Вольдевей
АНГЕЛОВЕДЕНИЕ
Рассказ
Те, кто живет в районе трамвайного парка на Безымянке, знает эту забегаловку. Называется она «Морской прибой». Насчет моря здесь явное преувеличение. До ближайшего Жигулевского моря часа три езды на электричке. Да и какое там море, запруда перед плотиной гидроэлектростанции! Насчет прибоя можно пофантазировать, приняв шум созданного здесь рынка за постоянный фон. Ну а чайками кричат две торговки из среднего ряда, когда у них воруют замороженную кильку коты или беспризорные мальчишки.
Так вот, в этом кафе, а по-нашему, забегаловке, с четырех до семи часов вечера собирается удивительная публика: мужики с окрестных предприятий, возвращающиеся домой. В основном они отпочковываются от ветки спешащих с электрички граждан. Черте знает, что тянет их сюда, но регулярность захода почти постоянная, даже в дни сильнейшего кризиса их кошельков перед авансом или зарплатой они находят скомканные десятки на сто граммов «Таежной» водки, кружочек колбасы на ломтике зачерствевшей булки. Есть среди них любители брать еще кружку разливного Жигулевского пива. Тогда в виде закуски фигурирует ставрида холодного копчения.
Разливом, раздачей скудного питания и поддержанием порядка занимается Толстая Марья. Она стоит за стойкой как памятник советской буфетчице. Она помнит нормы выпивки всех своих клиентов, называет их по именам и кличкам и мгновенно из памятника превращается в Голема, вышвыривая случайно забредшего сюда забияку, пробующего свои силы потоком ненормативной лексики. Поэтому сюда приходят отдохнуть и женщины слегка помятые, но вполне интеллигентного вида. Сядут в уголок и смотрят на нас, мужиков, тоскливым призывным взглядом. Да куда там, когда у нас семьи, и мы выходим из этого джентльменского клуба точно по часам, иначе дома наши жены надают нам по мордам! Да и возраст у нас предпенсионный!
Бочкарев Женька отвратительно относится к пиву «Бочкарев». Вопреки фамилии он высокий, сутулый и сверх язвительный мужик. С нами-то ничего, но когда разговор заходит о наших губернаторе, мэре, да и о правительстве, он выдает такое, что Марья обводит свои владения тревожным взглядом: не поставил ли ей кто «жучок»? Женька замечает ее взгляд и смеется:
- Маш, не дрейфь, их для этого и выбрали, чтобы народ матерился! Кому они на хрен нужны?
Потом он будет, противореча собственным выводам, говорить о системе политических выборов, которые все-таки нужны народу.
Бочкарев классный токарь, работает на автоматизированных станках, неплохо зарабатывает. А чертежник Василий Жженов постоянно прячет свои грустные глаза. До тех пор, пока не опрокинет первые пятьдесят граммов «Таежной». А после поднимет их, и все равно хочется сразу же повеситься от тоски в его взгляде. А ведь дома у него все нормально: и жена есть, и две дочки подрастают, и кальку накладывает он классно. Но однажды он заявил, что он представитель вымирающей профессии, и вообще...
В тот день мы сидели уже полчаса, как неожиданно Жженов заявил, что он Ангел Провидения. Провокатором подобного заявления стала Толстая Марья. Это она спросила со своего высокого насеста:
- Ну, ангелы, что пить будем? «Таежная» у меня кончилась!
- Давай «Думскую», - откликнулся Женька, - посмотрим, что в ней гадостного, раз названия лучше не придумали.
- Ты ж пил ее месяц назад, - напомнила Марья.
- Это была первого созы…тьфу ты, розлива!
Я собрал пластмассовые стаканчики и пошел к стойке. А когда возвращался, то и услышал, как Василий сказал Женьке, что он тот самый ангел.
Обычно саркастичный Женька отреагировал вяло:
- Это известное дело, и я, когда выпью, чувствую себя на седьмом небе. Это место, где как раз и обитают ангелы. Как ты сказал: Провидения?
- Он не верит, - сказал Василий, подняв на меня свои глаза. В это время я аккуратно расставлял стаканчики на наш круглый пластмассовый столик. – Жора, ты слышал, что я ангел?
- А о чем разговор? - спросил я, не зная, что сказать на такое заявление. Поэтому может, я и чуть пролил «Думской» из стаканчиков. Это меня расстроило. Да такое любого расстроит. Ведь всегда, кажется, что именно эти капли должны принести полное блаженство.
- Разговор о том, - усмехнулся Женька, - что с нами в компании пьющий ангел.
- Да ну вас, я забыл, с кем разговариваю, - обиделся, было, Василий. Но, вспомнив о своей ангельской миссии, улыбнулся. – Мне пришла пора сказать, что я ангел! И домой я, наверное, уже не вернусь.
- Ладно, давай вздрогнем, небеснокрылый, - поднял водку Женька, - а после расскажешь.
- Нет, я не буду пить, пока не докажу, что я оттуда!
И Василий ткнул большим пальцем в потолок.
- Вот, Блаженный!
Женька отложил свою тару.
- Даю две минуты! На старт, внимание, марш!
Жженов как-то странно посмотрел на него, и я впервые увидел в его взгляде чувство собственного достоинства. Он повернулся ко мне и стал рассказывать…
Он рассказывал о своей жизни, расцвет которой, по его мнению, пришелся на последние годы жизни Брежнева. Он рассказывал о себе, а мне слышался рассказ о моей жизни. Он говорил о том, что думал, какие мысли одолевали его в это странное время, когда наше сознание, зомбированное заклинаниями о главенствующей роли партии во всем, что нас окружает, постоянно атаковал Запад, навязывая свои ценности. Молодым хотелось жить без вранья, потому что были воспитаны на примерах Николая Островского, Александра Матросова, Зои Космодемьянской, которые всячески отстаивали идеалы, даже ценой своей жизни. Все время крутилась в голове горьковское из «Буревестника»: «А он, мятежный, просит бури, как будто в бури есть покой…»
- Я думал о том, что нельзя так жить и думал, что надо изменить этот мир! И вот он изменился!
Василий обвел рукой. Он даже ради этого жеста встал.
- Партии нет, рынок диктует свои условия, мы говорим обо всем, о чем только хотим. Но счастливы ли мы?
- Постой! - Дернул Женька оратора за край пиджака так, что Василий плюхнулся на стул. – Ты хочешь сказать о том, что все изменилось по твоей воле? Оказывается, это ты думал, думал за всех нас, и вывел страну на новый путь?
- Да, так и было. Это по моей воле все так и произошло. И теперь я вижу, что был неправ, что-то не додумал! Убиваем друг друга на глазах, дети колются шприцами, а девочки думают только о панели.
- И ты хочешь сказать, что ты все изменил, но, оказывается, ошибся?
Теперь Женька вскочил на ноги, да так резко, что столик тряхнуло, все наши стаканы повалились, и водка потекла. Но никто из нас не стал суетиться вокруг лужиц на столе.
- У моих родителей были, на смерть, хорошие деньги на сберкнижке и они превратились в ничто!
Женька схватил Василия за грудки.
- Ты знаешь, что мой отец из-за этого повесился? А мать вскоре ушла следом за ним! И ты, нагло придумал сказку о своей исключительности, а теперь жалеешь, что даже тебе, Всемогущему, не удалось избежать ошибки! Моя старшая сестра все бросила в Таджикистане и приехала жить сюда, что бы ее не убил кто-нибудь из вовчиков или юрчиков! А брат спился! Он работал на сахарном заводе, зарплату выдавали сахаром. Он гнал из него самогон. Вместе с ним пропойцей стала и его жена-учительница!
Женька замолчал, отпустил рубашку Василию. И сел. Рядом уже стояла Толстая Марья с тряпкой в руках:
- Вам лучше уйти, чего тут митинги устраивать?
- Но я изменю все!
Василий не видел Марью, он смотрел на Женьку с состраданием. А тот заорал Толстой Марье:
- Налей ему что-нибудь покрепче! Заткни его хлебало! Ангельское!
Я никогда не видел Женьку в таком состоянии. Он готов был убить Василия.
Мне тоже досталось в жизни. Пока я горбатился на Каракумском канале, расширяя и углубляя его за полторы тысячи рублей в месяц, половину которой отдавал бригадиру (а тот, по эстафете - до самого министра мелиорации в Москве), в самом пекле Советского Союза, моя благоверная путалась с кем попало! Ребятишки, прекрасные, наивные тоже пошли по кривой. Вон сейчас мой старший не вылазит из тюрем. Он мне еще в школе так и заявил: «Вы дураки, прожили свою жизнь на одну зарплату! Я буду иметь все!» Вот и имеет, только за решеткой! А младший бросил институт и стал перекупщиком всякого дерьма, безвылазно живя в долгах и угрозах.
Но я не думаю, чтобы во всех моих бедах виноват Василий. Он, тихий страдалец с вымученным взглядом, не причем.
Толстая Марья принесла выпивки. Василий взялся за стакан, как за спасательный круг. Он залпом выпил и выдохнул:
- Я виноват во всем! Но я все и исправлю! Вы будете жить при коммунизме!
- Хрущев долбанный!
Женька уже отошел и слегка потрепал Василия по плечу. И отдернул руку.
- Вот черт! Что это за барахло на себя натянул?!
- Я же сказал, что крылья!
Василия развезло. Он, шатаясь, поднялся и стал раздеваться. Сбросил свой пиджак, рванул рубаху так, как это делает насильник в американском фильме (наши киношники только учатся) и она обвисла клочьями. Майки на нем не было. Но сзади выпирали крылья. И то, что случилось дальше, было невероятным!
Василий взмахнул этими крыльями и слегка приподнялся над полом. Сзади него раздался визг. Это одна из полупьяных дамочек, мечтавшая выйти отсюда под ручку с мужиком, свалилась в глубокий обморок. Но эту же участь постигла и Толстую Марью. Та просто плюхнулась за свой стойкой со звуком упавшей бочки с пивом. Женька отвалился на стуле с отвалившейся челюстью. Лишь я, воспринимая все происходящее за розыгрыш, встал, чтобы дотронуться до крыльев Василия. Из чего они?
Василий же, не обращая ни на кого внимания, сильнее захлопал своими крыльями, они подняли его над столиком, и он полетел к двери. В это время она открылась, и в кафе зашел знакомый нам сержант милиции Непробудко. Увидев надвигавшуюся на него сверху массу непонятного очертания, он схватился за кобуру. Но что-то у него там заело, а Василий двинул ему ногой по скуле так, что доступ к открытой двери стал свободным. Он опустился, выскочил за дверь и снова взлетел. Я бросился за ним, перескочив через милиционера.
Василий летел, на первый взгляд, пьяно, его шарахало из стороны в сторону. Но он ловко увернулся от проводов трамвайной линии и был уже на высоте крыши четырехэтажного дома. Непробудко уже оклемался. Он все-таки вытащил свое табельное оружие и стал стрелять в улетающего ангела. Попал он или не попал, неизвестно. В это время, когда солнце висело как раз над крышей четырехэтажного дома, неожиданно все потемнело.
…Проснулся я в своей квартире. Было светло и радостно на душе. Я вернулся из командировки. Привез большие деньги. Рядом лежала моя Лизка. Она сонно сказала:
- Георгий, отведи пацанов в школу. Я посплю. Я не буду вставать. Ты после приходи сразу ко мне в кровать.
Я поплелся на кухню. «Маяк» передавал последние новости. Главная из них - визит Брежнева в Америку.
В ванной я посмотрелся в зеркало. На меня смотрело отражение молодого загоревшего мужчины, но с посветлевшей кожей на подбородке и скулах: вечером я сбрил «фидельку», так мы на канале называли бороду в честь подобной у Фиделя Кастро.
От воды, выходящей из смесителя, быстро запотело зеркало. Я рукой, словно щеткой автомобиля, протер его. Мне показалось, что я вижу уже себя сильно постаревшего, с обрюзгшим лицом и каким-то вопросом во взгляде. Чуть сдвинулся и увидел длинный ряд изображений от второго зеркала, что висело напротив. Но этих людей я не знал. У второго или третьего из них мне показались крылья. Тогда я вспомнил странный сон. И Василия, который обещал изменить все вокруг и взлетел над крышей дома. Странно…
Я разделся и полез под душ. Там, в Туркмении, я привык каждое утро прыгать в быструю мутную воду рукотворной реки. На другом берегу за мной наблюдала одна молодая туркменочка. И я подумал, что, вернувшись на канал, я познакомлюсь с ней. Какой может быть любовь с восточной женщиной?
Самара, апрель 2005 г.
|
|