Очень редко. Потому и Молчун. Но когда говорит… - Он решает.
Данилец закусывает губу и переводит взгляд на Танга. Тот безучастно сидит на корточках, привалившись к косяку. Во взгляде Данильца ненависть и нетерпение -- уж ему то всё ясно. Как всегда. И никаких нюансов.
И Плин тоже смотрит на Танга.
«Ну почему, почему Танг, у тебя нет страшных, зияющих ран и увечий?!… Только нелепая мелкая ссадина на скуле… Мне бы было легче»
Легче ли?
Он решает.
Их первый «экс».
Ещё все вместе и живы.
Ярко и свежо ранней осенью. По бульвару прогуливаются парочки, цокают копыта и шуршат рессорами извозчики, гувернантки тетешкаются с расфуфыренной малышнёй, а прям напротив его позиции, на резной лавочке, гвард-офицер не смущаясь, лезет лайковой перчаткой за лиф заливисто хохочущей мадам – прохожие оглядываются, отворачиваются и улыбаются.
«Вальсон» оттягивает внутренний карман, жуткое, навязчивое ощущение что смазкой пахнет на сто метров вокруг, перебивая жёлтую пожухлость… В низу живота холодно, а кисти рук знобит…
Он ещё может повернутся и уйти. Нет не бегом… Просто перейти на другую сторону. Свернуть в подворотню, там проходными, минута и он у самого Департамента – Данилец заставил выучить топографию квартала наизусть…
На облезлом «багете» без пяти…
Сейчас где-то сверху, Молчун без суеты навинчивает «стекляшку», в сотый раз размечая, прикидывая сектор… А за углом вон того здания Римка с Тангом изображая влюблённых сопляков, стараются не ошибиться в дальности и верности броска, и радиусе разлёта осколков…
Страшно… Нервно… Зыбко телом. В голову глупо и настырно лезут абзацы вчерашней, снятой с номера, статьи и опасливый старичок главред: «Не могу, батенька… Местом дорожу…Давайте вот про скачки…»
«Про скачки, про адюльтер, про сифилис у заезжего примтенора – значит можно… нужно… А про… Чёрт, снял он предохранитель?»… Молчун ведь строго наказал проверить, перед тем как сунуть за пазуху…
«Так, проверил или забыл?!»… «Проверил или забыл???»… Всё!, заклинило – теперь не вспомнить…
От лепнины барельефа над ним медленно-медленно, нереально отслаивается шмат штукатурки и шмякается на мостовую у самых мысков… От сердца шумно приливает и ухает до затылка.
Пока заторможено глядел на пыль…
Кавалькада миновала лавочку. Впереди на холеном вороном, лихой, усатый, розовощёкий оберст-егерь…
Мышка с Данильцом наперерез и наискосок… С угла бабахает, закладывая уши, толкая жаром и затягивая сизым и вонючим… Оберст валится с выломанным выстрелом затылком… Визжат мамаша и дочка в белом и воздушном, обрызганные алым… По крышам мелькает, приседая и шмаляя по бульвару от бедра Молчун -- свой знатный, заказной винтарь, он не бросит ни за что… Из нутра развороченного экипажа Клафи, матерно торопясь, выуживает забломбированные мешки…
«Вальсон» цепляет мушкой, рвёт подкладку…
Плин с гвард-офицером лупят друг в друга шагов с пятнадцати.
И не попадают.
Он решает.
Молодняк встречает их как кумиров и героев. Отныне они им – цель, идеал, мечта и папа с мамой.
Посреди табачного дыма, отпускающей дрожи, гогота, водки и шампанского, маленькая, сероглазая Мальда берёт его за руку и ведёт в полутемень коридоров и перегородок.
ТАМ у неё влажно, жадно и горячо… Он её… Нет -- она его!!! – пользует так, что за стенкой стихает гогот, а рядом звякает пустая тара и валятся какие-то коробы и переплёты…
Он так до сих пор и не понял, – почему она выбрала его…
Он решает.
Мальда выбросилась из окна через полгода. Зажав в кулачке осколки колбы с кислотой.
И никогда не узнает семейство вице-губернатора, как им повезло, и кому они обязаны жизнью и неуродством.
Они с Молчуном видели опознание – вторая явка была через двор … Видели и как жандармский ротмистр кривясь небритой щекой, вроде как ненароком, подошвой задрал ей платье, и оставил грязный след на тонком, шелковом белье…
Тем же вечером Молчун нашёл ротмистра.
Молчун… А не он – Плин…
Да ему и нельзя. Он – отвечает за идеологию и пропаганду.
Он решает…
В типографии грохочет. Краска и горячий, натруженный металл приятно разъедают носоглотку. Листы складывают в тёплые стопки – его текст!!! Весь его!, – от и до!!! Без поганых, вяжущих, компромиссных редакторских и цензорских правок. Без оглядки, сомнений и жалости. К себе. К миру.
Он больше не стреляет, но он тоже сражается… И хорошо сражается, на совесть… честно. И умело. Лучше чем стреляет.
И его «стоимость» на заборных и столбовых «объявах», хоть и меньше чем у Данильца и Молчуна, но «дороже», чем у Мышки, Клафи и Танга.
А вот Римки больше с ними нет.
И именно потому, что он -- «дороже»…
Невозможно при шмоне быстро собрать то, что нельзя оставлять идущим по следу. Кто-то должен задержать и прикрыть…
- Зачем, ты с нами, Плин?
От шума печати, Тангу приходится наклоняться к самому его уху. И сделать вид, что не услышал, не получится. Никак.
Он знает, что Танг не простил. Они по-прежнему друзья, боевые товарищи, и Танг тоже прикроет без раздумий, но Танг не простил…
Танг повторяет:
- Зачем, ты с нами, Плин?
- Не могу не писать… И ненавижу гниль и сволочь.
Танг закуривает. Курить в душном свинце противно.
- А может они – гниль, только оттого, что не дают тебе писать?… А, Плин?
Он задумывается. Не для показухи и «истории». Зрители и свидетели отсутствуют.
Очень нужно ответить, так как есть.
«А, как оно есть?»
- Нет, Танг. Сволочь и гниль – они и есть – сволочь и гниль. Как ни крути.
Но что-то он тогда не досказал, не до ответил… Ни Тангу, ни себе. И оба это поняли и запомнили.
Он решает…
Не было паники и перестраховки, только горечь – Департамент взял Танга.
Глупо, нелепо и не вовремя.
И никто не спорил о смене конспиративок и схронов…
Просто, даже не обсуждалось – Танг!!! -- а до покушения на премьера оставалось меньше суток. И на подготовку затрачены месяцы. И половина из молодняка.
Он решает…
Вихрь арестов вымел и уничтожил вторую половину.
Если бы не чутьё Молчуна и отвага Данильца…
Мышку отбили уже из «зэка», очумевший от неожиданности, застигнутый врасплох конвой, занятый «по кругу», по кругу же и положили. И в этот раз, он, Плин, не промахнулся -- то ли совсем в упор, то ли научился…
Он решает…
Танг нашёл их сам. Как уж ему это удалось – непостижимо – их гнали долго, быстро, без вариантов и без шансов. И загнали.
Но ему удалось -- Танг!!!
Вошёл, опустился на корточки, откинулся и сказал: « Виновен. Ствол или смерть. Выбирайте». И замолчал.
Снаружи, из темени переулков, усилился лай и вновь посоветовали сдаться.
Мышка и Клафи проголосовали за ствол. Данилец и Молчун за смерть.
И его, Плина, голос должен стать решающим.
- Я отказываюсь судить.
- Что-оо?! – Данилец не верит. Оборвал дробь, разевает немо рот… и… нет у него слов для ТАКОГО мнения.
Молчун вздыхает – чему?… Клафи смотрит прямо в глаза и ждёт продолжения. А Мышка… у неё тусклая слезка и потому, она нагибается.
- Я не буду ему судьёй. – Когда он в последний раз, так громко и чётко произносил?!… Писал вот часто. А говорил, оказывается редко.
- Да ты…!!! Ты…!!! – пальцы мечутся по поверхности стола, ищут рукоять и курок… И не находят. Хотя пистолет совсем около. – Ты…!!!
- Предатель. – устало произносит Танг. – Чистоплюй. Всё зря.
С самого начала Молчун и Данилец завидовали, что только у Танга получалось с первого раза, не целясь, точно в лоб, не жалея плаща и не вынимая рук.
- Э-эх!, Плин… Зачем ты был… с нами?
6 марта 2004
|
|