КАК ТАКОЕ ОБЪЯСНИТЬ ?
- Ты все берешь? - подвалил худой под тридцать лет мужчина с холщовой сумкой в руке. - Не желаешь взглянуть?
- Что? - не понял я.
- Икона. У бабушки завалялась.
Поставив сумку, мужчина принялся срывать с дерева газету. Я пихнул его под локоть:
- К ментовке подошел бы и предложил свой товар ментам. Они бы его быстро оценили.
- А что? - вздернул тот голову со свалявшимися волосами. - От бабки наследство.
- Хоть от дедки. Документы есть?
- На что?
- На наследство.
- Снял и принес.
- Ясно, - пожевал я губами. - Давай спрячемся, чтобы глаз было меньше.
Редко кто не выпятит на показ грошовое, в основном, богатство. Вечно с вывертом, дурацким приплясом. Потом из ментовки тащатся жалкие, растерянные, так и не понявшие, за что их отоварили.
Мужчина освободил товар от газет, протянул мне. Мы примостились за бочкой, прислонившись к выступу в стене. Развернув тяжелую доску лицом, я определил, что икона писана церковными мастерами конца девятнадцатого века. Или еще раньше. Доска толстая, как бы выгнутая, сзади два неглубоких паза вдоль со вставленными в них неширокими планками. Если от времени начнет рассыхаться, чтобы не пошла трещинами. Верный признак, что икона не рядовая. Повернув дерево боком, заметил, что слой краски солидный, нанесен на густую белую основу, которой вначале покрыли заготовку. Основа смахивала на засохший пласт меловой пасты, алебастра. На яичный белок, наконец, когда им обмазывают пасху, только вынутую хозяйкой из духовки, заодно посыпая сахарной пудрой. Краски спереди потускнели не очень. Нимбы над как бы лакированными, светло-коричневыми ликами, отливали золотом, пурпурные одежды богов сменялись бархатно - синими. Главные держали в узких ладонях с длинными пальцами открытые книги. С неба золотисто - белыми тонкими лучами исходило божественное сияние. В воздухе порхали птички с веточками в клювах, кувыркались кудрявые розовые ангелочки с крылышками за спиной. Идиллическая картина рая, или совещания земных святых по какому-то поводу. В середине восседал на троне в свободных одеждах старец с пушистой седой бородой. Властно-бесстрастное лицо не выражало эмоций, взгляд прямо перед собой. Над головой сиял золотой нимб, в руках он сжимал темный католический крест с одной поперечной перекладиной. Я и раньше не замечал, чтобы святые прислоняли к груди православные, с несколькими поперечинами, кресты. Письмо не похоже ни на примитивное донское, ни на руское, больше напоминало греческое, основательное. Доска имела размеры сантиметров пятьдесят на шестьдесят, толщиной не меньше пяти. Красной краской старославянской вязью по иконе была надпись, разобрать которую не представлялось возможным. Посопев, я перевернул образа тыльной стороной. Но и там художник или художники не запечатлели автографов.
- Не знаю, что молвить, - пробормотал я. - Доска интересная, да кто бы подсказал, что из себя представляет.
- Бери и дело с концом, - закуривая новую сигарету, пошевелил ключицами мужчина в поношенных брюках, в грязном пуловере. - Я предупредил, икона старинная, стоимости никто не знает.
- Почему решил продать? Старые работы обладают свойством возрастать в цене. Слыхал про аукционы в Англии?
- Ясное дело, Сотбис…. Доставать начала. Прочие нормальные, а эта… Выпью лишнего, видения красочные, словно белка накрывает.
- Пока бухать не бросил, самого прихватывала. Но с чего ты взял, что икона имеет отношение к гальюникам? - ставя доску на порожек, поднял я глаза на алкаша. - Кстати, когда накатило в первый раз, я тоже связал видения с намоленной в углу иконой. Даже лампадку купил, пристроил на палочке. По праздникам фитилек зажигал. Потом она вроде действовать принялась. От греха подальше продал.
- Чего спрашиваешь? Если есть спрос, покупай и сбагривай, - мужчина отошел в сторонку, выпустил клуб дыма. Кинул через плечо. - Думай, деньги твои.
Я провел пальцами по верху крашеного дерева, ковырнул ногтем белую основу. В памяти всплыл случай. Тогда я бухал, за самогоном в ночь - полночь бегал к хохлушке через двор. Однажды запустила в прихожую, взяла сто рублей - деньги еще не обменяли на тысячные -положила в складки ночной рубашки и пошла в комнату отсчитать сдачи и принести бутылку. Бумажка упала на пол. Я поднял, запихнул за штанину, в носок. Через минуту послышалось бормотание, хохлушка выскочила в прихожую, уставилась на меня. Толстая, с трудом переводящая дух.
- Ты отдавал деньги? - спросила она.
- Сама брала. Сунула в ночную рубашку.
- Да помню я все, - зарыскала носом самогонщица. - Куда они делись…
- Отнесла в комнату. Сказала, принесешь сдачи и бутылку самогона.
Из спальни выполз вечно поддатый, такой же безобразный сожитель. Вдвоем они принялись обнюхивать углы в прихожей. Затем в квартире. Вернулись в переднюю, перетрясли вещи с ног на голову. Заставили меня расстегнуть курточку, рубашку. Я снимал ботинки. Оставалось сбросить штаны и показать задницу.
- Я отдам сдачу и бутылку, - плюхнулась на табурет самогонщица. -Лежат где-нибудь, воткнула и забыла. Иди.
Вышел я от хохлушки довольный. Обмануть бегемота никому не удавалось. В то время мною владел чисто спортивный интерес. Но с того случая хохлушка взялась отказывать. Мол, иди, знать не знаю. Поэтому в следующий раз, через время, пошли с Людмилой. С нею впустила. Передав бутылку, спросила:
- Говорят, ты иконами занимаешься?
- Вообще, да, - не стал отрицать я. - А что?
- Привезли из деревни. Родственники умерли, - женщина смахнула с лица прядь седых волос. - Купи, недорого продам.
- Покажи.
Самогонщица вынесла икону под пыльным стеклом. Сантиметров семьдесят на полметра. Толщина все пятнадцать. Внутри проглядывалась Дева Мария с маленьким Иисусом на левой руке. Прописаны только голова, руки и лик младенца с ладошками. Остальное покрывало сусальное золото, по бокам искуственные цветы. Одежда, аура над Девой и младенцем из той же фольги. Дерево было старым, звенело. Скорее всего, не земляки привезли уцелевшую от умерших родственников икону, а кто из алкашей расплатился за бутылку самогона.
- За сколько хочешь продать? - осмотрев коробку, спросил я.
- За сто рублей, - дернула кистью баба. - В Бога не верю, а место занимать - кому оно надо.
Расплатился с самогонщицей. На улице было холодно, морозно. Икону завернули в тряпицу еще в прихожей у хохлушки. Перешли двор, открыли дверь в мою квартиру. Я взялся за молоток, плоскогубцы, отвертку. Не терпелось узнать, какой мастер приложил руку. Поддатым был еще до похода к самогонщице, когда пришел и оттаял, немного развезло. Пока выдернул гвоздики, выдвинул стекло, разобрался в хитросплетениях фольги, на тонких проволочках пыльных цветов, наконец - то, перевернул источенную древесными паразитами доску на обратную сторону, потому что на лицевой надписей не обнаружилось, захмелел окончательно. На тыльном боку тоже никаких автографов старых мастеров. Посидев над раскуроченной коробкой, я добавил полстакана самогона. Запах пыли щекотал ноздри, першило в горле. Под молчаливым присмотром Людмилы затеялся ее собирать. Доска с ликами была небольшой, едва держалась на дощечках с планочками, соединявших ее с корпусом. Пришлось повозиться. И все равно многое скомкалось. Отложил икону до утра. На дворе была ночь. Выключил свет и полез на Людмилу. Когда почувствовал скорую разрядку, вдруг почудилось, что вместо подружки под меня легла бабушка, которая воспитала с шести месяцев и которую звал матерью. Она прилетела из пространства, то ли скользнула во внутрь любовницы, то ли подставилась сама. Воздержаться от семяизвержения было невозможно. Так и затолкал, растерянный, напряженный. Испуга не было. Через положенное время родился Данилка, оказавшийся младше внучки.
Небритый худой клиент в поношенной одежке продолжал смолить сигарету в стороне, цыкая слюной под ноги, неторопливо оглядываясь по сторонам. На сумку с товаром не смотрел, словно она перестала его интересовать. Я ковырнул носком ботинка небольшой камешек, задумчиво провел ладонями по вискам, по лицу. В груди никак не могло улечься возникшее не из чего чувство легкого дискомфорта. Накрытые тенью, падающей от жестяной бочки, матово отсвечивали потертые лики святых. Волна воспоминаний накрыла вновь. Еще случай каким-то образом получился связанным с иконой.
После наваждения с появлением умершей матери, я прибил в углу подставочку, поставил на нее собранную доску. Повесил лампадку со втулочкой под фитиль. Пригласил приятеля-дизайнера, у которого брат был художником. Снова разобрали коробку по частям. Товарищ заявил, что сие призведение искусства ничего из себя не представляет, потому что прописано неграмотным художником в малоизвестной мастерской. Если бы икона оказалась покрыта краской вся, а краска замешанной на соках трав, яичных белках, тогда бы привел друга из Германии, и разговор пошел бы за цену. Немец работает на трейлере, ему нетрудно спрятать ее в автопоезде. Но доска похожа на обычную кустарщину. На этом я успокоился. Налил в лампадку масла, стал зажигать фитиль по церковным праздникам, осеняя себя крестным знамением, кладя поклоны Деве Марии с ее сыном - Богом. Выпивал все реже, привычку решил искоренить. Однажды ходил по комнате, размышляя, откуда родом предки по материнской линиии. Про мать и бабушку знал из скупых рассказов самих “врагов народа”. Помнил прабабушку, старуху за восемьдесят лет, перед которой пацаненком выкидывал колена под хлопки в ладоши. Но где родилась, понятия не имел. Революция и Отечественная перемешали людей так, что самого себя бы не потерять. Я ходил по комнате, вспоминая моменты откровений старших. Прошедшие сталинские лагеря родители наложили отпечатки и на выросших при царе, не закабаленных коммунистическими идеями, старших предков. Слова лишнего нельзя было вытянуть. Вдруг услышал тихий голос. Он проникал в самое сердце, так что язык мог оставаться без дела. Возник образ прабабушки, несколько раз произнесший " …стосово …стосово". Звуки едва различались. Переспросил душой, что она хочет сказать. И снова в ушах: “… стосово”. Она была рядом, но сигнал оказался очень слабым. Присоединились еще несколько голосов. “…истосово, …истосово”. Я напрягался, но откуда родом прабабушка, разобрать не мог. Наконец, слаженный хор достиг цели. Я различил: “Христосово”. На столе лежали словари, энциклопедии, карты. Перелистав массу литературы, опустил руки. Понял, что за семьдесят лет коммунисты переиначили тысячи названий городов и сел, увековечивая имена своих вождей. Тем более, несовместимое с политикой Советов название Христосово. Души тоже замолчали, хотя не улетели. Я лег на одеяло, поднял голову. Не знаю, сколько пролежал, когда заметил, что на потолке проступает ночное небо со множеством ярких звезд. Меня не раз до этого случая посещали видения, поэтому страха, как такового, я не испытывал. Небо разделилось упершимся с неба в землю световым столбом, в центре которого горизонтально вращалась звезда Давида. В левой части светил было много. В правой осталось несколько крупных красных точек. Одна из них, справа, вдруг сорвалась, влетела в столб, прошила звезду Давида и за ней вытянулась в фигуру Иисуса Христа в красных боевых одеждах, в сверкающих латах. Ступив на землю, он принял нормальное, человеческое, состояние, в руках появился длинный меч. Невидимый хор запел на древнееврейском языке мелодичную песню. Или молитвы. Или гимны. В словах повторялось имя “Езузус, Езузус”. Много позже я узнал, что в западных странах Иисуса зовут именно так. Он был загорелый, не совсем похожий на то изображение на иконах, которое люди привыкли видеть. Стоял на невысоком, поросшем травой, холмике и пел со всеми, размахивая при этом мечом. Как бы показывая могущество. С левого боку, ближе ко мне, возникло широкое дерево, обнесенное листвой. Под ним сидела женщина в белой накидке. Она пела и раскачивалась в такт, повернув голову к Иисусу. Действие происходило на холмистой, по краям поросшей кустарником, долине с небольшими возделанными полями. Женщина в древних темных одеждах протянула кисти в сторону Христа. Он сделал шаг навстречу и начал быстро уменьшаться в размерах. Пока доспешил, превратился в младенца на руках матери. Не переставая петь, Дева Мария - это была она - покачивала сына на раскрытых ладонях. Из-за кустов выскочил в чалме и шароварах, в блестящей свободной рубахе, заросший черной бородой сарацин с кривой саблей в кулаке. Он предпринял угрожающее движение к богородице с ребенком. Защищаясь, она подняла руку, не прекращая пения. Продолжал исполнять мелодию и невидимый хор, только усилился звук. Сарацин, потрясая оружием, снова выдвинулся из кустов. Младенец соскользнул с ладоней матери, пробежал небольшое расстояние до холмика, на котором до этого стоял, на бегу вырастая во взрослого Иисуса Христа. И опять мужчина в коротких красных одеждах, с мечом в руках, подхватывает молитву или гимн. Он снова был мощным, уверенным в себе воином. Сарацин исчез. Невдалеке возник дворец из камня, с колоннами. Иисус поманил меня. Я встал с кровати, пошел рядом. На высоких серых ступенях сидела группа одетых в темные одежды людей с узкими еврейскими лицами. Они пели. Среди них, на верхнем выступе, находилась прелестная девочка с ангельской улыбкой в длинном темном балахоне. Ей было лет шесть. В моем облике девочке что-то не понравилось. Не сумев пересилить себя, она поморщилась. Снова отозвалась ямочками на щеках. И опять что-то заставило ее покривиться. Девочку грубо столкнули с верхней площадки. Появилась другая, менее привлекательная, с узким личиком и с устойчивой улыбкой. Первая девочка была круглощекой с большими глазами. Взойдя по ступеням между расположившимися на них людьми, мы вошли в громадный высокий зал. Иисус обвел вокруг рукой, показывая великолепие. Скорее всего, это был дворец еврейского царя. Осмотрев его, мы возвратились назад. Я молча лег на кровать. Хор не переставал исполнять произведение. Иисус тоже пел. Наконец, он взмахнул мечом, переломил его плашмя о колено и бросил обе половинки мне под правую руку. Я лежал не шевелясь, слезы благодарности растеклись по щекам. Иисус приблизился к световому столбу, вошел в него, вытянулся, устремляясь ввысь. Пролетел сквозь звезду Давида. В то же мгновение, только с левой стороны темного неба, навстречу сорвалось несколько мелких белых звездочек. Иисус смешался с ними и вся горстка светлым пятном вознеслась к общему рою. И где звезда, с которой миг назад Иисус Христос спустился на Землю, или сам он был той звездой, не узнал бы никто никогда. Они стали одинаковыми.
Я лежал на кровати и плакал от счастья. Есть Бог, есть. Я его видел. Затем поднялся, опустился перед иконой в красном углу на колени, начал креститься с неистовой силой. Не было сомнений в существовании Бога. Слезы благодарности заливали лицо, я громко шептал:
- Слава тебе, Господи! Слава великая. Ты есть на самом деле. Я в тебя верю! Ничего мне не надо. Я благодарен тебе за то, что ты есть!
Такое видение посетило меня однажды. В то время я не пил, даже бросал курить
- Забирай. Прошу недорого, - загасив окурок, пробурчал мужчина.
Я откачнулся. Связываться с доской разонравилось напрочь. Если допустить, что купил бы, это могло означать одно, до конца дней решил замаливать грехи. Пришлось бы бросить прекрасный, одновременно безобразный, безумный мир. А в нем столько соблазнов, возможностей, что исчезать в монахи, в отшельники было противно сущностным соображениям, несмотря на то, что после видения Иисус возник еще раз. Он был облачен не в боевые доспехи с панцирем и латами, мечом, красным плащем за спиной, а в темно - коричневое рубище, и, как в начале, с непокрытой головой. С недовольным выражением на лице, ходил он взад - вперед за стеной из терновых кустов, ворча что-то себе под нос, весь ушедший в себя. Дальше расстилались обработанные поля, разделенные на прямоугольники межами, светло - зеленые холмы с темными рощами. Едва не идиллическая картина где-нибудь на среднем Востоке. Несмотря на раздосадованный вид, Иисус не выглядел сломленным. Во всем облике присутствовала стальная воля. Показалось, что неудовлетворен Сын Божий поведением людей на Земле, их поклонению сиюминутному. Но не вечному.
В Библии сказано:не сотвори себе кумира. Это значит, хоть бейся лбом об пол, или будь равнодушен к портретам с изваяниями, куполами, главное не в этом, а в том, о чем душа пытается намекнуть. Познай себя.
КАКОВЫ МЫ , ТАКОВ И НАШ БОГ !
… На небе Армагеддон. Закованные в латы души - воины потрясают оружием, грозят стоящим через неширокое поле другим душам -солдатам. Перед войсками на конях носятся всадники с перекошенными яростью лицами. Подогревают каждый своих. Но действий не предпринимают. Видно, война между верующими и неверующими, между неверными и правоверными началась давно. Убывающие ратники пополняются душами с земли. Привязавшись мыслью к младшему сыну Даниилу – на остальных детей надежды нет– я взлетаю на небо. Покружившись над противными сторонами, профессионально отмечаю, где какой полк разместить, какой отряд спрятать в засаде, кого пустить в лоб, потому что вооружение потяжелее, выглядят поупитаннее. Снова возвращаюсь на землю, ложусь на кровать, которая находится в довольно чистой, светлой комнате в полуподвальной квартире дома в несколько этажей. Напротив светлеет окно, к двери на улицу с правой стороны ведут каменные ступеньки. Вдруг замечаю рядом юного паренька, еврея по национальности, признающего и уважающего меня до нельзя.Спрашиваю, куда подевались его друзья. Юнец объясняет, что разошлись по делам, а его оставили отвечать за меня, как бы защитником. Родителей у него нет, он искренне восхищен моей силой, талантом, главное, умом. Как разумно распорядился отдельными частями христианского войска, с подобной расстановкой победа будет за воинами Христа. И почему бы мне действительно не стать во главе всего войска. Я отвечаю, что на небо рано, несмотря на то, что понемногу становлюсь не в меру пьющим. Пора завязывать. Парнишка ластится, уговаривает, выделяет сильные, приятные и самому, стороны. Я не соглашаюсь все равно. Неожиданно осознаю, юнец направлен за тем, чтобы забрать мою душу на небо. На земле, в нашей стране, какой год не может взять разгон провозглашенная перестройка. Люди мрут тысячами, миллионами. Кто от голода, кого убили. Больше от протравленной, технической, водки. Пьют от безысходности, конца этому не видно. Так вот из какого народа собраны войска! Алкоголика долго уговаривать не приходится. Сам не рад существованию. Нашептал несколько ласковых слов, он и согласился, занял место в рядах душ – ратников. Про Армагеддон было написано в книгах, что он начнется в конце двадцатого, начале двадцать первого столетия. Неужели мудрецами заранее было все спланировано, а теперь назрела необходимость губить народ, снова русский. Даже на небе отправлять в бой за идеи, за божества, никогда никем не виданные и недоказанные? Открытие возмутило до глубины души. Мало вам пакостей на многострадальной родине с ее возникновения, и сейчас не оставляете в покое. Засланный шпион не один, много их бегает от угла к углу, крадя доверчивые души. Я скинул на пол еврейского юношу. Но отвязаться оказалось не так просто. Не успею задремать, на секунду задуматься, как он снова лежит в кровати, принимаясь за те же дифирамбы. Я понял, что не справлюсь, что он уговорит отправиться на небо. В который раз отшвырнув юнца, вскочил с кровати, выбежал на улицу и обратился к Богу. Над двух или трехэтажным домом возникло белое мягкое божественное свечение. Вырисовался образ благодушного Господа, могущественного, одновременно как бы рассеянного. Я стоял на залитой светом небольшой, окруженной невысокими домами, площади, по углам которой таились длиннолицые шпионы. Громко пересказав жалобу на парнишку, потребовал защиты и справедливости.
- Достал, говоришь? – добродушно загудел православный Господь. –Ступай домой, я пришлю охрану из ратных людей. Из стрельцов.
Я вернулся в комнату, лег на кровать. Через малое время возле входных дверей, даже в комнате, возникли одетые в длинные красные кафтаны с рядами золотых веревочек между пуговицами, в островерхих, подбитых мехом, шапках, удалые стрельцы, каковых видел в фильмах про Ивана Грозного. Отклонив блестящие секиры на длинных деревянных ручках, они приняли сторожевые позы. Я повернулся на бок, утомленный, попытался заснуть. Очнулся быстро. Возле снова лежал тот самый юноша с теми же притязаниями. Собравшись в кружок, стрельцы – охранники за окном соображали на троих. Защитнички, возмутился я. Сбросив вербовщика на пол, опять выскочил на площадь. Весь в своих мыслях, Господь продолжал благодушно улыбаться, рассеянно поводя громадными голубыми глазами вокруг себя. И сам он был волосатый, бородатый, с крупным носом, со здоровым цветом круглых щек, с сочными губами под густыми усами. Указав на стрельцов, затем на подосланного шпиона, я отвязался по полной программе, мол, так меня, православного, обратят в иную веру и заставят служить под чужими знаменами.
- Ах они… такие – рассякие, - как понарошке рассердился Господь. – Вот я им задам. Ступай, сын мой, сейчас они возьмутся за обязанности.
Я примостился поверх постели. Сна уже не было. Поддатые стрельцы, для вида поторчав на постах, покинули их, и продолжили глушить водку. Вместо пацана раскованной походкой ко мне приближалась красивая женщина, издали стараясь произвести впечатление. Я сообразил, у юнца не получилось, кто-то из руководителей решил провести передислокацию. Женщина или зрелая девушка лет до тридцати, не успела подойти к кровати,как я сорвался на такую площадную брань,что она остановилась, с удивлением воззрилась на меня. Вид ее говорил, она знает, что я на подобное никогда не был способен, всю жизнь вел себя с женским полом учтиво и любезно. Я снова разразился неуправляемым речитативом, состоящим из одной нецензурной брани, обозвал особу последними словами, вдобавок сильно пнул ногой. Подобного снести она не могла, отступив от постели. Я бросился к выходу, подняв голову кверху, сжал кулаки, всем видом показывая, что рано мне на небо, не желаю плясать под чужую дудку. Православный Господь все так-же восседал на небесном престоле. Кажется, он ничего не сказал. За его спиной неторопливо занялся более нежный, мягкий божественный свет. Проявился Бог с узким лицом, с длинной белой бородой, темными щеками. Он выглядел собраннее, мудрее первого. Лик был бесстрастным. Величественно возвышался он над православным как бы в глубине неба. Наверное, он не произнес ни слова. Я наполнился благоговением, мысленно осознал, что на земле необходимо за что-то зацепиться. Появившаяся сбоку старшая дочь чуть шевельнулась,осталась на месте,показалось, даже немного отстранилась. Сын Сергей сделал несколько шагов, остановился тоже.С другой стороны площади заспешила Людмила с Данилкой на руках. Он был крошечным, годик, наверное. Соскочив на землю, сын уверенно устремился ко мне на руки. Вот кому я оказался необходим. Еще внучкам. Литературе. Душа заняла законное место, я почувствовал себя на земле тепло и уютно. Прижав сына, посмотрел на небо. Оба Бога медленно растворялись. Я понял, что для каждой нации, народа, этноса имеется Бог свой. Но есть общий Господь, объединяющий Богов и людей с планеты Земля под могучими крылами.
Еще подумал, что православный наш Бог такой же, как все русские – широкий, добродушный, благостный. Не собранный, что ли.Может быть, не брезгующий пропустить стаканчик, как большинство из нас. Но в меру. Ему я не изменял, хотя ругался с ним капитально. Был случай, когда возник буддийский монах. Он сидел маленький, на полу, в позе лотоса. Спросил без слов, мол, я с ними? Ведь я читал эзотерическую литературу, учился на экстрасенса, узнал про реинкарнацию, посещали и видения потусторонней жизни. Появление монаха было таким неожиданным, что тогда я машинально ответил утвердительно. Но тут-же поправился, сказал: я православный. Не стоит подлавливать подобными приемами. Веру свою человек должен найти, понять и принять сам. Да, наша вера громоздкая. Но лично я человек крещеный.
Вот такое видение посетило меня однажды, заставив сделать вывод: какие мы, таков и наш Бог..
НА ВСЕ ВОПРОСЫ ОТВЕТЫ ЕСТЬ . КРОМЕ ГЛАВНОГО .
Или так устроен мир. Здоровые чаще покидают его, хилые улитками доползают до финиша. Но какой мудрец подскажет, где пустяк, а где крупица золота! Все зависит от изначально внедренной Природой матрицы. Души. Редко от отца с матерью, от учителей. Душа…Душа…Странные мысли заполнили голову, заставив раствориться окружающий мир. Не раз подбирался к этой теме. Не единожды на ней спотыкался. И все - таки…
...А если мы идем по извилистому, главное, ложному пути? Все намного проще. Снова возьмем человека. Он двигается, думает, живет до тех пор, пока в жилах течет кровь. Кровь застывает, человек умирает. При чем здесь душа? Кто ее придумал, где находится? Вот телевизор. Он набит радиодеталями,другими модулями,как смертный органами. Если воткнуть вилку в розетку, ящик заработает. Можно переключить на разные каналы, сделать тише, громче, ярче, темнее. Телевизор действует от электроэнергии.Это кровь,снабжающая узлы питательными веществами. Как человеческая кровь его внутренности. Если отключить ток, ящик умрет.Где у телевизора душа?Среди диодов с триодами?Еще странность Побывавшие за порогом смерти люди рассказывали, что уходя из бытия, они летели по длинной трубе, тоннелю, в конце которого виднелся выход, светился божественный свет. Когда выключаешь некоторые марки телевизоров, особенно ламповые, яркость со всей площади собирается как бы в световую трубу, превращаясь в светящуюся точку в центре экрана. Дальше о ее полете в глубь прибора ничего не известно. Но не наводит ли это на мысль об аналогии с умирающим мозгом? Если человек уходит из жизни при памяти, мозг отключается тоже постепенно. Как экран в телевизоре. Тогда о какой душе заводить разговор, когда вещи собраны по образу и подобию самого изобретателя - человека. Поршни в двигателе внутреннего сгорания работают как клапаны в человеческом сердце, насосы гонят по трубам -жилам воду, нефть. Кровь. Шатуны на колесах электровоза пашут как локтевые, коленные суставы. Современные компьютеры уже способны заменить мозг. Примеров много.
Ответа на один вопрос как не было, так и нет. А есть ли у человека душа, если о ней столько разговоров? Может, он всего лишь такая же, как те железные, машина. Только биологическая.
И еще, совершенно не существенный, вопрос. Телевизор получает ток от розетки. А где находится подключатель для человека? Впрочем, сейчас выпускается множество приборов, работающих от батареек. Логично допустить, что человек рождается с аккумулятором, позволяющим функционировать без подпиток до семидесяти - восьмидесяти лет.
Но телевизор сделал человек. Он придумал и батарейки. А кто сотворил?..
Совсем просто. Вначале планета состояла из газа. Он уплотнился, стал водой, которая, в свою очередь, утвердилась в земную твердь. Вселенную, буквально все, пронизывают короткие волны. Вода набегала на сушу, качала атомы, молекулы.Через миллиарды лет они проснулись, потому что в движении Жизнь. Сбросили панцырь, перевоплотились в инфузорий. Чтобы не быть унесенными течением, отрастили лапки. Уцепились. Возгорелась цепочка развитий, докатилась до человека - разумного. Миллиарды лет для Вселенной - всего ничего. Земле пять миллиардов лет. Человекоподобному существу пятьдесят тысяч лет, а цивилизации вовсе семь тысяч. Только в последние ничтожные один - два века люди шагнули по пути прогресса на невиданные в его - народа - истории высоты. До космоса. Неизменным остался главный творец. Волной набегающий и откатывающийся Поршень. Ему возносят молитвы все религии мира. Туда -сюда, вверх-вниз, вперед-назад. Короткими волнами… Противоречивыми. Чтобы не забывать, не отрываться от главного - Матрицы. Истины.
Существа разумные развились по закону Природы, Вселенной. Откуда взялись волны? А кто сотворил?…
Да есть ли все это на самом деле? Душа, загробная жизнь, Сам Господь! Не придумали ли мы Непознаваемое сами? Не потому ли оно Недоказуемое, что доказывать нечего? Возьмем йога. Ведь он не общается с высшим Разумом. Он уходит в подсознание. То есть, в замкнутый круг. Как в "Солярисе", хорошо экранизированном Тарковским. Герой не возвращается на Землю, потому что планета не отпускает его. Так и мы вертимся в небесных сферах с божествами, другими измерениями в себе. Не выходя за границы собственного мозга. Черепа. А вокруг натуральная обыденность. Простая Жизнь, не оставляющая нас ни на шаг. От Рождения до Смерти…
НАЧНИ С СЕБЯ !
Я думал, что для людей Хозяин один - Бог.Судьба каждого в его руках. Если человек споткнулся, сломал руку или ногу, кто виноват? Кто подложил камень на дорогу в тот момент, когда он стремился к мечте? Был-была кормильцем в семье? Кто наградил смертельной болезнью, отобрал единственного ребенка, лишил нажитого? Сам человек? Невнимательность, глупость? Где был Бог, к которому тянутся, просят здоровья и благополучия? Он добровольно возложил на себя обязанности заступника живого существа, вошел в каждый дом, в душу. Наконец, Он взял на себя грехи человеческие. Почему Он не убрал камень, помешавший осуществить мечту? Почему не излечил от смертельной болезни? Значит, надо не взывать бесполезно к Богу, а винить его в своих бедах. Так будет правильнее.
Господь любимые создания заставляет страдать. Чем больше любит творение, тем сильнее бьет. Отсюда неутешительный вывод, тот, к кому тянемся всеми фибрами души, кого любим, безгранично доверяем - является садистом. Страдания созданных им тварей доставляют ему удовлетворение. В то время, как Господь обязан вершить обратное. Так есть ли Бог? Или это гениальная выдумка коммерческих фирм, не одно тысячелетие приносящая железные, баснословные доходы. Не лучше ли для того, чтобы Человек надеялся на себя, признать, что Мир, Жизнь, держатся на противоречиях. Бог ни при чем. Природа бескомпромиссно сохраняет Паритет. В этом заключается смысл Жизни. Иначе-в одну или другую стороны - Смерть. Сон Брахмы. До первого дуновения, вздоха, слова. До первого поцелуя беззащитных, беспомощных, безгранично любящих друг друга, одинаково нелюбящих, живых существ. Мы сами хозяева Жизни, которую дарим себе сами. Нужно как собственное сердце щадить, оберегать едва теплящийся в наших руках огонек Любви. Не стоит ругать Бога, которого нет. Любовь и есть и Жизнь, и невидимый Бог. Который есть.
А если так, если Бог и есть, и нет, кто конкретно виноват в моих бедах, несчастьях? Кто подкладывает камни, переходит дорогу? Мешает жить так, как хочу я, при этом не нарушая человеческих законов? Кто, допустим, не дает издать книгу, какую желаю сам? Препятствует ее прохождению в народ? Кто, наконец, руководит обществом? Маленький директор издательства. Большое правительство. Вот кто виновник бед и несчастий. Почему стремимся оболгать себя, близких и родных? В конце концов, погоду, но не бездарно руководящих нами. Давайте выбирать достойных. Меньше станет бомжей, воров, отморозков. Как в Англии или во Франции. Они не переведутся совсем. Но их будет меньше. А если в доме вони меньше, то дышать легче.
|
|