СОЛНЕЧНЫЙ ДЕНЬ, ПАСМУРНЫЙ ВЕЧЕР
Повесть.
Часть первая.
Я заметила его в первый же день, в день приезда. Ничем особенным он не выделялся – в смысле внешности или одежды. Чуть выше среднего роста, широкоплечий, худощавый… И всё, пожалуй. Не совсем, нет. Его лицо… какое-то не наше. Не знаю.
Женщина рядом - совсем обычная. Невысокая, полная, всё время улыбается. А он словно отстранён от неё… от всех.
Потом, через несколько, дней я снова его увидела.
Я сидела за столиком кафе в саду. Мы с мужем обнаружили, что здесь замечательно готовят кофе по-восточному.
Я сидела одна – муж уехал на три дня в горы. Их отвезут к перевалу, который они преодолеют, и спустятся сперва на лыжах, а после – на лошадях, назад к морю. Я осталась по двум причинам: не переношу горных серпантинов и отсутствия элементарных удобств. Этот поход входил в программу путёвки, и муж предвкушал его заранее. Когда я сообщила, что остаюсь, он готов был пожертвовать удовольствием, и мне стоило больших трудов уговорить его отправиться без меня.
И вот я сижу с чашкой кофе и смотрю на улицу, где начинается карнавал по случаю дней города, который продлится неделю.
Народ подтягивался к решётчатой ограде сада, и вскоре я видела одни только спины. От нечего делать я оглянулась по сторонам. Тогда-то я и заметила его.
Он сидел через два столика от меня и тоже потягивал кофе. И тоже один, вероятно, поджидая жену, отправившуюся за покупками. Его лицо было обращено ко мне, но за зеркальными стёклами очков не было видно глаз. Я отвернулась.
Меня тянуло снова посмотреть в его сторону. Я выждала и, как бы ища кого-то, скользнула взглядом по нему.
Я надеялась, что он уже не один. Но он по-прежнему сидел в одиночестве. Точнее – рядом сидели два парня с бокалами пива, но жены его не было.
Он поставил чашку. Снял очки и посмотрел на меня. Взгляд был прямым и словно немым: он ничего не выражал – ни вопроса, ни приветствия. Если бы он улыбнулся, я бы ответила, а так… Я смутилась и не знала, как себя вести. Всё, что подсказывало мне моё неискушённое в вопросах отношений с мужчинами воображение, это не дать ему догадаться, что он меня каким-либо образом потревожил. Я посмотрела в чашку, сделала последний глоток и поднялась с места.
За решёткой и перед ней началось оживление, послышались звуки марша. Я подошла поближе, мне уступили место.
В конце улицы показалась колонна марширующих барабанщиц. Они были как на подбор – стройные, хорошенькие, в неимоверно нарядных костюмах. Они выделывали своими палочками замысловатые движения, извлекая из узких сверкающих барабанов сложные ритмические пассажи. Это завораживало.
Сзади перестали толкаться и напирать. Я заметила две мужских руки, опиравшихся на прутья решётки по сторонам от меня: смуглая кожа, густые тёмные волосы на запястьях и широкие рукава рубахи в знакомых ярко-синих пальмах.
Повернув голову, я поймала устремлённый на меня всё тот же немой взгляд.
Мне ничего не оставалось, как продолжить наблюдать за происходящим. Но интерес к уличному действу был потерян.
А по мостовой уже двигался цирк: акробаты, жонглёры, дрессировщики с животными – всё это ярко и шумно. Народ бурно выражал восторг. Мой добровольный телохранитель видимо больше не в силах был сдерживать натиск любопытных. Я почувствовала спиной его тело: мышцы груди, живот, бёдра, колени. Его кофейное дыхание на своём плече. Это привело меня в смятение. Спокойную, выдержанную женщину приводило в смятение нечто совершенно непонятное… Этого не может быть, просто потому, что этого не может быть никогда. Во всяком случае, никогда не было прежде. Поэтому, что с этим делать, я не знала.
В голове всплыл разговор с дочерью, который произошёл у нас несколько месяцев назад. Даже не всплыл – он постоянно крутился в моей голове – сейчас мне показалось, что тема его как-то перекликается с ситуацией.
Часть зрителей потянулась за процессией, другие возвращались за столики. Мы остались одни - он и я. Я повернулась к нему лицом. Он опустил руки и отступил. Мы медленно пошли вдоль ограды к выходу.
Есть только здесь и сейчас, говорила дочь.
Здесь – в маленьком южном городке, спускавшемся к синему морю узкими улочками и окружённом зелёными горами, утопавшем в цветах и дивных пряных ароматах буйной растительности – было лето, середина июля, полдень, и я рядом с незнакомым мужчиной.
Я не испытывала ни обычных для меня рефлексий по поводу затянувшихся пауз, ни необходимости что-либо объяснять. Я постаралась «быть прозрачной» – это тоже цитата из моей дочери.
- Где Ваша жена? – Вопрос прозвучал неожиданно. Я словно услышала его со стороны.
- Там же, где и Ваш муж. – У моего спутника был низкий голос. Очень подходящий к его внешности, подумала я.
- Откуда Вы знаете, где мой муж? – Я посмотрела на него.
Он словно ждал, когда я повернусь, и тут же накрыл меня своим взглядом.
- Я провожал их сегодня утром.
- Правда?.. А я не нашла в себе сил встать в пять часов…
- Вы не любите раннее утро?
- О, нет. Не представляю, что могло бы заставить меня встать раньше девяти утра... кроме работы.
- А рассвет над морем?
- Я люблю только закаты... В любой точке горизонта.
- Вы только поэтому не поехали с мужем в горы?
- Не только. Я не люблю гор.
- А море?
- Море я предпочитаю всему на свете.
- И карнавалу?
- В первую очередь. Карнавалы и цирк я даже в детстве не любила.
- Тогда, может быть, пойдём на море?
- С удовольствием.
- На городской пляж или на дикий?
- Я не знаю пока диких пляжей, мы здесь впервые.
- Это не близко.
- Я хороший ходок и никуда спешу.
Мы шли почти молча – трудно было разговаривать, пробираясь по узким скалистым тропам – и минут через тридцать вышли к небольшой лагуне: крутые берега, жёлтый песок и множество кустов, торчащих из расселин.
- Осколок рая… Возможно, один из последних. – Сказал мой спутник.
- Очень похоже. – Сказала я.
Я попросила его дать мне возможность переодеться в купальник.
Он сказал, что в раю не носят купальников, и вообще, море и солнце нужно принимать в обнажённом виде.
- Я ещё не настолько свободна. – Сказала я и добавила: - Увы.
- Ваше «увы» вселяет оптимизм. – Он посмотрел на меня и впервые открыто улыбнулся.
- Моя дочь сказала бы то же самое.
- Ваша дочь воспитывает Вас в духе отказа от условностей и прочей чепухи, мешающей жить здесь и сейчас?
- Откуда Вы?..
Моё лицо, вероятно, отразило неподдельное удивление.
Он засмеялся.
- У меня есть сын. Ему двадцать два.
Я тоже засмеялась:
- Моей двадцать пять.
Было легко и хорошо. Его взгляд, смягчённый улыбкой, стал понятней.
Мы долго плавали, потом лежали на солнце. Мы почти не разговаривали. И в этом тоже не было ни неловкости, ни напряжения.
Когда мы вернулись в город, было темно.
- Вы ужинаете в столовой? – Спросил мой спутник.
- Через раз. – Сказала я.
- И что у Вас сегодня?
- Сегодня хочется чего-то более интересного, чем столовка.
- Вы не будете против моей компании?
- Было бы смешно разойтись по разным ресторанам, проведя вместе целый день.
- Тогда, может быть, следует познакомиться?
Мы рассмеялись. Почему-то до сих пор ни одному из нас не пришло в голову представиться друг другу.
Он протянул мне руку.
- Сурен.
- Наташа.
Его рукопожатие было приятным… не знаю, как объяснить… но то, как человек пожимает тебе руку, говорит о многом. По крайней мере, мне.
О чём говорило это рукопожатие? О прямоте характера и цельности натуры, что, впрочем, неотделимо одно от другого, по-моему. Ещё?.. О деликатности. О нежности…
Нет, я, пожалуй, уже фантазирую. Это просто моё впечатление о новом знакомом.
Мы запивали французскую кухню – я, правда, не уверена в этом, поскольку во французской кухне не очень-то разбираюсь – красным, французским же, вином. Вино было терпкое, настоящее. В винах меня научил разбираться мой муж.
- Вы не против, если я закурю? – Спросил Сурен.
- Я думала, Вы не курите. – Сказала я.
- Я бросил, но не разучился. – Улыбнулся он. - А Вы курите?
- Я не курю, но умею.
Сурен протянул мне пачку сигарет.
- Можно я закажу свои?
Он подозвал официанта, и я назвала марку моих любимых дамских сигарет.
Место было не очень удобным в смысле обзора окрестностей, и мне волей-неволей приходилось смотреть на Сурена. Он, словно понимая это, не отводил своего взгляда от меня. Может, это была его уловка?
Но и это не смущало – мы просто улыбались друг другу, как люди, которым хорошо и абсолютно нечего скрывать, в том числе и это.
У него была приятная улыбка и открытый взгляд.
Исчерпав возможности организма насыщаться, мы вышли из ресторана и, не сговариваясь, спустились к набережной. В открытом море заманчиво светились огни прогулочных катеров.
- Вы не устали? – Спросил Сурен.
- Не успела задать себе этот вопрос. – Сказала я.
- Задайте. – Я услышала улыбку в его голосе.
- М-м-м… Кажется, нет.
- Не хотите прокатиться по морю?
- Это приглашение?
- Да.
- Принимаю.
Мы выбрали сорокаминутный маршрут вдоль побережья.
Играла музыка. Море было спокойным, и даже вдали от берега было так же тепло, почти жарко.
В городе всюду шло веселье. То тут, то там вспыхивали фейерверки. А в полночь огненное представление переместилось на центральную набережную, и в течение десяти минут море переливалось всеми цветами радуги.
От пирса было рукой подать до места нашего обитания, и мы – снова не сговариваясь – направились туда.
Я наконец-то ощутила усталость и подумала, что за всю проведённую здесь неделю у меня ещё не было такого длинного дня. И ещё: за всю мою сознательную жизнь у меня не было такого романа. Собственно, у меня и был-то всего один роман – с моим мужем. Но он был очень коротким и быстро закончился замужеством и рождением Ленки. А замужество – это уже не роман…
Стоп. Как раз обратное утверждает моя дочь: брак – если он заключён в любви – это самый увлекательный роман.
* * *
В конце прошедшей зимы я подхватила страшную ангину и сидела на больничном. У учителей не очень-то принято болеть, но мой предмет – не математика, и даже не словесность. Считается, что для полного образования в области истории искусств подрастающему поколению достаточно двух академических часов в неделю. Да и то – начиная с девятого класса.
Я готовила лекцию по истории скульптуры для технического колледжа. Н столько для дополнительного заработка, сколько для поддержания формы. Хлопнула соседняя дверь – это вернулись дочь с мужем. Они жили по соседству – в двухкомнатной квартире, принадлежавшей когда-то бабушке моего мужа, Ленкиной прабабушке, стало быть.
Когда наша дочь вышла замуж на первом курсе, поставив нас перед фактом, пришлось попросить жильцов, снимавших квартиру, освободить её до оговоренного срока. Не отправлять же молодожёнов в общежитие, даже если у Ленкиного мужа – отпрыска одной из древнейших ветвей Индийских императоров, принца белой кости – была отдельная, полностью благоустроенная, комната.
Я помню день нашего знакомства с неожиданно свалившимся на голову, как снег… Забавный каламбур, если учесть, что Радж чёрный, как африканец – есть, оказывается, индусы светлокожие, а есть не очень… Так вот, вошла наша Ленка и объявила: ма, па, я вышла замуж. И втащила за руку высоченного тёмного парня.
Как и любого нормального советского человека, этот факт не должен был бы нас смутить. Как-никак, мы воспитывались в духе интернационализма… Но, одно дело – идеология и теория, а другое – родная дочь…
Шок длился недолго. Мы вскоре забыли даже о том, что дочери нашей едва исполнилось восемнадцать, и вся учёба у неё впереди…
Радж был – воплощённое благоразумие и благородство манер, а русским владел едва ли не лучше некоторых, для кого этот язык является родным.
Сказать, что он был красив – значит, не сказать ничего. Высокий, атлетически сложённый, с длинными – до лопаток - густыми сияющими волосами, белозубый и с глазами, словно срисованными с древних индийских миниатюр… На удивление, наша хиппующая дочь, не признающая иной одежды и иных манер, кроме джинсовых, выглядела вполне гармонично рядом с прекрасным сказочным принцем.
Мой муж тут же извлёк все возможные и невозможные плюсы из этого брака – он всегда подчинял своим интересам любые обстоятельства.
И вот им остался год до защиты диссертаций по педагогике. А после они отправятся на родину Раджа, в Бомбей – на другой край материка – будут там учить учителей Индии. Индии очень нужны учителя.
Изредка я принималась грустить по этому поводу – по поводу скорого расставания. Но Ленкино лёгкое к жизни отношение – не легкомысленное, а именно лёгкое, открытое – заражало и меня. Я училась принимать жизнь такой, какова она есть, и понимать, что такой я делаю её сама, стало быть – смиряйся или меняй, только не ной. А наш последний разговор… Впрочем, вот тут-то он и завязался.
Хлопнула дверь. Я знала, что дочь со своим мужем вернулись из университета, пообедав где-нибудь в ведическом ресторане – они занимались пищей самостоятельно довольно редко. И что сегодня вечером они ужинают у нас по причине пятницы – традиция, заведённая и поддерживаемая на протяжении вот уже семи лет главой нашего семейства.
Мне понадобилась энциклопедия, и я пошла в кабинет мужа. На пороге я замерла от непонятных звуков: с интервалом в несколько секунд кто-то сдавленно вскрикивал.
Когда я сообразила, что это из-за стены, где расположена спальня наших детей, я страшно смутилась. Разумеется, я знала, что вот уж семь лет наша дочь… занимается… со своим законным мужем, тем же, чем и все взрослые граждане… Но я никогда так вплотную не сталкивалась с этой стороной её супружества и, тем более, над этим не задумывалась.
Я вообще на ЭТУ тему предпочитала не думать, даже в отношении себя. Во мне – не знаю уж, откуда – гнездились пуританские комплексы, которые, впрочем, не очень меня беспокоили и вполне устраивали моего мужа.
Неимоверно расширившееся за последние полтора десятка лет информационное пространство сделало доступным то, о чём многие – в том числе и я – раньше и не подозревали. Но меня по-прежнему смущали слишком откровенные сцены в фильмах, и я по-прежнему считала, что в реальной жизни так не бывает.
И вот… Моя дочь столь бурно предаётся тому, чем я предпочитала заниматься не концентрируясь на этом действе, мимоходом, только в ответ на желание мужа и, уж конечно, не выказывая эмоций… Впрочем, никаких эмоций и не было.
Я застыла в дверях, хотя понимала, что нужно немедленно уйти…
Раздавшийся внезапно мужской вопль отрезвил меня.
Забыв, зачем шла, я вернулась в свою комнату и села в кресло. В ушах стояли стоны дочери и рёв её благороднейших кровей супруга.
Я пыталась представить себе их лица… точнее, сопоставить слышанное с образом Раджа и Ленки. У меня ничего не получалось – перед глазами вставала какая-то невразумительная картина, не имеющая ничего общего с нежным обликом одного и другой…
Раздался звонок в дверь. На пороге стояла дочь.
Распущенные по обыкновению длинные светлые волосы, просторная майка до колен, тапки на босу ногу - моя маленькая худышка с детской грудкой, не знавшей ни одного бюстгальтера в жизни… И это хрупкое тельце десять минут тому назад было терзаемо чёрным громилой… пусть и принцем… пусть и красавцем…
- Ма, у тебя зелёный чай есть? У нас закончился… - Она осеклась. – Что с тобой? Ма? Я тебя разбудила?
- Нет… Чай? Да… Есть, пойдём…
От дочери, как всегда, пахло благовониями – вся их квартира пропиталась ароматными дымами Индии прекрасной... Впрочем, как и вся наша лестничная клетка.
Я протянула ей пачку чая. Она взяла, но продолжала озабоченно на меня смотреть.
Чтобы отвлечься, я сказала:
- Ты не простынешь?.. И вообще, может быть, неприлично ходить в таком виде перед мужем?
- Ма… ты что… да мы дома голые ходим.
- Как – голые?..
- Так. Голые.
- Совсем?
- Голее не бывает.
- Зачем?..
- Нравится.
- Что нравится? – Я искренне недоумевала.
- Нравится смотреть друг на друга.
Похоже, этот короткий диалог добавил выражению моего лица новую порцию растерянности.
Ленка рассмеялась:
- Ма! Что тебя так удивляет?
Я села за стол. Я была окончательно обескуражена.
- Ма, да что с тобой? Говори! Я не уйду, пока не узнаю.
Как уж у меня повернулся язык, но я сказала:
- Я зашла в папину комнату несколько минут назад…
- Ой… - Она опустила лицо. – Мы сильно шумели? Ну извини…
- Ну что ты! Мне просто неловко стало, вот я и…
- А вы с папой что, не шумите разве?
- Лена!..
- Ма… Я сказала что-то неприличное?
- Как ты можешь об этом так…
- Мам! Но ведь это – жизнь.
- Что значит – это жизнь? Это всего лишь маленькая часть жизни, предназначенная к тому же исключительно для продолжения рода…
Ленка раскрыла рот.
Она с детства была очень непосредственным ребёнком. Отцовское воспитание с целью привить ей строгие манеры не оставило ни малейшего следа на её вольной натуре. Я всегда удивлялась и немного завидовала ей – так открыто смотреть на жизнь, на мир, на людей, не выглядя при этом «невоспитанной»… Напротив – в этом было столько очарования, даже шарма…
Я же с детства была застёгнута на все пуговицы – и буквально, и фигурально: «Девочка должна быть аккуратной» – говорила мама. «Не сутулься!» – говорила она, и я держала спину в напряжении, чтобы не сутулиться. «Умей владеть своими чувствами» – и я научилась сдерживать и смех, и слёзы, и все промежуточные эмоции.
Мой муж был таким же полноценным результатом строгого воспитания. В продолжение совместной жизни он довёл дело, начатое нашими родителями до совершенства. Совершенные манеры – поведения, общения. Совершенство стиля – в одежде, в оформлении жилища. Никаких излишеств. Тем более – вольностей – всё строго и отточено. Он любил отточенные фразы, жесты. Он набирался этого из книг и фильмов, реже – от окружающих: он предпочитал, чтобы окружающие перенимали у него то, что для него отточили благородные герои, признанные всем цивилизованным миром. Он вставлял отточенное ими в нашу жизнь, словно клише в форму.
«Милая, как скоро ты вернёшься?.. Милая, я хотел бы предложить…» Милая – это из Папы Хэма.
Симфонические концерты мировых знаменитостей, премьеры спектаклей, о которых «говорят», вернисажи, бомонды – это из жизни цивилизованных людей. «Мы – цивилизованные люди» – напоминал он по любому удобному поводу.
Мне не претила такая жизнь. Она была почти созвучна моим запросам – и этическим, и эстетическим, и прочим… Во всём должен быть порядок, логика… Так проще делать выбор между нужным и ненужным, правильным и неправильным, хорошим и плохим…
Нет хорошего и плохого, правильного и неправильного – говорит наша дочь – всё относительно в этом относительном мире, каждый делает СВОЙ выбор, и каждый имеет право быть правым.
Мы не спорили с ней, хоть и не соглашались. Это возраст и время – говорил муж – пройдёт, в конце концов, и из хиппи вышло немало приличных людей.
Но оно не проходило, а напротив – укоренялось и развивалось.
И вот – наша дочь словно и не наша. Так далеко укатиться от яблоньки…
У неё буквально отвалилась челюсть.
- Ма, ты что… серьёзно… или это в педагогических целях?
- Серьёзно. Вполне.
- Подожди… ещё раз: ты серьёзно думаешь, что сексом занимаются только для продолжения рода? – На её живом лице застыла гримаса напряжённого вдумчивого внимания.
Как нынче легко произносят это слово, которого до некоторых пор у нас действительно просто не было… Слова, во всяком случае.
- Н-ну… - Я чувствовала себя двоечницей, выкручивающейся из тупика на экзамене. – В основном, да…
- Ты хочешь сказать, что после того, как вы с папой зачали меня, вы больше не занимались… этим?
Я представила себе возможность подобной беседы со своими собственными родителями… Я взяла себя в руки – я была современной мамой.
- Ну почему же… бывает…
Ленкино лицо всё ещё было вытянуто по вертикали.
- Что значит – бывает? Вы хотите ещё одного ребёнка?
- Да нет…
- Ну и?..
- Что – ну и?..
- Значит – для удовольствия?
- Для какого удовольствия? О чём ты?!
Дочь собирала душевные и умственные силы: она закрыла глаза, поджала губы и наморщила лоб. Для пущей сосредоточенности она приложила пальцы к вискам.
Потом резко расслабилась, села прямо и сложила руки перед собой – одна на другую – как учат в первом классе.
- Мам. – Начала она. – Давай поговорим, как женщина с женщиной.
- Давай. – Я стала совсем смелой и совсем современной.
- Я понимаю – сказала дочь – твоё воспитание, время в которое ты жила… папа, наконец…
- А что – папа? – Я не поняла её мысль.
- Что, что… Зануда, педант, сноб…
- Лена! Как ты можешь?..
- Стоп! – сказала Лена. – Не иди на поводу у стереотипов. Я констатирую факт, а не обругиваю.
И она привела словарные формулировки употреблённых понятий. На самом деле – ничего обидного, просто характеристика человека…
- Так вот, всё это вполне соответствует вам – конкретным вам – тебе и папе. Но я знаю жизнь… - она осеклась и виновато глянула на меня. – Прости… я немного знаю жизнь…
«Дочь! – Говаривал муж, пытаясь в чём-нибудь убедить или наоборот – разубедить её, - Ты только приближаешься к настоящей, большой жизни… Ты только приоткрываешь завесу…»
- Я знаю… ну, догадываюсь, что далеко не все счастливы в браке… Да и без брака тоже… Что многим так и не удаётся в силу различных обстоятельств познать всех прелестей… невегетативного размножения… Но что ты… моя мама, не знаешь, что секс… что это ни с чем не сравнимая радость… Я предполагала, что у вас с папой всё в порядке… Да, снаружи вы, как английские лорд и леди. Но я думала, что, оставшись наедине, вы позволяете себе съехать с катушек…
Ленка смотрела на меня со странным выражением лица: словно ждала, что я, наконец, брошу ломать комедию, расхохочусь и скажу: «Ну, как я тебя? А?»
Но я молчала. Зазвонил телефон над столом. Я сняла трубку.
- Тебя… Радж.
Она опомнившись, воскликнула:
- Ой, Раджик! – И словно песня полилась её индийская речь (кажется, хинди, хотя она выучила ещё и родной язык своего мужа).
Ленка схватила пачку с чаем и метнулась из кухни, крикнув мне:
- Ма, не шевелись, я сейчас!
Я всё-таки шевельнулась. Чтобы включить чайник.
Ленка вернулась через мгновенье и снова села напротив меня.
- У тебя есть коньяк? – Спросила она, хотя знала, что у папы всегда есть в запасе коньяк.
- Есть.
- Налей себе.
Я посмотрела на неё вопросительно.
- Налей, налей. Дезинфицирует гланды – раз, и снимает нервное напряжение – два.
Я, словно зомби, налила в рюмку коньяк.
- А тебе?
- Спасибо, - она засмеялась, - у меня ни гланд, ни нервного напряжения.
Пока заваривался чай, я цедила мелкими глотками ароматный напиток. По пищеводу разливалось тепло, словно я глотала кусочки солнца. Потом оно заполнило желудок, и вот я уже ощущаю его в крови, в кончиках пальцев.
- Так о чём ты хотела со мной поговорить, как женщина с женщиной? – Спросила я непринуждённым тоном, ставя чашки на стол.
- О сексе… Ну, если тебе больше нравится - об интимных отношениях мужчины и женщины.
- Говори. – Я смотрела прямо, не пряча глаз, словно это была самая обыденная для меня тема.
- Скажи… ты… э-э… испытываешь м-м… удовольствие при… контакте?
- При каком контакте? – Я туго соображала. То ли от выпитого коньяка, то ли… то ли я и впрямь, полный ноль в этих делах…
- При интимном контакте с папой… или с другим мужчиной…
О чём она?! Какой другой мужчина?… Но я решила пока не отвлекаться.
- О каком удовольствии ты говоришь?
- Ну мама… ну, когда папа… ну когда он уже… и когда ты… ну, когда всё заканчивается… что ты тогда испытываешь?
- Ну, как тебе сказать?…
- Сравни с чем-нибудь… Голова, может, кружится? Или сознание теряешь?
- Сознание?.. А ты что, сознание теряешь?
- Ну, вообще-то, это мягко сказано… Как бы тебе это объяснить? Ну, словно взрываешься… на атомы распадаешься.
- Как это?..
Ленка чесала то лоб, то нос, подыскивая слова к тому, что словами, скорее всего, не описывается. Она смотрела на меня с отчаянным выражением лица – так смотрят на тупицу, неспособного понять, что такое синус.
- Ну, какое самое сильное ощущение ты испытывала в жизни?.. О! – Она вспомнила. – Ты высоты боишься, я знаю. Так вот, что ты испытываешь, когда смотришь вниз с большой высоты?
- М-м-м… Дух захватывает.
- Вот! – Обрадовалась она. – Адреналин! Это и есть! Только в тысячу раз сильнее!
Похоже, я не была безнадёжна – кое-что мы одолели. Можно было двинуться дальше.
- Вы с папой целуетесь? – Двинулась дочь.
- А как же! – Обрадовалась я. – Ты же… ну ты же видишь это часто…
Муж целовал меня при любом удобном случае в лоб, в щёчку: спасибо, милая; до встречи, милая; доброе утро, милая…
Но Ленка скисла.
- Мама, это не называется «целоваться». Я имею в виду настоящие поцелуи… в губы… с языком…
- Зачем?! – Вырвалось у меня.
Дочь уронила голову на согнутые в локтях руки и зарыдала в голос.
- Лена! Что ты? – Я испугалась
Она подняла на меня перекошенное лицо. Выпила залпом остывший чай и снова села в позу терпеливой училки.
- Ма. Пожалуйста. Прошу тебя. – Она говорила с паузами. – Это важно. Попробуй описать мне всё, что и как происходит между тобой и папой в спальне?
Я не смела ей возражать. Я сосредоточилась, как прилежная ученица в надежде, что вот сейчас всё получится правильно, и начала:
- Э-э… Ну, если папа поворачивается ко мне… и прижимается ко мне… я тогда, ну, как бы… стараюсь расслабиться… позволяю раздеть себя… ну, потом… когда всё заканчивается… он целует меня в лоб… говорит: спасибо, милая, всё было чудесно…
Я смотрела на Ленку выжидающе – удалось мне правильно ответить урок, или нет.
- А ты?.. Ты что?
- Что я?.. Ничего… Так надо мужчине… это его потребность…
- То есть, как попИсать.
- Ну что ты говоришь!
- Так это выглядит у тебя: мужчине нужно справить вот такую нужду!
- Ну… может и так. – Я не стала идти на поводу у стереотипов.
- А твоя нужда? У тебя-то есть она?
- Кажется, нет.
- И что – с самого начала не было? Как у вас всё произошло в первый раз? Что ты чувствовала в первый раз?
- В самый первый… Если честно, только жуткую боль…
- И что папа? Он что, не попытался сделать это не больно?.. Ну ладно, а потом?
Я вспомнила, что где-то на третьем месяце беременности я начала ощущать нечто незнакомое мне… Да, словно потребность… потребность в интимном контакте. Я даже стала ждать этого с трепетом. Но когда всё происходило, то чего-то… чего-то не хватало. Я попыталась очень деликатно попросить мужа, чтобы он… не мог бы он немножко подождать… совсем чуть-чуть… и сделать вот так… чтобы мне тоже… Глупости! – отрезал он - всё замечательно!
Ещё вот… Однажды он подошёл ко мне сзади и коснулся губами шеи. Меня словно пронизало каким-то сладким током, так, что казалось, зазвенело внутри. Конечно, это выразилось во внешней реакции: я вздрогнула и попыталась обнять мужа, и дыхание сбивалось… Муж вдруг возмущённо сказал: это ещё что такое?! Мне стало невыносимо стыдно. Мне было девятнадцать лет, муж был и первой любовью, и первым мужчиной… Откуда мне было знать, что такое хорошо, а что такое плохо? Не бежать же с этим к маме!..
Потом он прекратил контакты, объясняя это заботой о здоровье будущего ребёнка. После родов он год «берёг меня». Тебе так досталось – нежно говорил он.
Потом, поскольку дети больше в его планы пока не входили, он стал пользоваться… резиновыми изделиями. От них у меня возникли проблемы, но я не решалась сказать об этом мужу, чтобы не расстроить его и не испортить ему удовольствие, которое, как я всё же подозревала, он испытывал.
Поэтому и остался в моей жизни этот самый контакт как не слишком приятная необходимость. Но, к счастью, это происходит всё реже и реже.
- Реже и реже – это как? - Ленка была похожа на человека, изо всех сил старающегося понять другого, говорящего на совершенно непонятном языке.
- Ну… раз в два-три месяца.
Теперь её лицо выглядело так, словно я сообщила ей о нелепой трагедии, в которую невозможно поверить…
- Да… - Протянула она. – Сказать, что это ужасно, значит, не сказать ничего.
- Ну что ты говоришь, Лена? Что тут ужасного? Я не понимаю тебя… Неужели ты и впрямь столько внимания уделяешь… уделяешь интимной жизни?
Она словно не расслышала, переваривая сказанное мной прежде.
- Жизнь прошла мимо… А ты не пыталась завести любовника?
Ну и разговорчик у мамы с дочкой получается!..
- Зачем мне любовник?
- Действительно, зачем… Хочешь, я расскажу тебе, что такое се… интимные отношения? Что такое эта самая часть нашей жизни?
И она стала рассказывать.
Как нашим детям удаётся узнать больше своих родителей? Да ещё в области, о которой эти родители и знать не хотят.
Она начала с медицины. Потом перешла на психологию. Это, кстати, её конёк. И тема диссертации: «Психология подростков…» – а дальше трёхкилометровое описание какой-то запутанной, но весьма распространённой в среде тинейджеров, ситуации.
Потом рассказала о Кама Сутре, о тантрическом сексе и каких-то других его видах.
А потом о себе.
Они с Раджем уделяют данной «части жизни» не последнее место и занимаются этим почти каждый день - а то и не раз. Даже в критические дни. Это заменяет им дополнительные источники энергии, в частности – мясо, и дополнительные источники удовольствия – алкоголь, например. Хотя они и пробовали из любопытства совместить интимный контакт с алкоголем и даже с наркотиками, но им не понравилось – самые чистые ощущения от секса только на чистую голову, сказала дочь.
Интимный контакт прибавляет ясности разуму и стимулирует трудоспособность. И вообще – придаёт жизни позитив.
- А что, в вашей жизни не хватает позитива? – Спросила я.
- Если бы я знала, что ты не смотришь телевизор и не читаешь прессу, я бы не удивилась твоему вопросу. А если бы ты интересовалась духовным устройством мира…
- Постой, а искусство – это разве не духовное?..
- Это человеческая духовность. Если можно так выразиться. А есть ещё Божественная духовность. Если бы ты знала Бога… не так, как большинство сейчас его знает… думает, что знает… Так вот, если бы я знала, что ты знаешь Бога, я не говорила бы тебе о негативе, позитиве… Ни того, ни другого нет. Всё относительно… Но это другая тема.
- Говори… - Выдохнула я. – Ты никуда не спешишь? – Я опомнилась, ведь дочь – занятой человек.
- Если ты не устала… - Она посмотрела на меня удивлённо и тепло одновременно.
Она говорила о Боге, о человеке, о Земле, о вселенной…
Не скажу, что я всё понимала, или что ничего не понимала. Это было похоже на воспоминание давным-давно забытого. Или… на прорастание интуитивных догадок. Так бывает, когда услышишь или прочитаешь фразу, и кажется, что ты всегда это знал, только так точно сформулировать не мог, не мог увязать всё воедино. И ещё было ощущение, что я вошла в приоткрытую дверь, мимо которой доселе ходила, не удосужившись заглянуть внутрь, где, оказывается, так много всего интересного, и у меня появилась теперь возможность всё это познавать.
Мы стали ближе после того разговора. Исчезла грань, разделявшая нас на два лагеря – детей и родителей.
И вот последние месяцы я только и делаю, что переоцениваю прожитую жизнь и пересматриваю устоявшиеся понятия.
* * *
Мы подошли к нашему корпусу.
- Вы хотите спать? – Спросил Сурен.
- Кажется, нет. Я – поздняя птица.
- Я тоже… Впрочем, я по обстоятельствам могу быть и совой, и жаворонком. Побродим немного? Или посидим?
- Пожалуй. – Сказала я.
И мы - опять не сговариваясь - пошли к морю.
Пляж был почти пуст – вдалеке расположилась тихая компания, то ли три, то ли четыре человека.
Мы сели у самой воды на тёплый песок. Было светло от луны и звёзд. Едва шуршало, засыпая, море.
И тут снова началось… Меня охватило смятение, хотелось вскочить и убежать. Но было и любопытство: а что дальше?
И я, как говорила дочь, сделала свой выбор. Я отдалась интуиции, которая подсказывала: впереди, за поворотом, может открыться новая ситуация, в ней могут проявиться новые возможности познания себя, а стало быть – мира, в котором я живу…
Постепенно мысли, чувства, неведомые импульсы вернулись в состояние равновесия. Тихо мерцали звёзды и перешёптывались волны.
Сурен взял мою руку в свои ладони. Я подумала, что если бы это было кино, он должен был бы поцеловать меня через какое-то время.
Но ничего не происходило. И это ничего, как ни странно, не обременяло. Возможно, поэтому с моих губ слетели слова, которых я не собиралась говорить:
- А что, если сейчас какой-нибудь мужчина вот так же держит за руку Вашу жену?
- Если вот так же, с теми же чувствами, что я держу Вашу… Я порадовался бы за неё. Только это не моя жена.
- Как? – Я повернулась к нему.
- Это моя сестра. – Он тоже посмотрел на меня.
Вероятно, в моём молчании сквозило сомнение.
- Это моя родная сестра.
- А где же Ваша жена? – Это был не совсем уместный и совсем некорректный вопрос. Я что, от Ленки что ли заразилась такой прямотой?
- У меня нет жены… То есть, мы в разводе.
- А у меня есть муж. И мы не в разводе. – Это тоже была дань стереотипам, которые пока ещё довлели над моим сознанием. Или просто неопытность в отношениях с мужчинами?
- Я знаю. – Он улыбнулся.
- И что, несмотря на это, Вы собираетесь меня соблазнить? – Я понимала всю неуклюжесть игры, которую повела, совершенно не владея жанром.
- Да. – Сказал он просто.
Я обалдела от такой прямоты.
Он оставил мою руку и повернулся ко мне всем корпусом.
- Я собираюсь Вас соблазнить. – Повторил он.
- Зачем?.. Почему меня?..
Господи! Да что это со мной? Я осознавала глупость, ненужность, да просто непозволительность всего произносимого мной уже в момент, когда оно слетало с губ.
- Я потом Вам всё расскажу.
- Когда – потом? – Я растерялась окончательно.
- Когда-нибудь потом. – Он всё так же спокойно улыбался, глядя на меня.
- Вы полагаете, у нас с Вами есть потом?
- Конечно. Потом есть у всех и всегда.
Я понемногу брала себя в руки.
- Но потом бывает не только совместным, но и раздельным.
- Ничего не бывает раздельным после того, как было совместным.
Я словно слышала эхо наших с дочерью бесед.
Лицо Сурена было так близко, что я ощущала его дыхание. На мгновение мне представилось, что я стою на краю бездны. И дух захватило. На мгновение.
Он протянул руку и коснулся тыльной стороной пальцев моей щеки, потом шеи, плеча.
- Вы Казанова? – Спросила я, стараясь казаться спокойной.
- Нет. Я одинокий, не очень смелый и не очень уверенный в себе мужчина.
- Приехавший на курорт скоротать одиночество?
- Нет. – Он был всё так же спокоен. – На курорт я привёз свою сестру. Она очень больна. Она захотела побыть на море.
- Простите… - Я едва не расплакалась от стыда. – Простите, ради Бога…
- Прощаю. Успокойтесь… не надо…
- Всё равно, это глупо… некрасиво… бестактно… Я обычно не позволяю… я не умею… это от волнения… глупости эти…
Я поднялась. Он тоже. Мы молча пошли к спальным корпусам и несколько натянуто простились на пороге моей комнаты.
Завтрак я проспала и отправилась в городской сад выпить кофе. Я очень хотела увидеть Сурена. Я даже заволновалась, подходя к ярким зонтикам.
Он сидел лицом ко мне, точнее в ту сторону, откуда должна была появиться я. Я была уверена – он ждал меня.
Он поднялся навстречу. Мы оба не могли скрыть ни радости, ни смущения.
Нет, он не Казанова. А я… я – просто несовершеннолетняя барышня. Это всё Ленка! Раньше я чётко знала – в какой ситуации как себя вести, что говорить, а что нет…
Этот день повторил вчерашний – мы выпили кофе и отправились в лагуну, потом поужинали шашлыками. Только, в отличие от вчерашнего, мы говорили без умолку.
Мы узнали друг о друге… пожалуй, всё. Я ловила себя на мысли, что так бывает в детстве…
Не у всех бывает – поправила бы меня тут же моя дочь.
Так вот, у меня в детстве было так: если кто-то вызывал во мне интерес, я готова была доверить ему всё – даже самое сокровенное. Интерес и доверие для меня были синонимами. От этого меня отучил мой муж в самом начале нашего романа. Как-то в ответ на откровение о моей детской любви он резко сказал: знать ничего не хочу, и тебе советую забыть. Ещё он сказал, что свой внутренний мир лучше всего держать запертым от посторонних глаз и ушей. Но ведь мы собираемся пожениться, сказала я, какие же мы теперь посторонние? Да, мы теперь не посторонние, но у каждого из нас должно оставаться право на неприкосновенность внутреннего мира, сказал он, у нас будет достаточно общих дел, которые мы и будем обсуждать вместе, а всякие там глубины души пусть так и остаются в глубинах.
Да, меня и моя мама тому же учила… Неужели именно поэтому и мы с моей дочерью не были прежде близки?.. Надо будет у неё спросить, что она думает об этом как дочь и как психолог.
Не знаю, что со мной случилось: расслабляющее воздействие гармонии дикой, не приручённой, природы, окружавшей нас, а может быть, это всё тот же разговор с Ленкой – только я словно со всех тормозов соскочила. Я с интересом слушала Сурена и реагировала на его слова, забыв о «правилах приличного поведения» – я смеялась, удивлялась и огорчалась. Я сопереживала от всей души его рассказам и с азартом говорила о своём. Да, я словно вернулась в детство и стала открытой и доверчивой девочкой, ещё не загнанной в рамки взрослой жизни.
И снова мы расстались у моей двери. Но мы были уже другими. Казалось, что нашей дружбе не один десяток лет.
Завтра к полудню вернутся наши. Наши… А потом, через пять дней, мы разъедемся – я в Москву, а Сурен в Питер. Увидимся ли мы ещё? Конечно, это зависит от нас… от нашего выбора. Но, похоже, мы уже сделали его – мы доверились друг другу.
«Ничего не бывает раздельным, после того, как было совместным… После соприкосновения».
Он прав – прошло полчаса, а я уже скучаю… По его голосу, жестам, улыбке… По его душе. Я скучаю по его душе…
Я заплакала. Да так горько, что сама испугалась.
Когда я выплакалась, и мне полегчало, я попыталась разобраться в этих слезах. «Когда не понимаешь, что с твоим настроением, попробуй включить анализирующий орган» – говорит моя дочь.
Я включила.
Чего я разревелась? - Жаль расставаться с хорошим человеком.
Жила же я без этого хорошего человека как-то. - Да, жила, я же не знала, что бывают такие… такие интересные, такие добрые, открытые… Нет, всё не то… такие ЖИВЫЕ мужчины…
Ленка вот говорит, что в её понимании идеальный муж – это друг тире любовник. Да чтоб ровнёхонько пятьдесят на пятьдесят… Даже лучше – сто к ста. А остальное – может быть, а может и не быть.
А что мой брак? Дочь, достаток, карьера… Карьера мужа, правда, не моя. Устроенность. Приличные друзья.
Муж… То, что слово любовник – всё же, думаю, я правильно понимаю его значение – ну никак не подходит к нашим отношениям, это ясно.
А друг?.. Что такое друг?
Подруга у меня есть. В Ленингра… в Питере. Мы с ней в одном доме росли, потом она вышла замуж в Ленинград. Но мы видимся часто: то она ко мне махнёт, то я к ней. Похожи ли наши отношения с ней на мои отношения с мужем? Ну разумеется! Разумеется, ничего общего!
Пожалуй, Нуська… Это мы её так зовём, вообще-то, её имя Лена, Ленуська, и моя Ленка в честь неё названа. Так вот, Нуська – единственный человек, с которым я снимаю с себя все маски… Надо же, я ни разу прежде не задумывалась над этим! Да, с Нуськой я такая, какая я есть в своей… в своей сердцевине. Хотела сказать – в сущности, но нет, сущность моя уже не та, сущность моя так же похожа на сердцевину, как глина кувшина - на воду, налитую в него.
Только наедине с моей подругой я могу не быть леди. И зовут меня тогда Татка - Нуська любительница всяких милых кличек. Мой муж у неё – только не в глаза, конечно! – Лордик.
А она… а она так и осталась той, какой всегда была – необузданной стихией, со своими суждениями, не подчинёнными никаким рамкам, стереотипам, условностям… Прямо, как моя дочь. Или моя дочь – как она?.. Видно недаром они столько времени проводили вместе до Ленкиного – моей дочки – замужества. У Нуськи детей нет, и она обожает мою дочь до сих пор, как свою родную. «Лялька (так она зовёт Ленку) - МОЯ душечка!» - говорит она с ударением на первом слове – «кровиночка твоя, а душечка – моя». Да, это правда…
Сегодня с Суреном я была такой, какой бываю только с Нуськой…
Выходит, с мужем у нас нет дружбы? Ведь дружба – это, прежде всего, искренность. Да хотя бы, просто – общие интересы. Помимо хозяйственных. Но мы не обсуждаем фильмы, спектакли – за нас это делают другие, мы должны прочитать, что думают знатоки, специалисты этого дела. Наше мнение может быть ошибочным, говорит муж, надо ориентироваться на мнение людей, понимающих в этом больше нас, мы понимаем только в вопросах нашей специальности. Но и о его специальности я знаю только из названия его профессии и должности. «Тебя интересует, милая, чем я занимаюсь на работе? Но это же скучища для непосвящённых!» И он не стал меня посвящать. Да, я знаю его кулинарные пристрастия. Ещё я знаю, что он скажет в том или ином случае. А что он чувствует, переживает?…
У меня образцово-показательный муж, сказала я.
Вам позавидовали бы многие женщины, сказал Сурен.
Но оказалось, что я его не люблю, сказала я. И никогда не любила.
А вот тут, вероятно, многие не поняли бы Вас, сказал он.
Но я не знала об этом ещё совсем недавно, сказала я, тут же спохватившись, что говорить такие вещи мужчине, который дал тебе понять, что заинтересован тобой, по меньшей мере, неосторожно. А может быть, просто неприлично…
Неужели я необратимо заражена бациллами Ленкиного мировоззрения: чем бесхитростней ты живёшь, тем проще жить; будь прозрачной; прими интуицию как единственного поводыря и доверься своему жизненному опыту.
А как же правила приличия, моральные устои, рамки благопристойного поведения?..
Мама, если правила приличия – единственная цель, зачем тогда жить? Так живут мертвецы! И вы с папой живёте, как мертвецы. Любовь – вот главное и единственное правило приличия. Любовь в широком смысле: тут и «не суди», и «не пожелай ближнему того, чего не пожелал бы себе», и «твоя свобода заканчивается там, где начинается свобода другого»… Любовь – вот единственная цель существования. Любовь должна стать единственным мотивом любого поступка.
Может быть она права?..
Я снова заплакала. Неужели, правда – жизнь прошла мимо?
Жить под одной крышей с мужчиной из каких-либо соображений, минуя духовную и телесную привязанность – это самоубийство личности. Это ни плохо, ни хорошо – это просто неблагодарность по отношению к Создателю. В любом человеке есть присущие лишь ему таланты, возможности, способности – и развиться они могут только в благоприятной среде. И среда эта – любовь, а не рамки приличия.
Так говорит Ленка. Я не нахожу, что ей возразить.
Любовь… Возможно, как талант композитора, художника, она даётся не всем? И я обделена этим талантом?
Но я же не могу сказать: я не умею любить. - А что, умею?.. Я ведь ещё не пробовала.
Господи, как всё, оказывается, сложно…
Господи… Я так часто употребляю это слово, не задумываясь, что оно значит. Ведь это обращение к Тому, по Чьей воле я родилась и живу…
Ленка порадовалась бы за меня – это серьёзный шаг! Я уже осознаю, что живу не сама по себе…
Господи, если Ты здесь, дай мне знать…
Я вздрогнула от неожиданности – зазвонил телефон. Я ни разу не слышала этого звонка – кому звонить сюда?.. Мужу с гор? Ленке? Нуське? Но я даже сама номера не знаю…
- Да?
- Наташа... – Это был Сурен.
- Да, Сурен, слушаю Вас.
- А я Вас слушаю.
- Что Вы хотите услышать?
- Просто Ваш голос… Не могу уснуть.
- Сейчас Вы сова, да?
Он усмехнулся.
- Да. Я не разбудил Вас?
- Нет.
- Не хотите завтра побыть жаворонком?
- Нужен очень серьёзный мотив… Вы что-то хотите предложить?
- Кроме своей компании мне нечего предлагать… здесь, во всяком случае. Вот когда Вы приедете в Питер…
- А я приеду в Питер?
- Да, а Вы не знали?
- Нет, я знаю, что я когда-нибудь туда приеду, у меня там подруга, я говорила Вам…
- Вы приедете ко мне.
Что это – наглость? Нет, к Сурену это слово никак не относится. Как бы то ни было, я должна бросить трубку. Но я не могла и не хотела этого делать.
- Ну, об этом потом. А что насчёт завтрашней зари? – Добавил он.
Я была совершенно растеряна – с этим человеком я становилась другой. Я менялась, кажется, даже внешне. Я хотела быть завтра жаворонком ради того, чтобы провести в его компании ещё день!
- Если Вы разбудите меня, я готова полетать в Вашей компании.
Он снова усмехнулся.
- Хорошо. Тогда, спокойной ночи.
- Спокойной ночи.
На часах около двенадцати. Нужно постараться заснуть, чтобы успеть выспаться.
Но мысли вернулись к прерванному звонком открытию… Стоп! Перед звонком я сказала: Господи, если Ты со мной, дай мне знать…
Мистика. Глупости…
Нет, не бывает ничего случайного в этом мире, говорит Ленка, и мой разум с этим готов согласиться.
Лена, я хочу поскорей к тебе, я хочу рассказать, что со мной происходит…
Но встретимся мы не раньше сентября. Ленка с Раджем сейчас в летних лагерях где-то на Оке, с детьми-сиротами.
Я подумала: они что, и в лагере умудряются… э-э… вступать в близость?.. Как? В брезентовой палатке? Ведь, никакой звукоизоляции…
Что за глупости лезут в голову!
А Сурен? Какой он… как любовник? Почему-то мне показалось, что он тоже… «шумный». Как наш принц белой кости.
Да, похоже. В его тёмно-серых глазах с рыжим обводом… как бы это сказать… читается страстность.
Я попыталась вспомнить глаза мужа. Светлые, стальные… нет, стеклянные. Нет, ледяные. Как трудно оторваться от стереотипов и не читать подтекстов… Хотя, какой подтекст может быть у слова «ледяные».
У моего мужа светло-серые – почти прозрачные – блестящие глаза, похожие на кусочки того, что называется лёд. Они совершенно не изменяются, как у птицы… Да, как у голубя. Когда он смеётся или улыбается, они просто суживаются, когда говорит: «до вечера, милая» или «чем тебя сегодня порадовали твои оболтусы, дорогая?» – они не выражают ничего. Они словно вне лица. Вне содержимого человека, которому принадлежат. Словно два чисто вымытых окошка, за которыми ничего нет, даже неба. Пустота.
У Ленки отцовские глаза – светло-серые. Но до чего же они переменчивы – в точности, как её лицо. Они постоянно искрятся, лучатся, переливаются разными оттенками, подобно огранённому аквамарину.
Я зажгла лампу и взяла с тумбочки зеркало: а какие глаза у меня?
Тоже серые. Но с какими-то зеленоватыми вкраплениями. Интересно, а они лучатся, переливаются разными оттенками?..
Господи, чем я занимаюсь?!
Опять – Господи…
Господи, где Ты, что Ты?.. Можно ли с Тобой общаться? Как? Надо уйти в монастырь? Или просто прийти в церковь? А здесь и сейчас?…
Мне приснился сон. Один из очень немногих, какие западают в душу.
Снился семейный совет. Во главе него были Сурен и Радж. Они задавали нам вопросы вроде «готов ли ты?» и ставили перед нами задачи вселенского масштаба – о том, как мы будем распространять любовь по земле. В углах стояли саженцы и лопаты… В подробностях я не смогла бы воспроизвести всего, но атмосфера была очень впечатляющей – все были преисполнены энтузиазма и ответственности.
* * *
Когда раздался тихий стук в дверь, за окном едва светало. Сурен сказал, что подождёт меня на улице.
Я пошла в ванную. Передо мной в зеркале стояла обнажённая загорелая женщина сорока с небольшим лет. Вполне в форме – ничего лишнего – ни жиринки, ни складки. Заботясь о моём теле, муж купил мне домашний тренажёр. Ещё он покупал мне кремы для лица и тела. Я была ухоженной женщиной. Ухоженной мужем. Ведь я была частью его имиджа - имиджа безупречного мужчины.
Волосы светлые и волнистые от природы он заставлял меня коротко стричь. Сколько раз, глядя на своих Ленок, я просила разрешения отрастить их. Но через пару месяцев он выпроваживал меня в парикмахерскую. Конечно, где вы видели длинноволосую английскую леди?
Глаза… Что в них?
Я попыталась всмотреться. Но, как и вчера вечером мне стало неловко, словно я решила подглядеть в замочную скважину. Странно… Если глаза – зеркало души, выходит, я смущаюсь заглянуть в свою собственную душу?.. А я ведь и впрямь никогда в неё не заглядывала.
Сурен! Меня же ждёт Сурен.
|
|