Роза алая застыла на ладони‚
Зацепив шипом за боль руки;
Понесли безудержные кони
Страсть поэта к омуту реки‚
Где ни переправы‚ и ни брода‚
Где слова значенья не сулят…
Высекали ритмы из породы
Резвые копыта жеребят.
Терпкость мук и тщетность наслаждений
Он познал - рифмующий творец‚
Спрятав груз терзаний и сомнений
В свой заветный черновой ларец.
Но однажды‚ вдруг сорвав одежды
С лиры целомудренной своей‚
Обнажил он тайные надежды‚
Боль ночей и несусветность дней.
И‚ достигнув полного блаженства‚
Дописал строфы последний слог‚
По дороге к Музе Совершенства‚
На излёте прожитых тревог.
Другу – художнику
Спился художник,
поэт и безбожник,
бабник и друг.
Спился родимый,
рифмой гонимый
в замкнутый круг.
Здесь, на чужбине,
славное имя –
выстрел пустой.
Спился от горя,
мыслей и боли,
спился родной.
Взрослая дочка –
последняя точка.
Кто разберёт?
Нервы из стали
рваться устали –
вот он и пьёт.
Сколько осталось?
Много ли, малость?
Загнанный зверь
Жив, пока пьяный,
чувствуя раной
близость потерь.
Поражение
Шумно правит бал мирской Сатана,
А поэту-лирику давит грудь.
И межой проложена белизна,
Что зовется издавна: Млечный Путь.
Там кисельно пенятся берега,
Там ладьи плывут в молоке.
Моя жизнь прекрасному отдана,
Не продам и часть ее Сатане.
Мне перо гусиное и чернил
И бумаги лист, чтоб писать...
Я вам столько россыпей сочинил,
Звал потрогать их, посчитать.
Но напрасна боль моя — суета.
И звучит то реквием, то хорал.
Люди гибнут радостно за металл —
Значит...
я Ему проиграл.
Конец литературы
Они появились в эпоху, которой не нужны, которая не читает. Валерий Сердюченко
Листки стихов ходили по рукам,
Их тайно и восторженно читали,
И в белый, рифмой вымощенный, храм
По записи достойных допускали.
Поэт был исполином, слыл мессией...
Под ветром слов, от боли трепеща,
Светила послепушкинской России
Зажжённая поэзии свеча.
Творец от Бога – выше человека,
Эмоции ума дарил стихам,
Но миновала в спешке четверть века,
И вот стою я, подпирая храм
Уже пустой, как паперть в день забвенья,
С талантом, скомканным в кармане заточенья.
|
|