Эдуард Клыгуль
СТОЛИЧНАЯ ЖИЗНЬ
Сыну моему
Константину
посвящаю.
Кто место выбирал,
где я родился?
Кто обозначил точки,
где я жил?
Смотрит Георгий на карту Москвы. Как круги по воде, расходятся Бульварное, Садовое, недостроенное Третье и Окружное кольца. Волны ударяются в места, где он жил (а их за всю жизнь набралось немало), от этих точек идут окружности его воспоминаний: и радостных, и грустных. Эти мерцающие в воде и островах города звёзды бытия волнуют душу Георгия. Память держит всё, что было окрашено эмоционально. Воспоминания иногда тяготят, а то доставляют тихую светлость.
Большая Спасская
Когда немцы начали подступать к Москве, мама окрестила Юру в Елоховской церкви, куда от Большой Спасской улицы, где они жили, надо было ехать несколько остановок на трамвае. Сейчас эта церковь называется Богоявленский собор. Нарекли Юрия святым именем – Георгий.
- Не спи, сынуля, опять воздушную тревогу объявили, - целует Юру мама.
Надевает холщовую сумку ему на плечо, кладёт туда кусок хлеба.
- Мам, а зачем она мне?
- Вдруг, потеряешься. А на ней твоя фамилия и имя написаны. Если есть захочешь, хлебушка пожуёшь.
Такие сумки было велено надевать на случай, если мать погибнет во время налёта фашистов.
Сентябрь 1941-го года. Отец – старший лейтенант службы горюче-смазочных материалов – на фронте. Детский сад, в который Юрик ходил, и где мама была воспитательницей, при эвакуации чуть не угодил к немцам и чудом вернулся в Москву на где-то раздобытых директором грузовых пятитонных машинах ЗИС-5. Дядя Георгия, Михаил Петрович Пауков, как спустя двадцать лет после войны он сам рассказал, был оставлен в Москве руководителем подпольной тройки. Выбор на него пал по следующим причинам: он был членом партии, работал на железной дороге, жил на глухой улице, примыкающей к парку, – Сокольническом валу, в ничем не примечательном бревенчатом, двухэтажном доме. Кроме того, в принятии такого решения не последнюю роль сыграло и то, что в Москве существовала Мария Максимовна Плотникова, мама Георгия, малозаметная родственница, живущая рядом с тремя вокзалами: Ленинградским, Ярославским и Казанским. Место для явочной квартиры – удобное, даже идеальное.
В их коммуналке, состоящей из трёх маленьких комнаток, - сейчас только одна соседка. Другая с сыном - в эвакуации, в Клину, который уже оказался под немцами. Квартира - на первом этаже, а пол - даже ниже тротуара. Окна заклеены бумагой крест на крест, чтобы не выбило взрывной волной, если рядом упадёт бомба. Дом двухэтажный, низ - каменный, верх - деревянный. Над входом в подъезд - небольшой барельеф – 1912, год рождения дома. На Большой Спасской самое высокое строение – пятиэтажное, остальные - такие же, как дом Георгия, или трёхэтажные. На улице, спускающейся в трамвайную и людскую суету привокзальной Каланчёвки, обитали в густо населённых комнатах небогатые русские работяги, редко – такие же бедные инженеры, а также локально селившиеся, прибывшие неизвестно откуда и непонятно на что существующие, татары и армяне.
Георгий с мамой идут прятаться от бомбёжки на станцию метро “Красные ворота”. Мама – в тёплом драповом синем пальто и лучшем шёлковом платье, Юра – в выходной матроске и серой курточке. Если дом разбомбят, то часть хорошей одежды останется. Большая Спасская большой дугой, выгнутой в сторону Грохольского переулка, соединяет Каланчёвку и Садовое кольцо. Справа, в глубине двора, тёмно-красный Спасский ломбард, скорбный от безденежья людей, несущих сюда последние вещи. Проходят мимо неприятного блёкло-серого здания.
- Почему дом такой некрасивый, а решётка перед ним, как кружева у тебя на платье? - удивляется Георгий.
- Здесь теперь техникум, а раньше церковь Спаса Преображения была, поэтому и улица наша называется Спасской. Церкви нет уже давно, с года твоего рождения, а чугунную литую решётку, наверное, трудно было разрушить, а может, просто оставили, как загородку, - тихо говорит и оглядывается мама.
- Мам, а в каком году я родился? - спрашивает Юра.
- Запомни, сынок. В 1937-м.
Около жёлтых Спасских казарм улица упирается в Садово-Спасскую – часть окружности Садового кольца.
Уже после войны, в 1947-м году в Спасских казармах держали пленных немцев. Днём их возили на стройки, а вечером, чтобы подработать, они делали из медных трубок красивые, резные кольца, а дети выменивали их на продукты. Юру, как знающего несколько немецких слов (жил с отцом, военнослужащим, целый год в Кёнигсберге) выдвигали вперёд для переговоров.
На подоконнике первого этажа у зарешёченного окна сидел пожилой худощавый немец в серой, заношенной форме. В руке он вертел три сверкающих кольца.
- Вифель костет? – поинтересовался Юрик стоимостью колец.
Двое ребят за его спиной дышали напряжённо, ощущая всю ответственность от присутствия при международных переговорах на иностранном языке.
- Драй картофелн, - определил условия договора продавец.
- Гуд, - протянул Юра три штуки картошки.
- Данке щёне, - поблагодарил пожилой военнопленный и отдал через решётку три кольца.
Вся школа блистала этими кольцами, а учителя уставали отбирать их у учеников.
Юра с мамой медленно проходят Спасские казармы и минуют начало дымчатой привокзальной Домниковки, дававшей приют ворам и нищим, о которой упоминал в своих рассказах о бандитах романтик - следователь по особо важным делам Лев Шейнин. Вот и сейчас маячут в гулких подворотнях какие-то подозрительные фигуры в рваных телогрейках.
Поднимаются мимо угрюмо-серого здания Наркомзема (Народного комиссариата земледелия) и Орликова переулка, как бы повторяющего своей изогнутостью Большую Спасскую. Переходят на другую сторону Садового кольца. Гранитная бордовая арка входа в метро с трудом заглатывает толпу женщин, детей, стариков.
Остоженка
Мама Георгия родилась неподалёку от Храма Христа Спасителя. Сейчас новая, нежная, бело-золотая громада, вознёсшаяся из недр временно оккупировавшего это место плавательного бассейна, как и прежде, возвышается над Москвой-рекой. Здесь же заканчивается Бульварное кольцо, которое огромной подковой опоясывает центр столицы и чуть-чуть опять не доходит с другого конца до главной реки города.
- Пойдём в гости, к тёте Нате, - просил частенько Юра во время войны.
В квартире, в которой когда-то прошло детство мамы, теперь жила её старшая сестра с дочкой Ирой. Муж её, как и отец Георгия, был на фронте. Она иногда подкармливала Юру белым хлебом - работала на хлебозаводе и под страхом тюрьмы иногда выносила украдкой под одеждой половинку белого батона.
- Пошли, сынок, - понимая недоедавшего ребёнка, соглашалась мама.
От Храма надо было немного пройти по Остоженке, которая соединяет площадь в конце Бульварного кольца и Садовое, свернуть налево в переулок, на углу которого была булочная. Это - Первый Зачатьевский. Переулок немного отклонялся, как бы тянусь к Храму, и вместе с другими переулками, струящимися от Остоженки, впадал в Москву-реку. На другом углу - небольшой скверик вместо стёртой с лица земли в двадцатые годы церкви. Через Второй Зачатьевский можно пройти к сохранившемуся до сих пор, цвета дымного пламени, Зачатьевскому монастырю.
В небольшой темноватой комнате почерневшего от времени двухэтажного деревянного дома тётя встречала их чаем с сахарином и, конечно, кусочком белого хлеба. Тускло светило колеблющееся пламя фитиля керосиновой настольной лампады. Сёстры вспоминали воюющих мужей, иногда плакали.
Садовое кольцо
Лето 1944-го года. Отец Юры, Виктор Адамович приехал с фронта в отпуск.
- Мы никогда не фотографировались все вместе, - вдруг сказал утром отец. - Вроде победа недалеко, но мало ли что, а карточка останется.
- Не говори так, я за тебя молюсь каждый день. Всё будет в порядке, любимый.
Всё время, пока отец был на фронте, мама Георгия каждый вечер становилась на колени около высокой кровати с никелированными шариками, долго крестилась и била поклоны. Сверху Юра наблюдал, как она неистово просила Бога, чтобы отец остался жив. Всю жизнь потом она считала, что отец ни разу даже не был ранен только благодаря её молитвам.
- Снимемся в фотоателье около кинотеатра “Форум”, - предложила Юрина мама. - Там чуть подороже, но карточки получаются хорошие, даже цветные делают.
Садовое кольцо было безлюдно; машин, за исключением одной, еле пыхтящей полуторки, не наблюдалось. Если бы кто-нибудь сказал тогда родителям Юры, что через пятьдесят девять лет тут будут сплошные многочасовые и многокилометровые пробки из иномарок, то отец с матерью посмотрели бы на него, как на больного человека.
Фотограф с уважением отнёсся к форме старшего лейтенанта с орденом “Красной звезды” и медалью “За оборону Москвы”. Усаживал долго, был внимателен и, показалось, грустен. Когда все уходили, он, чтобы не слышал офицер, шепнул маме Юры:
- У меня сын в том году погиб под Киевом, - и вытер глаза платком.
Родителей Георгия давно уже нет, но в семейном альбоме осталась вручную раскрашенная карточка всех их троих: худые, озабоченные, ведь до конца войны - ещё целый год.
В сентябре открываются школы, которые не функционировали с начала войны. Мама ведёт Юру в первый класс. Школа - внизу Скорняжного переулка, рядом с Садовым кольцом. Старой постройки, а ля готика, большие залы с окнами во всю стену, где дети прогуливаются на переменах; светлые, с высоченными потолками, классы. До сих пор Георгий хранит пожелтевший листочек - табель за первый класс, одни пятёрки. В первоначальный школьный год он написал и первое лирическое произведение - сказку, которую с удивлением и лёгкой завистью слушал весь класс.
Московский тихий летний вечер. Конец августа 1951-го года.
Напротив окон первого этажа, где жил Георгий, на другой стороне Большой Спасской улицы, мощёной серым с синим отливом булыжником, лежал в защитного цвета гимнастёрке и галифе застреленный продавец пивной. Убили его на бегу, когда он бросился за бандитами, рванувшими с дневной выручкой питейного заведения. Борис Петрович Лукин, отслуживший всю войну и раненный только один раз, мобилизовался четыре года назад. Он жил в этом же блёкло-жёлтом доме, около которого сейчас и находился лицом вниз в луже начинающей сворачиваться и темнеть крови. Правая рука простёрлась вперёд, в сторону Каланчёвки, куда скрылись на машине убийцы.
Дело было так. Перед закрытием магазина, чуть ниже его по улице, перед подворотней остановился чёрный “Опель-кадет”. Из него вышли двое и по выщербленным, каменным, белёсым ступеням поднялись в пивную.
Помещение было небольшое. Здесь, как и в других шести предприятиях общепита такого типа, расположенных на улице, можно было выпить бочкового пива из тяжёлых полулитровых стеклянных кружек, водки, разливавшейся из бутылок в гранёные стаканы по сто и сто пятьдесят граммов. Двести - никто не брал, так как знали, что в этот стакан входит только сто шестьдесят шесть. На закуску предлагались бутерброды с килькой, красной икрой и рыбой. Кто не имел денег на закуску, мог бесплатно получить ириску, которая держалась во рту очень долго. Для хозяек продавались кое-какие крупы и консервы – мелкий частик в томате. Детям – ситро в бутылках и конфеты в разноцветных фантиках.
Высокий, в белом длинном кашне, направился к мальчику лет тринадцати, пившему лимонад из стакана за единственным столиком у окна. Дылда грубо выхватил стакан и выплеснул в лицо подростка:
- Уваливай, шкет, отсюда, быстро!
Парень скатился вниз по ступенькам и исчез в соседней подворотне, гулко цокая ботинками, подбитыми металлическими подковками спереди и сзади. Долго нёсся проходными дворами и лишь на сквере около Живарёва переулка перевёл дух.
Второй грабитель выхватил из-за пазухи пистолет, направил на стоящего за стойкой Лукина, другой рукой резко оттолкнул его к бочке с пивом:
- Молчи, сука! Убью! – процедил сквозь фиксатые зубы.
Быстро открыл ящик стола, хапнул деньги. Оба урки выскочили наружу и рванули к машине.
- Стой, сволочь! – бросился вдогонку хозяин.
Уже около “Опеля” один из бандюг обернулся и выстрелил. Борис Петрович пробежал по инерции метров пять и рухнул. Рука заскребла тротуар.
Начала собираться толпа.
- Надо милицию вызвать!
- Сбегать позвонить!
На привокзальной бедной улице телефонов в домах ни у кого не было.
- Юра, дуй скорей, позвони в милицию! – попросила соседка.
Георгий помчался вверх по улице, думая выскочить через Глухарёв переулок в Грохольский, где в сквере находился единственный на всю округу телефон – автомат. Потом предположил, что автомат, как обычно, раскурочен, чтобы стащить металлический ящичек с пятнадцатикопеечными монетами. Решил бежать сразу в милицию.
Двадцать второе отделение милиции находилось в Первом Каптельском переулке, недалеко от ворот, где в Институт имени Склифосовского въезжали машины скорой помощи.
- Успокойся, парень, - взглянул на красное мокрое лицо Юры дежурный.
- Что случилось-то? Рассказывай.
- Продавца пивной убили!
- Где?
- На Большой Спасской.
- Кто убил?
- Какие-то урки на машине.
- Наряд, на выход! – немедля крикнул в соседнюю комнату старшина.
В первые послевоенные годы личный состав милиции набирался из фронтовиков - людей, привыкших к стрельбе и жёсткому отношению к врагу. Вжившийся в воинскую дисциплину народ был чёткий и оперативный.
Бригада с немецкой овчаркой быстро погрузилась в синий обшарпанный автобус, стоявший около отделения.
- Поедешь с нами, покажешь это место, - позвал Георгия севший на первое сиденье автобуса человек в синем прорезиненном гражданском плаще, судя по всему, старший.
Автобус долго не заводился, затем два раза отхаркался отвратительным дымом и медленно двинулся в сторону Грохольского переулка.
Александр Филиппович, по чьей просьбе Юра сел в автобус, спросил:
- Кто-нибудь видел бандитов?
- Лёнька из Можаровки. Они его из пивной вышвырнули.
- Можаровка, это где?
- Так дом напротив моего называют. До революции принадлежал какому-то Можарову.
- А Лёнька чего в пивной забыл?
- Да воду пил.
- Ясно. А ещё кто чего-нибудь заметил?
- Не знаю. Там народа много около магазина собралось. Может, кто-нибудь что-то и видел.
- Поспрашиваем, - уверенно заявил старший.
Водитель включил дальний свет и посигналил. Толпа нехотя расступилась, машина остановилась. Юра гордо вышел вместе с нарядом.
- Будет, что завтра в школе рассказать, - представил он, с каким интересом будут, открыв рты, слушать одноклассники.
Полгода спустя, Георгий узнал от соседки, что это были последние оставшиеся бандиты-дезертиры из банды “Чёрная кошка”. Их тоже отловили и приговорили к высшей мере наказания, то есть расстрелу. Народ после с таким трудом выигранной войны не только презирал, но и нисколько не жалел бандюг.
Георгию уже пятнадцать. Школа его - мужская, а потому здравомыслящими учителями (по просьбам, естественно, учеников) была организована дружба с соседней женской школой, которая завлекающе смотрела окнами на учебное заведение противоположного и такого пока загадочного пола с другой стороны Садового кольца. Начались совместные театральные постановки, походы в Третьяковскую галерею, танцевальные вечера под присмотром классных руководителей.
Вечером Садовое кольцо от Мещанской улицы (ныне Проспект Мира - в честь фестиваля молодёжи и студентов 1957-го года) до Орликова переулка становилось местом гуляния старшеклассников. Это было и понятно. Телевизоров в начале пятидесятых годов ещё ни у кого не было, в тесных комнатах коммуналки сидеть с родителями не хотелось, а притяжение другого пола уже начало действовать с непреодолимой силой. Самым центральным - местным Бродвеем - было пространство между Первым Каптельским переулком и книжным магазином на углу Мещанской.
- Юр, собирайся скорее. Уже соседки наши, наверное, вышли, - заходил за ним Анатолий.
- Сейчас, только “латвийку” надену.
“Латвийками” называли лёгкие куртки - рубашки, как правило, тёмного цвета со вставленными светло-серыми клиньями на груди, на короткой молнии сверху и застёгивающимися сбоку пуговицами на талии. Покупалась эта одежда на барахолке - Перовском рынке. Кепка у Юры была с продольным разрезом, серо-голубого цвета, сшитая на заказ в мастерской на Кузнецком мосту.
Девочки уже парами, под руку, чинно гуляли по широкому тротуару около Института Склифосовского. Тёплый майский вечер будоражил по-весеннему.
- Оля, пойдём завтра вечером в кино, - волнуясь, отозвал Георгий в сторону старосту восьмого класса, с огромными неправдоподобно ярко синими глазами и длинными светлыми косами.
- А куда? - как-то сразу согласилась она, наверное, потому, что Юра тоже был старостой в своём классе.
- В “Уран”, на Сретенку.
- А что там идёт?
- Новый фильм - “Кубанские казаки”.
Сидели в углу последнего ряда, куда он специально взял билеты, чтобы вокруг было как можно меньше соседей. Как только погас свет, и с экрана обрушилась в зал богатая колхозная жизнь с жизнеутверждающей музыкой, тихо спросил у неё:
- А можно, я тебя поцелую?
Ольга не ответила и кокетливо закрыла губы белым пуховым тонким платком. Юра поцеловал платок, а затем она, как бы случайно убрала его с губ, и они целовались весь фильм. До сих пор кинотеатр “Уран” ассоциируется у Георгия с его первым увлечением, поглотившим все мысли, мешавшим думать о чём-то другом, кроме этой нежной девушки с волшебным грудным голосом. Юра ощущал, что их юные, не совсем окрепшие ауры пересеклись, и как бы ни сложилась в дальнейшем жизнь, верил он самонадеянно, всегда будут помнить это и тяготеть друг к другу.
Сокол
1954-й год. Чувство патриотизма и ощущение победы после окончания войны ещё не угасли окончательно, а потому большинство родителей старалось склонить своих детей к поступлению в технические вузы. Этому способствовало и то, что почти вся промышленность продолжала усиленно работать на оборону, да и платили инженерам чуть больше, чем врачам и учителям.
- Ты в какой институт собираешься поступать? – спросил Георгия после окончания выпускных экзаменов отец. – Ведь у тебя серебряная медаль, значит вступительные экзамены сдавать не надо, а только пройти собеседование.
- В авиационный. Рядом с метро “Сокол”. И Толя туда поступает. Мишка Пономарёв там уже год студентом. Ты его знаешь, тоже в нашей школе учился, ему нравится. Про МАИ даже шутят, что это - спортивный институт с инженерным уклоном. Спорт там уважают. А я ведь боксом уже занимался в “Локомотиве”.
- Ну, что же, авиационный – это очень хороший институт. Я и сам когда-то подумывал поступить туда. Но, сложилось так, что окончил нефтяной. Думаю, что авиационный инженер – это более престижно, чем нефтяное дело, хотя наш научно-исследовательский институт тоже отчасти трудится на авиацию, разрабатывает новые авиационные топлива и масла.
Знал бы отец, что наступят такие времена в нашей стране, когда те, кто связан с приватизированной нефтью, особенно с её экспортом, станут баснословно богатыми людьми, даже появится новый российский термин – “нефтяной король”. А Георгий до сих пор на вопрос, какого вы происхождения, шутит:
- Родился в семье инженера – бедняка.
Пять с половиной, довольно трудных, но в то же время и по-молодому весёлых, студенческих лет прошли в районе “Сокол”. Вокруг – сплошные режимные, оборонные предприятия, так называемые “почтовые ящики”. Утренняя толпа, выдавливаемая с двух выходов метро по бокам Ленинградского проспекта, - сосредоточена, неразговорчива. Работа ждёт трудная, с давящими постоянно ответственностью и сроками; зарплата – только, чтобы выжить; жильё – коммунальные клетушки.
С рулонами чертежей на ватмановских тугих листах, поднимаемых над головой в толпе, чтобы не смяли, студенты выделялись из этого народа. Люди из “ящиков” смотрели на них с обычной завистью к молодости, но во взглядах можно было прочитать и сожаление, так как они-то уже знали не очень радостное будущее выпускников МАИ в этих закрытых предприятиях.
В дальнейшем жизнь семьи Георгия опять пересеклась с районом “Сокол”. Здесь в НИИ фармакологии на Балтийской много лет занимается медицинской наукой его жена. На этой же улице волею судеб оказалась и редакция журнала “Наша улица”, первого солидного издания, решившего опубликовать его повесть.
Во время Международного фестиваля молодёжи и студентов в 1957-м году студенческий оперативный отряд, куда был зачислен и Юрий, был приглашён на вечер встречи с англичанами. До этого командир отряда, полковник с военной кафедры предупредил:
- Есть данные, что на этом вечере англичане будут танцевать похабный танец рок-энд-ролл. Все смотрят на меня и по моей команде должны освистать это безобразие.
Встреча проходила в Клубе строителей, выступал джаз-бэнд из Лондона. Симпатичная англичанка исполнила песню с очень заводным рокэндрольным ритмом. Затем встал ударник, и они лихо стали выделывать новые для нас танцевальные па с элементами акробатики. Зрелище было гипнотизирующее. Никто ничего не освистывал, хотя полковник в чёрном костюме судорожно махал руками. Зал затаил дыхание, а Юра старался запомнить довольно сложные телодвижения. Так как был достаточно тренирован, занимаясь боксом, то понял, что может всё это воспроизвести, если будет достаточно лёгкая и чувствующая ритм партнёрша. Впоследствии он с юной женой по качеству исполнения этого танца превзошли увиденное в этот вечер.
После окончания концерта в фойе начались танцы. Вдруг среди нескольких девушек, пришедших вместе с оркестрантами и стоящих около сцены, он сразу узнал Ольгу. После десятого класса они не виделись. Она сдержанно, но с плохо скрываемым любопытством поздоровалась.
- А это мой муж, - с гордостью кивнула на высокого аккордеониста, играющего на сцене.
- И давно замужем?
- Сразу после школы.
Джазисты были тогда в большой моде, так как джаз года с пятьдесят четвёртого начал завоёвывать досуг московской молодёжи. Человек, играющий в джазовом оркестре, по сравнению с Георгием, студентом Московского авиационного института, был величиной абсолютно другого измерения, особенно, как он понял, в Олиных небесных глазах.
От этой встречи Юра закомплексовал надолго. Первая школьная любовь потрясла его глубоким женским взглядом, познавшим тайны покорения.
Конец четвёртого курса. Один из многочисленных, так называемых вечеров отдыха молодёжи. Авиационный институт с подавляющим большинством студентов мужского пола приглашает на танцы медицинский институт, где состав, в основном, женский.
Маленькая блондинка с зелёными глазами и привлекательными формами, в обтягивающем платье в серо-розовую палевую клеточку, стояла с некрасивой подружкой, которая явно была выбрана для контрастности со своими достоинствами. Искала глазами, кто её пригласит на танец.
Поскольку для девушек небольшого роста диапазон кавалеров всегда больше – от самых маленьких парней до очень высоких, то желающих с ней потанцевать было немало.
Заиграли танго “Брызги шампанского”. Георгий успел протиснуться сквозь толпу высматривающих партнёрш молодых людей и делающих безразличный, но затаённо, нетерпеливо ожидающий взгляд двадцатилетних третьекурсниц.
- Разрешите, вас пригласить? – заглянул Юрий в глаза намеченной избраннице.
- Отчего же, - нежным тоненьким голоском ответила она.
Танго было достаточно медленным и позволяло не только держать руку на девичьей талии партнёрши и тесниться к упругой девичьей груди, но и беседовать.
- Меня зовут Георгий, - представился Юра. – А вас?
- Светлана.
Далее ритуал таких вечеров предусматривал узнать, где живёт девушка.
-А какой у вас номер телефона?
- А зачем это вам?
-Хочу пригласить на первомайскую вечеринку к подруге моего товарища.
- А это далеко?
- Нет, станция электрички “Левобережная”, с Ленинградского вокзала, двадцать минут езды. Там у неё очень красиво, весенний еловый лес, Москва-река. Воздух – сплошной озон. И дом отдельный, как дача.
- Надеюсь, купаться не будем?
- Ну, что вы. Конечно, нет, ещё холодно. Просто посидим, попьём чаю, я почитаю стихи.
- А вы пишите стихи?
- Да, лирические, про весну, любовь.
Это видно заинтриговало Свету, да и юноша в тёмно-синей бабочке ей видимо был симпатичен.
В последний день мая они встретились под часами высокой желтоватой башни Ленинградского вокзала. Звенела трамваями, гудела автомобилями, кричала носильщиками, перетаскивающими вещи с Казанского на Ленинградский вокзал и обратно, родная Комсомольская площадь. Отсюда до Большой Спасской было рукой подать, здесь Юрий обычно садился в метро и ехал в институт на Сокол.
Светлана приехала с той же подругой, которая была рядом с ней на танцевальном вечере. С Юрой собрались на празднование Анатолий и Слава.
Дом среди деревьев выглядел очень уютно. Длинные пушистые лапы елей гладили окна. Аромат весенней хвои дурманил.
Пока накрывали на стол, в соседней комнате раздался хлопок.
- О, уже шампанское открывают! – оживились девушки.
Георгий открыл дверь. Комната была застлана клубами известкового дыма, пахло порохом.
- Что за шум?
- Хорошо, что в потолок нацелился. Не думал, что заряжено, - обескураженный Слава стоял с ружьём в руке, которое перед этим, Георгий видел, висело на стене.
- Ну, что же, - быстро нашёлся он, чтобы разрядить обстановку. - Как любил говорить Антон Чехов, если в первом действии ружьё висит на стене, то во втором действии оно обязательно выстрелит.
Взгляды всех были устремлены вверх. Большой кусок рельефного бордюра отвалился, от него и стояла в воздухе известковая взвесь.
- Ну, ты и выдал, Слава, - с упрёком выговаривала ему миловидная, высокая, с причёской “хвостом”, хозяйка дома. А ещё мастер спорта по стрельбе.
Девочки нервно хихикнули, и все сели за стол.
- Слава, - начал речь Юрий. Твой выстрел, как залп Авроры, возвестит новую эру в моей со Светланой жизни. Я думаю, это – провидение. И слава Богу и Славе, что выстрел, в отличие от Аврорского залпа, никого не задел. Выпьем за нашу хорошую судьбу.
Все чокнулись, заговорили разом, веселье началось.
А осенью на квартире Юриного школьного товарища Валерия состоялась, как тогда называли, комсомольско–молодёжная свадьба Светланы и Георгия.
Двухкомнатное, достаточно большое помещение предоставила Валерина мать, так как знала, что молодожёны оба живут в тесных комнатушках, куда такое количество друзей просто не вместится. Квартира была на первом этаже четырёхэтажного дома с мансардой, Целый квартал таких домов около Садового кольца был построен немцами ещё до войны.
Юра с новобрачной несколько раз на бис исполняли рок-энд-ролл. Получалось здорово. Невеста была лёгкой и ловкой, Георгий – достаточно силён и тренирован, с хорошей моторной памятью. Поэтому такие обязательные приёмы этого танца, как падение на руку, броски на колени и сальто с поддержкой и демонстрацией при этом одетого партнёршей по такому случаю игривого белья, отрабатывались с завидной непринуждённостью и в очень высоком темпе.
Жаль, не было в те времена видеокамер. Но долговременная человеческая память сохраняет всё не хуже видеокассет. Если надо, Георгий включает “play”, и всё оживает, движется, то в цвете, а то в чёрно-белом изображении, и опять становится легко, весело и радостно. И вновь охватывает то, что, казалось, исчезло навсегда, - чувство любящей и любимой юности.
Марьина Роща
Их медовый месяц проходил в Марьиной Роще на Стрелецкой улице. Бабушка жены Екатерина Васильевна на время уехала к своей дочери в Загорск и оставила молодым ключи от своей девятиметровой комнатки в коммуналке. Дом был деревянный, на второй этаж вела крутая лестница. “Удобства”, как и во всех домах такого типа, были во дворе. Воду набирали в колонке, которая находилась прямо под окнами. Окна выходили на небольшую, компактную площадь, в угловом доме которой был продуктовый магазин. Стрелецкая улица проходила мимо чулочной фабрики, из открытых окон которой всё время доносилась громкая музыка, около ткацких станков сновали усталые женщины. Известными мелодиями, вероятно, старались заглушить давящий на психику производственный шум. Улица выходила на Сущёвский вал, напротив самого крупного магазина в Марьиной Роще – Универмага.
В квартире ещё жили три семьи. Комнаты были отделены друг от друга тонкими фанерными перегородками, обклеенными дешёвыми обоями. Слышимость впечатляла, но, думаю, больше соседей, чем Георгия с женой, так как в то время им было не до других. Медовый месяц был действительно и первым месяцем их совместной сексуальной жизни.
Соседский мальчик за ближайшей фанерной стенкой, услышав за перегородкой стоны любви, спрашивал маму:
- А почему дядя Юра так мучает тётю Свету?
Его мама, не зная, что ответить, включала на полную громкость репродуктор.
Шоссе Энтузиастов
В 1959-м году отцу, как бывшему фронтовику, выделили на двоих с матерью пятнадцатиметровую комнату в новом кирпичном доме со всеми удобствами на Шоссе Энтузиастов. Это был какой-то прогресс в жилище, так как до этого у них была комната хотя и чуть больше, но без удобств. В то же время Большая Спасская была гораздо ближе к центру, в старой Москве, поэтому жить там было приятнее.
Единственное окно новой комнаты выходило на проспект. Шоссе тогда не было таким шумным, как сейчас от постоянных автомобильных пробок. Хотя было таким же унылым. Голые деревья Измайловского парка были частично закрыты одноэтажными потемневшими деревянными домами. Георгий считал, что удручённость этого места обусловлена тем, что когда-то тут по этапу, в кандалах, гнали в Сибирь каторжников. Аура мучений их пропитала окружающие деревья и землю. Само название – Шоссе Энтузиастов – кощунственно, на взгляд Юрия, по отношению к памяти предков наших, конец жизни которых начинался на этом тракте.
Комната была невелика. Посредине стоял гардероб, за ним - матрац, на котором спали Юра с женой. В другом углу – кровать родителей. Был февраль, Георгий только что защитил институтский диплом. Весной на свет должен был появиться их сын. Все мысли были устремлены вперёд. На Большой Пироговской отвели место для стройки нового дома, в нём мать жены должна была получить квартиру на всех членов большой семьи, вот там-то, наконец, у них появится отдельная комната. А пока они вчетвером, и даже впятером, если считать ещё не родившегося сына, жили в одной комнате. В этом доме, облицованном тусклым кирпичом, на углу Шоссе Энтузиастов и улицы Плеханова, прошли последние дни матери Георгия.
Вспоминая это место, Юрию становится печально и обидно за поколение его отца и матери, которое прожило всю свою жизнь в отвратительных бытовых условиях, с нищенской зарплатой. Но Георгий гордится ими. Они не поступились своей честностью, не озлобились, старались и его воспитать в таких же традициях порядочности.
Таганская улица
С Таганской улицей у Георгия связано много воспоминаний о юности. Здесь, в доме №19, в двенадцатиметровой комнате жила многочисленная семья его будущей жены: мать, отчим, сестра, брат, иногда приезжала и бабушка. Сюда он провожал Свету после их свиданий, и они долго обнимались в тёмном подъезде. Надо сказать, что плохо освещённые подъезды и лавочки в скверах были любимым, а в большинстве случаев единственным, местом интимных встреч московской молодёжи, как бы сейчас сказали, среднего класса. Ведь отдельных комнат у юношей и девушек не было, за исключением, конечно, детей верхушки. Но эта золотая молодёжь всегда держалась особняком от них и жила преимущественно внутри Бульварного кольца, а средний класс – снаружи.
- Новобрачные, распишитесь вот здесь, - строго сказала полная женщина в ЗАГСе. – А теперь поздравляю вас, и можете пройти в буфет.
Молодые с подругой жены Мариной и Юриным товарищем Анатолием выпили по бокалу шампанского и закусили конфетами “Мишка”.
- Давайте, зайдём теперь к нам домой, - пригласила свидетелей невеста в синем бархатном платье, чётко подчёркивающем женственную фигурку и хорошо гармонирующем со светло-золотистыми волосами.
Белые подвенечные наряды в 1958-м году ещё считались буржуазным пережитком.
ЗАГС Ждановского района находился практически напротив дома жены.
- Поздравляю вас! – встретила Лидия Григорьевна, мать Светланы. – Вы расписались в символический день. 30 сентября – большой православный праздник – День Веры, Надежды, Любви. Пусть они всегда вам сопутствуют.
- А вот вам от меня подарок, - протянула два обручальных кольца червонного золота бабушка Светланы. – Будете их носить и меня вспоминать.
Обручальные кольца в советском обществе уже почти были реабилитированы, но всё же многие, видя молодого человека с таким кольцом, очень удивлялись.
Сдавал Юрий как-то экзамен по авиационным системам управления. Преподавательница была старой комсомольской закалки, любимое её выражение: - Братцы, ну, что же вы ничего не знаете!
Отвечал он на отлично, она уже взяла зачётку и ручку, чтобы ставить пятёрку, и вдруг увидела кольцо, руку с которым до этого он благоразумно прятал.
- Что это? – выдохнула мадам Колпакова.
- Обручальное кольцо, я, извините, женат.
- Как вам не стыдно, вы же комсомолец. Идите, - что-то быстро написала в зачётке.
Раскрыв зачётку в коридоре, Георгий обнаружил запись – удовлетворительно. А с тройками стипендию не платили, думается, она это прекрасно знала. Юрий понял, что и он стал жертвой на пути возрождения старых русских традиций.
Таганская улица начинается от Садового кольца и заканчивается Абельмановской заставой. На правом углу этой площади – кирпичные стены древнего женского монастыря – Ставропигнального. Интересно, что после Таганки Георгий и Светлана будут жить на Большой Пироговской, тоже рядом со старым женским монастырём - Новодевичьим.
Недалеко от Таганки, в районе Большой Андроньевской улицы, ведущей к Андроньевскому монастырю, стоял родильный дом, где в 1960-м году появился на свет их сын Константин.
Небольшая комната семьи жены ещё больше уплотнилась. Ребёнок, вероятно, недовольный этой скученностью, громко плакал по ночам. Все ворочались, злились, так как надо было выспаться, вставать на работу приходилось очень рано. Окно жилища, где прошёл первый год жизни Кости, смотрело в стену соседнего дома, поэтому в помещении был всегда полумрак.
Каждое утро Юрий ходил в детскую молочную кухню, напротив детского парка имени Прямикова, за церковью Святителя Николая.
Наедине с женой ему оставаться почти не удавалось. Постель, отделённая от остальных обитателей комнаты только лёгкой занавеской, приучала к приглушённым проявлениям страсти.
Как-то раз все остались на даче, а Георгий с женой вернулись в Москву. В комнате, да и в квартире, стояла летняя, знойная тишина. Обрадовавшись, что они одни, моментально разделись и бросились в кровать. В упоении ласкали друг друга, не стесняясь ни стонов, ни нежных слов. Во время очередной нирваны, Светочка пожаловалась:
- Что-то спину жжёт. Может, обгорела на солнце. Включи свет, посмотри, что там.
Юра включил свет и осторожно, целуя и не отрываясь от обнажённого тела юной жены, приподнял её.
- Кошмар! - воскликнул он. Клопы! Полчища!
Они быстро вскочили с кровати, принесли ведро с водой, и стали сбрасывать туда мерзких насекомых, сбежавшихся в их комнату со всего опустевшего по-летнему дома. Затем достали чистые одеяло и простынь, постелили на полу и сделали вокруг нового ложа дорожку из антиклопиного порошка ДДТ. После этого вновь с неутомимой энергией, не выключая света, предались молодой любви, так как знали, что моменты, когда они одни, крайне редки.
Новодевичий проезд
Просветлённое какое-то это место около Новодевичьего монастыря. То ли потому, что даже при самом слабом солнце купола Смоленского собора отражённым своим светом заполняют всю окрестность, то ли потому, что здесь витают души наших предков, создавших эту ажурную каменную красоту. Дополняет впечатление чистоты и ясности серебристый звон колоколов, нежно дотрагивающийся до близлежащих домов и взмывающий вверх над башнями и стенами монастыря. Два зелёных сквера: верхний и нижний с двумя прудами – завершают эту картину связи времён старой и новой Москвы.
На углу Новодевичьего проезда, соединяющего Большую Пироговскую и набережную Москвы-реки, в 1960-м году был заложен жилой дом Первого Московского медицинского института. Здесь мать Светланы, преподаватель этого вуза, должна была получить трёхкомнатную квартиру на всю большую семью, насчитывающую восемь человек. Семейной ячейке Юрия на троих была обещана тёщей отдельная комната. Поэтому они с нетерпением ждали, когда закончится стройка.
Если воскресенье было свободным, Георгий предлагал:
- Светлана, поехали на Новодевичий, посмотрим, как движется строительство.
- Сейчас, покормлю Костю и поедем, если бабушка согласится с ним остаться.
Из-за серого забора поднимался уже третий этаж.
- А ты на каком хотел бы жить?
- Именно на третьем, и чтобы окна – на колокольню Новодевичьего монастыря.
Гуляли по скверу и мечтали, как обставят комнату, где будет стоять кроватка сына.
Жена была ещё студенткой, он – молодой специалист - получал зарплату сто десять рублей. На такие деньги без помощи родителей жить было невозможно. Государственная зарплата, после стольких лет довольно трудной учёбы в авиационном институте, была не только нищенской, но и просто оскорбительной.
- На что же мы будем мебель-то покупать? - пригорюнилась Светлана.
- Может, занять где-то?
- A отдавать чем? Есть мысль. У меня единственное хорошее украшение, баба Катя подарила, - золотая брошь в виде ветки с маленькими бриллиантами,. Может, продать её?
- Жалко. Да и в скупке дают гроши.
На Домниковке был пункт приёма золота и драгоценных камней.
- Мы скупаем золото, как лом. Если хотите, сдавайте, получите тридцать рублей.
- Нет, - отказались супруги.
- Я знаю одного зубного техника, азербайджанца. Надо ему предложить. Они скупают такие вещи на золотые коронки для зубов.
Восточный человек долго с безразличным видом вертел в руках изящную старинную вещицу.
- Если бы ты в Грузии её продавал, могли и сто рублей заплатить. Мне нужно только золото. А бриллиантики, хочешь, выковыриваю и отдам. Шестьдесят, - вопросительно взглянул на Юрия специалист по зубам.
- Давай, - согласился Георгий. – А выковыривать не надо, - отказался он от бриллиантов, не представляя, куда он их денет.
Значительно позже Георгий понял, что эта антикварная фамильная вещь стоила тысячи. Но в тот момент для них очень важно было купить шкаф, стол и стулья. Не хватало ещё сорока рублей.
- Продам свой второй пиджак, - посоветовался Юра с женой. – Мне одного хватит.
На барахолке на Рогожском рынке он также сбыл свои старые пальто и куртку. С одеждой у всех было плохо, поэтому более-менее в цене были и старые вещи.
Зато, какая была радость в глазах жены, когда Георгий привёз на тележке два шкафа: платяной и книжный.
Новая жизнь в отдельной комнате начиналась. Каждую ночь они
по-новому отдавались любви, не боясь быть услышанными.
Прошло шесть лет. Сын подрастал, осенью уже собирался в первый класс, в школу неподалёку, на Погодинке. Стал подростком брат жены, сестра её окончила институт, вышла замуж.
- У нас одна сотрудница в институте в жилищный кооператив вступила. Сначала платишь сорок процентов от общей стоимости, а затем на десять лет рассрочка, - поведала как-то вечером Светлана. – Ты же видишь, какая теснота у нас теперь в квартире. Ведь получилось уже несколько семей, не намного от коммуналки отличается.
- Так-то оно так, но где же взять денег на первый взнос?
- Займём у мамы, отца твоего, матери твоего друга Анатолия, как-нибудь отдадим потом. Надо набрать две тысячи семьсот.
- Цифра, конечно, кошмарная, но мы же привыкли экономить во всём, придётся ещё ужаться. Одежду покупать не будем, отпуск – на даче. Выхода нет. Потом кооперативы будут ещё дороже. Надо вступать, - согласился Юрий с прямо невысказанным, но сразу им понятым предложением жены.
Матвеевское
На следующей неделе Георгий поехал в Ленинский райисполком, на Кропоткинскую.
- Какой кооперативный дом будет построен раньше всех? – обратился он к женщине с наиболее приветливым лицом.
- Через четыре месяца сдадут дом в микрорайоне Матвеевское.
- А где это? – удивился Георгий.
Администратор кооператива посмотрела на него снисходительно, как на человека полуграмотного, не знающего то, что должны знать все. - Матвеевское – это самое лучшее место на юго–западе Москвы. Там начинается московская роза ветров, а потому – чистейший воздух. Недаром Сталин для своей ближней дачи выбрал именно это место. В его резиденцию проложена ветка метро, которую вот-вот откроют для народа. А сейчас от метро “Университет” идёт автобус сто восемьдесят седьмой, пятнадцать минут - и вы дома. Кроме того, есть электричка с Киевского вокзала, вторая остановка – “Матвеевская”. Вот план района. Сейчас пятиэтажки уже прекратили строить. Дом будет девятиэтажный, десять подъездов, триста шестьдесят квартир. Здание - из экспериментальных блоков, с мраморной крошкой.
- А какие там квартиры?
- Любые, но советую вам на семью из трёх человек взять небольшую трёхкомнатную: две комнаты по десять с половиной метров и одна – шестнадцать. Сын скоро станет взрослым, ему надо куда-то девочек водить, у вас должна быть отдельная спальня, ну, и гостиная семье тоже необходима.
Довод насчёт спальни ему, тридцатилетнему, активному во всех отношениях молодому мужчине, показался наиболее убедительным. К тому же, “Университет” была следующей станцией метро после “Ленинских гор”, куда Юрий каждый день спешил к восьми утра работать на авиационный завод “Союз”.
В первое же воскресенье поехали в Матвеевское. Был август. Свежесть лепестков обещанной розы ветров слегка омрачалась ароматом, навеваемым длинным свинарником, стоящим на месте будущего их дома; рядом колыхалось хреновое (не плохое, а с растущим хреном) поле.
- Зелень. Простор. Но как-то на Москву не очень похоже, - робко промолвила Светлана. И свинарник этот.
- Почему? Ты же видела, в районе Веерной улицы уже большие девятиэтажные дома стоят. Да и тут быстро всё застроится. Сейчас дом возводят за три – четыре месяца. Свинарник снесут, землю под ним выжгут, так что запаха не будет.
Решение - вступать в кооператив - было принято окончательно. Деньги заняты и внесены.
В феврале 1968-го года они въехали в новую квартиру. Впервые после десяти лет совместной жизни у семьи появилось собственное гнездо, своя спальня, у сына – детская. Помещение было полупустое, по углам комнат стояли: два небольших шкафа, платяной и книжный, стол, стулья, маленький матрац – для Кости, побольше – для них. Сначала приехали вдвоём, надели противогазы и покрыли пол лаком. За окном, на улице Матвеевской было морозно и темнело.
- Давай, заночуем здесь, - возбуждённый ощущением новой обстановки предложил Георгий жене.
- Ты что? Лаком же пахнет, отравимся, - возразила она.
- Ничего, наденем зимние шапки, укроемся двумя одеялами и откроем окно, - обнял её Георгий.
- Ладно, - поняла Светлана направленность его желаний.
Под тёплыми одеялами от обнажённых тел стало очень жарко. Юрины волосы на груди касались уютной ложбинки между упругими Светиными выпуклостями, внизу живота – ритмично переплетались с курчавым и очень привлекательным тёплым, женским местечком. Когда ритм движений достиг крещендо, в раскрытое настежь навстречу морозной ночи окно вырвался несдерживаемый крик любви и эхом отозвался в новых домах Матвеевской улицы.
Это было их новоселье, их новая, похожая на первую, брачная ночь.
Владение, хотя и небольшой, отдельной квартирой, изменило их жизнь. Хотелось приглашать гостей, веселиться, вести умные беседы.
Появились новые друзья из соседнего подъезда. Сашу и Нину Юрий знал и раньше, они работали инженерами на его заводе; молодая пара, Фима и Наташа – оказались очень приветливыми и контактными ребятами. Все одиннадцать лет жизни в Матвеевской они очень часто встречались вшестером. Приезжал также Женя, друг Георгия, инженер с художественным уклоном.
- Завтра – литературный четверг, - предупреждал Саня. Не забудьте.
Четверги назывались литературными потому, что в летние дни после службы, прихватив гитару, они садились на электричку и ехали до станции “Победа”; там, в еловом лесу, на берегу небольшого, тёмно-синего пруда, выпивали. Потом Саша пел “Пара гнедых, запряжённых зарёю…”, Георгий читал стихи:
- Как в тайну волн,
проникнуть
в женское безмолвие
не суждено.
И телу твоему поклон.
Я сердцем ощущаю
трепет мола,
предштормовую зыбь…
И падаю
на дно.
Как-то на Новый год приехал в гости ленинградский художник Володя Шамшурин. Мороз был необыкновенный, под сорок градусов, а то и больше. Аккумулятор в своей первой модели “Жигулей” Георгий накрыл старым пальто.
- Надо бы ёлку купить. Какой же Новый год без ёлки, - напомнил богемный человек.
Пробовали завести машину, поехать в центр – не удалось. Побегали по микрорайону – из-за мороза ёлочных базаров нигде не было.
- Володя, ты же талантливый человек, изобрази как-нибудь ёлку, - завёл его их общий товарищ Женя.
- Давайте обои, краски, клей, ножницы, кисти.
Из кистей нашлась только кисточка для бритья.
- Сойдёт, - заверил маэстро.
Через три часа прикреплённая к стене булавками красовалась мастерски выполненная из зелёных бумажных гирлянд стилизованная ёлка.
- Ну, ты, старик, - настоящий художник.
- Я всё-таки Репинское училище окончил, как и Илья Глазунов, только по прикладному искусству: мозаика, фрески, настенные росписи.
- А как насчёт наскальной живописи? - подначил Георгий.
- Не сомневайся, давай зубило - изображу твой портрет на наружной панели дома, чтобы потомки вспоминали и плакали от умиления.
Утром после встречи Нового года, немного поспав и опохмелившись холодной водкой, горячей картошкой с селёдкой и хрустящими солёными огурцами, искусно заготовленными с лета Светланой, Георгий вдруг предложил:
- Пойдём провожать электрички!
- А что это такое? - удивился Шамшурин.
- Увидишь. Это тоже московская творческая импровизация.
Они вышли на заснеженный откос над Киевской железной дорогой, в то место, где электрички начинали набирать скорость от станции “Матвеевская”.
Из полигонной, зелёной, сделанной из нержавейки по форме бедра для ношения в кармане брюк, фляжки разлили водку по стаканам и стали ждать приближающегося поезда.
Было первое января 1978-го года, машинист и помощник, как говорили тогда, заступили на праздничную трудовую вахту. Когда электричка подходила на расстоянии прямой видимости, компания начинала чокаться и приветствовать поездную бригаду маханьем рук. Бригада видела празднующий народ вверху откоса, им тоже очень хотелось выпить, и всю свою солидарность с молодой весёлой группой они вкладывали в длинный, тоскующий сигнал электрички.
По ритуалу надо было проводить три электрички. Реакция ведущих тяжёлый состав, полный тоже подгулявших, новогодних людей, была всегда одинаковая.
Дом Георгия и Светланы стоял среди таких же одинаковых, длинных, девятиэтажных, многоподъездных строений. Улиц, как в старой Москве, не было, не существовало и дворов. Найти свой дом, а тем более, подъезд, особенно, если возвращались с застолья, было не просто. Здания приходилось считать, а номера подъездов определять по тем типам автомашин, которые перед ними стояли.
Матвеевский период оказался самым продуктивным в семье Георгия. Он защитил кандидатскую диссертацию в Академии Жуковского, был одним из немногих, а может и единственным гражданским человеком, остепенившимся, как тогда говорили, в таком известном, военном авиационном инженерном вузе. Светлана защитила докторскую в области фармакологии и стала самым молодым руководителем лаборатории. Сын окончил школу и начал учиться в медицинском институте.
- Тяжело мне отсюда так долго на работу добираться, - уставшая, с сумками вошла в квартиру жена Георгия. - Ты на “Жигулях” катаешься, хоть и подвозишь меня до метро, но не всегда, да и всё равно времени много тратится. Вторую машину нам не на что покупать, за эту ещё не расплатились. Мосфильмовская улица, вроде бы рядом, через овраг, а дорогу – всего-то надо километр – никто делать не собирается. Ветка метро на дачу Сталина оказалась мифом, а может, и не хотят рассекретить, для себя держат. Так что, пора, родной, подумать об обмене квартиры. Вот, Саня перебрался же к Университету.
- Сложная эта штука – сменить квартиру. Кто согласится ехать сюда? Ведь рядом с нами нет станции метро.
- Всё-таки надо дать объявление в газету по обмену жилплощадью. Это не так дорого, а читают её многие.
Георгий так и поступил. Три месяца каждые субботу и воскресенье Юрий обзванивал желающих меняться, составил картотеку, одним словом, проводил научно – исследовательскую работу.
- Это вы хотите обменяться? - раздался как-то вечером звонок.
- Да, - обрадовался Георгий.
- Меня Матвееское устраивает, поскольку оно расположено по Киевской железной дороге, а у меня дача – в Селятино. Я там кроликов развожу, их надо ездить кормить, несколько раз в неделю.
Теперь перед Юрием встала задача –обменять две маленьких квартирки кроликовода на намеченную квартиру около метро “Спортивная”. Началось опять изучение объявлений, а потом - многочисленные звонки. И вот результат - 29 апреля 1979-го года они переехали в дом на улице Усачёва, гораздо ближе к центру Москвы, рядом со станцией метро.
Улица Усачёва
Дом, в который переехали Георгий со Светланой – 1927-го года рождения. Один из первых домов, сооружённых для рабочих к десятилетию советской власти. Архитектор всего комплекса домов этого типа, расположенных по улицам Усачёва, Десятилетия Октября, Доватора и Кооперативной, обозначен в Большой Советской энциклопедии – А.И. Мешков, а инженер – Г.А. Масленников. Это было такое российское время, когда особо талантливые архитекторы уже уехали за границу, пока власть отпускала, а оставшиеся – уже боялись дать волю творческой фантазии. Работяги - строители и после десяти лет новой власти ещё не исхалтурились, не спились и не были развращены лёгкими деньгами. Поэтому хотя дом и не блистал архитектурными изысками, но построен был добротно: стены кирпичные – около метра ширины, перегородки и полы из хорошо высушенных досок – шестидесяток. Как-то совсем недавно при ремонте квартиры рабочие, делая “стяжку” на полу для укладывания керамической плитки, оголили одну из половых досок. Она была бело-жёлтая, как будто её только что отстругали ручным рубанком, и пахла сосной.
Из строительных украшений внутри квартиры можно было отметить арочные потолки в кухне и коридоре, а также тщательно вылепленные многоярусные потолочные бордюры.
Квартира была прежде коммунальной, со свисающими многочисленными проводами, обои не менялись много лет. Пришлось всё переделывать своими силами.
- Саш, что-то победитовое сверло садится, почему? – спросил Юрий у брата жены, с которым они вместе рубили в несущей каменной опоре “штроба” для скрытой электрической проводки.
- Да ведь раствор–то цементный, а замешивали на яичном желтке. Вот он и стал бетонным.
Окна - с одной стороны - выходили в приятный московский двор с многочисленными тополями, другая сторона смотрела прямо на иллюминированную букву “М”, над входом в метро. Георгий шутил:
- Мы теперь вечером не включаем свет, экономим, буква “М” освещает нашу квартиру.
Снова жилище Георгия и Светланы находилось рядом с Новодевичьим монастырём, ставшим им таким родным с юности. В этой квартире сын представил им свою будущую жену, сокурсницу Ларису. Когда они праздновали свадьбу, тоже в День Веры, Надежды и Любви, как и Георгий со Светланой, то пришли к стенам этого монастыря, хранящим непрерывную связь времён. Может, это святое место и благословило их на долгий брачный союз. Женаты они уже двадцать лет. На радость всем растёт внучка Машенька с волосами цвета червонного золота, как те обручальные кольца, которые когда-то подарила бабушка Георгию и Светлане.
Вот и замыкается круг, кольцо столичной семейной жизни двух человек. Вновь Георгий со Светланой обитают в уютном месте старой Москвы, недалеко от Новодевичьего монастыря. Опять, как и в молодости, каждое утро, особенно летом при раскрытых настежь окнах, слышны перезвоны с высокой, кирпичной, восьмиугольной колокольни.
Иногда, в субботу они заходят в Успенскую церковь за стенами монастыря, ставят свечки уже Покинувшим их и о Здравии Живущих.
|
|