Посвящается Диме Клейну
Ниньзя был небольшого роста и очень собранный. Ниньзям иначе нельзя. Иначе – не спрятаться под татами. Сразу найдут. И все. Харакири.
А ниньзя жизнь любил. И суши. Суши он любил даже больше. Потому, что жизнь – всего одна, а суши – разные. И сашими ниньзя любил. Но – меньше. И сакэ. Но саке ниньзям нельзя. Это ему старый мудрый сэнсэй сказал. Перед тем, как показать настоящее харакири. «Сакэ и харакири – две вещи несовместные», грустно сказал сэнсэй, и его острый самурайский мечь поставил жирную точку в этой мудрой мысли.
От сэнсэя ниньзе остались только старенькое черное кимоно с печальным драконом на спине, старинный меч с рукояткой, поцарапанной о камни Фудзиямы, нецкэ, изображавшее толстого мудреца с чашкой чая и фарфоровая чашка для чайной церемонии.
Эти памятные подарки ниньзя всегда носил с собой. В заплечной сумке из рисовой соломы. Кроме, конечно, меча. Кимоно он надевал только в особых случаях. Когда шел на особо опасное задание. И грустный дракон грустно смотрел, как очередной счастливец, ужаленный древним клинком медленно опрокидывается навзнич на ирисовой поляне, благодарно глядя на своего избавителя от ненужных забот суетного мира.
Так было всегда. Всегда одинаково. Всегда красиво. Синие ирисы на берегу прозрачного ручья. Зеленые ветки уже отцветшей сакуры. Миниатюрные квадратики рисовых полей ступеньками по склону. Благодарная жертва. Благодарный заказчик. Чистый здоровый воздух. Покой и мир в душе.
Но сегодня с самого начала что-то не заладилось. Что-то необычное отвлекало ниньзю, мешало ему войти в резонанс, настроиться на волну ручья и ирисов. А без этого его работа превратится в обычный бандитизм и позор покроет и его, и весь его род до десятого колена, включая женщин, детей и даже двоюродных братьев, давно живущих в Сан-Франциско.
Ниньзя перепробовал все известные методы сосредоточения, которым его когда-то учил старый сэнсэй. Он сосчитал от одного до ста. Потом от ста до одного. Медленно вдохнул и быстро выдохнул четыре раза подряд. Закрыл глазва и представил себя ледяной вершиной Фудзи. Открыл. Ничего не помогало. Резонанс не наступал.
Звук шагов тяжело вооруженного самурая по гальке ручья тревогой отозвался в неготовых к священному удару ушах ниньзи. Сердце его запрыгало, как жаворонок в клетке, пот выступил на лбу, и струйками побежал за шиворот из под красной повязки с черными иероглифами.
И тут он понял причину этого всего. Стрекоза, большая стрекоза с голубым как ирисы тельцем, серыми крыльями и выпуклыми блестящими глазами висела над тропинкой, как раз в том месте, где вот-вот приближающаяся жертва должна была встретить свой освобождающий удар клинка.
«Кыш, кыш, пошла, кыш...» - сквозь сжатые зубы прошипел ниньзя по японски.
Стрекоза не улетала. Шаги приближались. Ниньзя попробовал достать нахалку мечом. Он тысячу, нет, десять тысяч раз практиковался в этом, в общем-то элементарном для профессионала, упражнении. Сколько мух рассеченных надвое в полете, сколько волосин, сколько железных подков и похожих на большие грибы парковочных автоматов пали жертвами удара-молнии. Но стрекоза, как посланница сил, более великих, чем все, с чем раньше встречался ниньзя, легко, и как бы играючи и дразнясь избегала встречи с молнией. Более того, она кружилась над стремительным клинком, и мир ниньзи кружился вместе с ней, рассыпаясь на тысячи блестящих холодных осколков.
Ниньзя уже почти забыл о цели. Боль, обида, жалость к себе, ненависть, да темная низкая ненависть переполняли его. Часть его сознания, та, что еще хранила слова сэнсэя, шептала, говорила, кричала – «Ненависть хуже сакэ. Только мир и любовь хранят душу!»
Но другая часть, уже не в силах вынырнуть из-под налетевшего цунами темных страстей приказывала: «Убей, убей, убей!».
В этот удар он вложил все, чему его учил сэнсэй, все, что он постиг сам и больше того. Это была не молния, но тысячи молний слившихся в одну. Лезвие меча надвое разрезало сразу ставший вязко-упругим воздух и эхо удивленно ответило с ближних и дальних холмов. Стрекоза неуловимым поворотом крыльев спланировала на ближайший цветок и села там, иронично глядя на него, и как бы приглашая продолжить.
За этим странным занятием ниньзю и застал гуляющий после лекции о лирике Басё профессор соседнего университета Нииши Огава, девяносто шестой мужчина в известном самурайском роду Огава.
Вид одетого в черное одинокого коренастого ниньзи, красиво, даже где-то гармонично размахивающего настоящим старинным мечом поразил Нииши. Давно забытые, но хранящиеся на генетическом уровне образы прошлого возникли в его памяти, плавно переплетаясь со стихами любимого Басё.
Над спящим ручьем
Танцует с мечом
Неугомонный ниньзя.
И стрекоза танцует
Вместе с ним.
...
Еще много стихов прочитал ниньзе профессор вечером того же дня в своем уютном пергаментном домике, окруженном икебаной миниатюрных сосен. Ненужный более меч отражал огонь очага. Толстый нецке-мудрец, подарок профессору от ниньзи, одобрительно наблюдал, как крепкий, правильно заваренный чай наполняет прозрачные фарфоровые чашки.
Танцуй, танцуй, стрекоза.
Там, где ты танцуешь,
Отступает смерть...
<01/28/06>
|
|