Схоронив жену, дед Доронин недолго вдовствовал и привел в дом старуху Петровну, которая жила с племянником в домике на соседней улице. Прописывать не стал, но отношения зарегистрировал и прожил с ней больше пяти лет. Хозяйство у Доронина было крепкое, дом содержал в исправности, помогала ему в том и Петровна, супружница новая, а когда требовалось, и оба его сына, жившие от отца отдельно. Основательным был дед и в бумагах: после его смерти они обнаружились в отдельной папочке и в полном порядке: книга домовая, дела земельные и страховые, квитанции разные. Там же было и завещание: все имущество он отписал сыновьям.
Сыновья Доронина погоревали, помянули отца на девятый день, затем на сороковой, деликатно не касаясь вопроса о наследстве: думали, Петровна, совершенно чужая им старуха, сама вернется туда, откуда пришла: к племяннику, в домик на соседней улице. Но она – ни-ни, даже вещи не собирает. А тут и весна поспела, ранняя она была в тот год; Петровна заготовила ящики с рассадой – чтоб по теплу высадить ее в землю. И ящиков этих оказалось столько, что сыновья Доронина заволновались – не к осаде ли готовится долгой? И прямо сказали: пора, мол, и честь знать, освобождай помещение – знаешь ведь про завещание. А Петровна уперлась: что ей завещание, супруга она была законная, ей и доля полагается в наследстве. В общем, и впрямь решила старуха держать осаду.
В положенное время сыновья Доронина получили свидетельство о наследстве и опять к Петровне: ну все, старуха, выметайся. Ничего твоего тут нет, а отец-покойник тебя не то чтоб в завещание – в книгу домовую не внес, жила без прописки, не по закону. А Петровна их опять в поворот: у вас, дескать, свои законы, а у меня – свои. И подала в суд, оспаривать завещание. Но могла б и не подавать – сыновья-то и так прознали, что права старуха: как бывшей жене да пенсионерке, сиречь нетрудоспособной, полагалась ей обязательная доля в наследстве. Да надеялись на совестливость ее и незнание.
Напрасно надеялись. Что делать – пришлось им договариваться со старухой, не дом же делить, тем более что каждому из детей Доронина было где жить. Предложили они ей: живи в доме как жила, но долю свою нам отпишешь, по завещанию. На том и договорились. Съездили они с ней к нотариусу, подписала она завещание и один экземпляр им отдала на хранение.
Года три еще жила Петровна в доме Дорониных. Первое время к ней все племяш захаживал: когда надо, крышу чинил, или забор с калиткой, или у крыльца ступеньки. Однако затем пропал, вообще не появлялся у нее – даже в праздники. Старуха же начала сдавать, все болела, но врача позвать или в аптеку сходить было некому. Тяжело доживала Петровна, нелегко уходила. Раз или два племянник все ж заявлялся, но вместо помощи какой или слова теплого от него лишь сквозило: чего ерепенишься-то, старуха, давай, отходи скорей…
А как умерла Петровна, так все и выяснилось: взяла-таки она грех на душу – наново оформила завещание, вместо детей Доронина отписав все племяннику. Думала: все же кровь родная, и помощник по дому, болеть начнет – уход обеспечит. Однако племянник, получив бумагу с завещанием, тут же и забыл о тетке. Не сразу, но она это поняла.
Что ж получалось: Петровна, претерпев обиду от мужа, была вынуждена терпеть ее и от племянника своего, наглеца? Но как поступить-то: к нотариусу что ль идти-ковылять – в третий раз? Да и кому отписывать – не было у нее другой родни. Потому племяш-то и был спокоен, еще и поторапливал, наглец, с отходом… Плохо же он знал свою тетку! Как мужу, хоть и покойному, она нос утерла, отсудив у его детей свою долю, так утерла она нос и племяннику-наглецу – уже с того света!
После смерти Петровны, не дожидаясь и девятого дня, не говоря уж о сороковом, покуда душа обманутой им тетки обитала еще, по православной вере, где-то в нижних высях, он явился к сыновьям Доронина. Предъявил теткино завещание в свою пользу и предложил купить долю, ему отписанную. Просил пока дешево, потом станет дороже, да и дом делить будет хлопотно. Сумму же назвал такую, что Доронины ахнули.
Возмущенные коварством покойницы и в гневе от наглости ее родственника, Доронины пришли к нотариусу: как же так, что за шутки с последней волей, разъясните, может ли быть такое. «Может, все может…» – ответила им нотариус. А вдобавок такое им сообщили, что они снова ахнули!
Оказывается, нашла-таки Петровна еще одну родню! У Дорониных даже лица вытянулись – ох и шустрая оказалась покойница! Где ж откопала она эту родню? Не на старом же кладбище?
Не стала их томить нотариус – протянула бумагу с третьей, на этот раз и в самом деле последней волей Петровны. Поскольку, распорядилась она, племянник такой-то бессовестно ее обманул, она лишила его завещанного раньше имущества и отписала все… государству. Государство приравняла она к родне: оно и заботилось о ней, как могло и умело, пенсию, хоть небольшую и не всегда в срок, выплачивало, да и похоронить сможет, если родственники откажутся или их вовсе не будет.
Но Доронины отнюдь не пострадали – долю Петровны в их родительском доме они могли теперь выкупить у государства; по остаточной стоимости это был сущий пустяк. Надо было видеть лицо племянника, когда Доронины сообщили ему об этом! Не поверил – так ему и бумагу сунули: читай, мол, прохвост, есть-таки справедливость на свете! Потому как и старушка свое получила – дожила спокойно в доронинском доме, и сыновья его не пострадали. Пострадал лишь племяш: как-никак, а умасливая Петровну, на чужом доме он и крышу чинил, и забор с калиткой, и ступеньки к крыльцу. Да еще и схоронил ее за свой счет, с венком, и на поминки тратился – стол накрывал для соседей. Ох и смеялись же над ним эти соседи, когда узнали о таком раскладе по наследству Петровны. Эх, узнать бы еще, как смеялась над племяшом и сама Петровна, но, по православной вере, душа ее была уж далеко-далеко…
Долго пил, не находя покоя и утешения, несостоявшийся наследник. Однако потеряли покой и некоторые из стариков, прознавших об этой истории. Было от чего задуматься: последняя воля – дело святое, но и тут, как выяснилось, могут быть такие заморочки…
– Надо бы к нотариусу сходить, – говаривал один их стариков. – Распоряжение хочу сделать, да боязно. Сами знаете, смертные эти дела непростые, все надо предусмотреть заранее. Вдруг нотариус поймет что неправильно или – не дай Бог! – обманет. Буду потом горевать – на том свете, заодно с Дорониным.
– Ну да, сядешь с ним на одной лавочке, – продолжил другой старик, – и будешь охать, на пару…
– Доронин-то, покойник, царствие ему небесное, поди и думать не думал, что с волей его такая петрушка случится. И Петровна, старуха его, покойница, царствие ей небесное, на что хитрая была, – как она с детьми Доронина обошлась, надо же, распоряжение подменила! – но и она едва не обманулась. Хорошо, опомнилась вовремя…
– Да-а…
Долго еще вздыхали и охали старики по этому поводу.
Синдром доронинского наследства поразил и чьих-то детей. Вдовый старик Петерин сговорился было с одной пенсионеркой, тоже вдовой: вместе решили век доживать, но не просто в сожительстве, а в браке – соседей стыдилась. Никакой корысти у них не просматривалось: у обоих были и дом, хозяйство, а дети их, люди вполне устроенные, раньше против этого брака не возражали. Но теперь, после истории с наследством Доронина, они всполошились. «Ты что, – говорилось по обеим сторонам предполагаемого брака, – хочешь и нас втянуть в такие разборки?»
Тем и обрекли стариков на одинокое вдовство. Но Петерин одиночествовал не долго… Справный он был хозяин, и работник хороший: калымил по строительству да ремонту, но, дело обычное, попивал. А когда не дали ему зажить по-новому, пить стал без меры. Получил как-то за шабашку деньги и заявился с ними в ночной магазин. Его нашли потом в уснувшем на ночь пруду…
После смерти Петерина об истории с наследством Доронина стали забывать: тем, кто знал про нее, язык распускать стало боязно. И только нотариусам доставалось еще какое-то время: все разъясняли старикам, какие «петрушки» могут случаться с последней волей.
|
|