Вольдевей
ВПЕРЕД, В ПРОШЛОЕ!
Рассказ
- Я думаю, - медленно произнес он, - что каждый полицейский иногда
чувствует себя преступником. Пока что ты был лишь пассивным наблюдателем, Джек. А на активные действия,
в чем я не раз убеждался, часто бывает трудно решиться.
Пол Андерсен «Патруль времени»
Часть первая
1
Само утро не изменилось. Солнце светило, на небе – ни тучки. Значит, это та же Туркмения?
Я находился в модуле в виде большого «яйца», зависшего над Ашхабадом. Датчик показывал время прибытия - 27 июля 2006 года. Стенки модуля позволяли видеть все, что есть снаружи без помех. Как будто машина была полностью из стекла, но в то же время приборы, различные части были достаточно заметны. Невероятное удобство!
Я ожидал, что машина вознесет меня над гаражом, что находился напротив моего дома в глубине двора. Это по улице, параллельной проспекту Свободы, ближе к железной дороге. Но внизу оказалась одна из центральных площадей города, что в трех кварталах от места старта. Дмитрий Иванович предупреждал, что снос в сторону вероятен. Я воспользовался машиной без него.
Гостюхин умчался куда-то в неизвестное мне время на другом модуле. Прошло два года, на которые действовал запрет Дмитрия Ивановича подходить к машине. Я бы и не подошел, да какие-то подростки пытались спилить замок гаража. Мне это покушение бросилось в глаза этим утром. И вместо работы я взял спрятанные мной ключи в ящике с инструментами и стал осматривать гараж.
Все было цело. Машина времени представляла собой обычную на вид дощечку с расположенной на ней схемой и квадратными батарейками, которые, удивительно, за время его отсутствия не сели. Когда я щелкнул тумблером, сигнальная лампочка извещала о том, что система работает. За стареньким москвичом в углу было некое пространство с какой-то изломанной двойной тенью. Если подойти ближе и протянуть руки, то можно нащупать модуль.
Сначала, Дмитрий Иванович смастерил модуль, похожий на большую пивную жестяную бочку. Но после первого же полета в будущее Гостюхин вернулся вот в этой невидимой конструкции, как объяснил сам изобретатель, с антигравитационным слоем для любых полетов и зависанием над землей. При этом Дмитрий Иванович притащил еще один такой же модуль.
«На всякий случай», - сказал он и выразительно взглянул на меня.
А теперь вот, точнее, секунду назад, я запустил машину в действие и был ошеломлен таким быстродействием машины, ведь когда я нажал кнопку предварительной команды, на табло рядом с часами высветилось два варианта вхождения в будущее. Одно было немедленное. Второе - с задержкой во вневременье, когда время снаружи как бы останавливалось, а внутри модуля полностью отдавалось путешествующему. Для чего, я еще не знал, поэтому выбрал первый, немедленный вариант.
Площадь Карла Маркса перед двухэтажным зданием горисполкома представляла большой перекресток, который ограничивали здания треста «Каракумгидрострой» и Государственной библиотеки имени того же автора «Капитала». Правда серый кирпич и бетон сооружений в этом будущем прикрыл мрамор, зеркальное стекло. Красиво! А вот на юго-западе вместо трехэтажных домов, появившихся сразу же после землетрясения 1948 года, расположился дворец, в вычурном восточном стиле. Его опоясывало множество колонн, террас. Купол делал дворец похожим на те, что были нарисованы в хорошо иллюстрированном издании «Тысячи и одной ночи».
Вход на аллею Победы закрывал памятник, стилизованный под золото. Я еще не разобрал, кто это был увековечен. Чуть ближе я увидел огромный, но расколотый земной шар, из трещины которого один человек выносил другого. Эта идея увековечить страшное землетрясение мне понравилась.
На юго-востоке в высоком здании угадывался концертный зал, о проектировании которого писала наша газета буквально два дня назад. Ну, да, 30 лет и два дня назад! И снова север: здание горисполкома превратилось в магазин, на котором горели неоновые надписи. Я посмотрел за ним, за домами, и увидел неизменные очертания русского базара.
Всего тридцать лет, а город почти не узнаваем! И я не успел подготовиться к этому. Да и когда? Решение сесть в модуль было импульсивным. И теперь я оглядывался с высоты около ста метров, не зная, что предпринять дальше. Я посмотрел вниз и увидел, что завис прямо над памятником какому-то вождю, вознесенному на сооружении, напоминающем Останкинскую башню, но примерно в десять раз меньше ее. Я сдвинул модуль в сторону и опустился вровень с головой памятника и сделал ряд удивительных открытий.
Первое. Это был не Ленин.
И не Брежнев, который руководил страной в мое время.
На постаменте была укреплена скульптура мужчины зрелого возраста. Памятник был из золота.
В позе общественного деятеля, вознесенного на достаточно большую высоту, не было ничего удивительного. Но черты вождя с вытянутой вперед рукой показались мне знакомыми. В очень зрелом металлическом человеке угадывался один из парторгов предприятий Ашхабада Байрам Сахатов, с которым я столкнулся в буфете во время одного партийно-хозяйственного актива. Тогда мы вместе рванули за пивом в буфет. Было очень жарко, а в зале еще и душно. И все выскакивали в перерыв, как ошпаренные! Я, корреспондент республиканской газеты, быстро нашел общий язык с парторгом.
И вот он уже монумент, да еще из драгоценного металла!
Мой постаревший знакомый блестел как новый зуб в голубом нёбе неба и слегка подрагивал. Чуть понаблюдав за ним, стараясь привыкнуть к неведомому мне миру, я заметил, что монумент крутится вокруг собственной оси. Рука Сахатова указывала куда-то вверх.
Ну, да, памятник был сориентирован, как подсолнух, на солнце!
Это второе открытие.
Чуть спустившись вниз по конусообразному куполу, я наткнулся на круглую башню с просторными окнами по всему периметру. Здесь оказалось много ковров, картин, фотографий в рамочках под стеклом, бюстов, а то и целых скульптур! Похоже, что здесь музей.
Вот фотографии, где парторг Сахатов в детстве, а вот он на трибуне…
Я еще раз оглянулся, осмотрелся и меня изумил один факт, который и не сразу овладел моим сознанием. Я, выпучив глаза, смотрел на флаги, развивающиеся над дворцом, библиотекой, трестом.
Множество знамен, в которых и намека не было на красное и сочетание серпа и молота!
Это были зеленые флаги с узким полумесяцем и созвездием небольших звездочек и вертикальной полосой с орнаментом туркменского ковра.
Мать честная! Через 30 лет СССР стал мусульманским и избрал вместо Москвы столицей Ашхабад?
Что же произошло за это время? Какие катаклизмы перевернули и строй, и государства? За что же его, Сахатого, инженера, партийного функционера так вознесли Советская власть и Коммунистическая партия?
Вольдевей
ВПЕРЕД, В ПРОШЛОЕ!
Рассказ
- Я думаю, - медленно произнес он, - что каждый полицейский иногда
чувствует себя преступником. Пока что ты был лишь пассивным наблюдателем, Джек. А на активные действия,
в чем я не раз убеждался, часто бывает трудно решиться.
Пол Андерсен «Патруль времени»
Часть первая
1
Утро не изменилось. Солнце светило, на небе – ни тучки. Все как и было мгновение назад. Мгновение, разделенное 30-ю годами между прошлым и будущим! Датчик показывал время прибытия - 27 июля 2006 года. Стенки модуля позволяли видеть все, что есть снаружи без помех. Как будто машина была полностью из стекла, но в то же время приборы, различные части были достаточно заметны. Невероятное удобство!
Итак, это, вероятно, Ашхабад будущего. На юго-западе белели снегом вершины гор Копет-Даг. За спиной простиралась пустыня. Если подняться выше, то можно увидеть и Каракумский канал.
Но на приборе высоты стояла цифра 75. Если бы модуль оказался над гаражом, где он и хранился, то высота была бы около тридцати метров. Рядом был высокий тополь.
Гостюхин предупреждал, что отклонения могут быть по разным причинам, но машина времени никогда не остановит модуль в каком-либо предмете. Зависание над любой высокой точкой Земли гарантировано. Ну а какие могут быть высокие сооружения в столице Туркмении?
Внизу оказалась одна из центральных площадей города, что в трех кварталах от места старта. Почему так произошло, спрашивать него. Гостюхин умчался куда-то в неизвестное мне время на другом модуле. Прошло два года, на которые действовал запрет Дмитрия Ивановича подходить к машине. Я бы и не подошел, да какие-то подростки пытались спилить замок гаража. Мне это покушение бросилось в глаза этим утром. И вместо работы я взял ключи от гаража в ящике с инструментами, что был задвинут под топчан на веранде, и стал осматривать гараж.
Все было цело. Машина времени представляла собой неброскую на вид дощечку с расположенной на ней схемой и квадратными батарейками, которые, удивительно, еще не сели. Когда я щелкнул тумблером, сигнальная лампочка извещала о том, что система работает. За стареньким москвичом в углу было некое пространство с какой-то изломанной двойной тенью. Если подойти ближе и протянуть руки, то можно нащупать модуль. Что я и сделал, когда Гостюхин пригласил меня сюда. Невидимая конструкция на ощупь была похожа на большое яйцо.
Сначала был видимый модуль из металлической бочки, усиленной двумя жесткими ребрами. В таких перевозили различные технические масла. Но после первого же полета в будущее Гостюхин вернулся вот в этой невидимой конструкции, как объяснил сам изобретатель, с антигравитационным слоем для любых полетов и зависанием над землей. При этом Дмитрий Иванович притащил еще один такой же модуль.
«На всякий случай», - сказал он и выразительно взглянул на меня.
И вот мгновение назад я выбирал между двумя вариантами вхождения в другое время. Одно было немедленное. Второе - с задержкой во вневременье, когда время снаружи как бы останавливалось, а внутри модуля полностью отдавалось путешествующему.
В результате немедленного перемещения я оказался над площадью Карла Маркса, образованной двухэтажным зданием горисполкома, коробками треста «Каракумгидрострой» и Государственной библиотеки имени того же автора «Капитала». Правда серый кирпич и бетон сооружений в этом будущем прикрыли мрамор и зеркальное темное стекло. Красиво! А на юге вместо трехэтажных домов, появившихся сразу же после землетрясения 1948 года, возник дворец, в вычурном восточном стиле. Его опоясывало множество колонн, террас. Купол делал дворец похожим на те, что были нарисованы в хорошо иллюстрированном издании «Тысячи и одной ночи».
Вход на аллею Победы закрывал памятник, стилизованный под золото. Я еще не разобрал, кто был так увековечен. Ближе ко мне был другой памятник в виде расколотого земного шара, из трещины которого один человек выносил другого. Эта идея увековечить страшное землетрясение мне понравилась.
На юго-востоке в высоком здании угадывался концертный зал, о проектировании которого писала наша газета буквально два дня назад. Ну, да, 30 лет и два дня назад! И снова север: здание горисполкома превратилось в магазин, на котором горели неоновые надписи. Я посмотрел за ним, за домами, и увидел неизменные очертания русского базара.
А теперь я задался вопросом: что подо мной? Оказалось, что модуль завис прямо над памятником какому-то вождю, вознесенному на сооружении, напоминающем Останкинскую башню, но примерно в десять раз меньше ее. Я сдвинул «яйцо» в сторону и опустился вровень с головой памятника и сделал ряд удивительных открытий.
Первое. Это был не Ленин.
И не Брежнев, который руководил страной в мое время.
На постамент была вознесена скульптура мужчины зрелого возраста.
Я приблизился вплотную и, чуть приоткрыв дверцу, постучал ключом от квартиры. Металл. Похоже на золото. Чудеса!
В призывной позе общественного деятеля идти куда-то не было ничего удивительного. Но черты нового вождя с вытянутой вперед рукой показались мне знакомыми. В очень зрелом металлическом человеке угадывался один из парторгов предприятий Ашхабада Байрам Сахатов, с которым я столкнулся в буфете во время одного партийно-хозяйственного актива. Тогда мы вместе рванули за пивом в буфет. Было очень жарко, а в зале еще и душно. И все выскакивали в перерыв, как ошпаренные! Я, корреспондент республиканской газеты, быстро нашел общий язык с парторгом.
И вот он уже монумент, да еще из драгоценного металла! И мой постаревший знакомый блестел как новый зуб в голубом нёбе неба и слегка подрагивал. Чуть понаблюдав за ним, стараясь привыкнуть к неведомому мне миру, я заметил, что монумент крутится вокруг собственной оси. И рука указывала на светило. Стало понятно, что памятник был сориентирован, как цветок подсолнуха, на солнце!
Это второе открытие.
Чуть спустившись вниз по конусообразному куполу, я наткнулся на круглую башню с просторными окнами по всему периметру. Здесь оказалось много ковров, картин, фотографий в рамочках под стеклом, бюстов, а то и целых скульптур! Похоже, что здесь музей.
Вот фотографии, где парторг Сахатов в детстве, а вот он на трибуне…
Теперь настала пора еще раз оглянуться, потому что один факт, не сразу овладел моим сознанием. Я, выпучив глаза, смотрел на флаги, развивающиеся над дворцом, библиотекой, трестом.
Множество знамен, в которых и намека не было на красное и сочетание серпа и молота! И это были зеленые флаги с узким полумесяцем и созвездием небольших звездочек и вертикальной полосой с орнаментом туркменского ковра.
Мать честная! Через 30 лет СССР стал мусульманским и избрал вместо Москвы столицей Ашхабад?
Что же произошло за это время? Какие катаклизмы перевернули казавшимся незыблемым строй великого государства? За что же его, Сахатого, инженера, партийного функционера так вознесли советская власть и коммунистическая партия?
2
Неожиданный шлепок оторвал меня от размышлений. В модуль по касательной врезался дикий голубь. Это вывело меня из оцепенения, и я бросил машину в сторону своего дома, но по неопытности и, понятного волнения получился зигзаг над русским базаром, телеграфом, министерством иностранных дел, над тенистой аллей, где был небольшой книжный базарчик. Вдоль проспекта Свободы, я не мог толком прочитать его новое название, потому что все надписи и указатели были сделаны латинскими буквами, появились пальмы, кокосовые деревья, а по проезжей части сновали удивительные автомашины. Неужели, все иномарки?
И я увидел рождающийся как бы заново, во второй раз после землетрясения 1948 года другой город, который изменяли быстро, настойчиво, целеустремленно, словно боялись, что каждое старое здание будет напоминать о прошлом! Вероятно, новым правителям виделось что-то постыдное в прошлом!
А, может быть, действительно, на территории СССР произошло мощное землетрясение, стершее могучую державу в одно мгновение?
Я искал свой дом, но не обнаружил его. Школа через дорогу напротив была перекрашена в яркий цвет, и угловой десятиэтажный дом тоже был на месте. А вот моего дворика с небольшим рядом металлических гаражей, разбросанным под коренастыми тутовыми деревьями не было! Не было оград из маклюры перед квартирами первого этажа. За оградами перед верандами стоял, как правило, топчан, а все это сверху накрывали распластанные на горизонтальных жердях виноградные кусты.
Теперь здесь был вычурный трехэтажный особняк с оградой и воротами, а во дворе росло несколько сосен. По возрасту им было около не больше десяти лет.
От этого вида сжалось сердце. Почему и когда снесли мой дом? Что стало с моей матерью? Что стало с теми людьми, которые всю жизнь окружали меня? С полуармянкой толстой Татьяной, у которой муж был белорусом? С дедом Равилем и его внуком Салихом? С Галиной, привезенной на восстановление Ашхабада из Полтавщины, у которой было четверо детей, а муж не вылазил из тюрем за кражи? С Майкой из моей школы? Девчонка была на два года моложе меня, и с ней я ходил в школу и возвращался, как меня просила тетя Зоя, Майкина мама.
И еще многими другими, русскими, туркменами, азербайджанцами, евреями, молдаванами?
Может быть, звучавшая из какого-то динамика песня туркменского бахши расскажет мне о том, как за небольшое время можно было разрушить жизнь, устои которой казались незыблемыми? Но что можно понять из постоянно повторяющегося рефрена про туркменбаши, что в переводе означает главного из туркмен?
Одно ясно: мир за столь короткое время резко изменился! Бред! Бред и еще раз бред!
Так, зависнув над другим миром, я почувствовал страх перед будущим. И теперь вся эта выходка с машиной времени показалась мне детской блажью.
Я вспомнил, что скоро я должен пойти на работу. Там меня ждет завотделом Косовороткин, гнилой мужик, вступивший в партию только для того, чтобы к старости дорасти до заместителя редактора и уйти на пенсию с Почетной грамотой Верховного Совета ТССР, дававшей некоторые привилегии. Он ориентировался на главного редактора Медведева, вобщем-то неплохого мужика, которого мы почти не видели. Он все время уезжал то в ЦК, то в Москву, то по депутатским делам, то с взаимопроверочными бригадами в Таджикистан, Узбекистан, Киргизию.
Еще я подумал о своем столе с облезшим светлым лаком, о старой пишущей машинке, за которой прятался телефонный аппарат из черного эбонита. Такие мастодонты связи еще показывают в фильмах про войну с фашистами. У них массивный корпус и тяжелая трубка. А при разговоре что-то шуршит и трещит. На машинке я печатаю редко, чаще пишу и несу рукопись в машбюро. Лера Ковалева, полненькая и веселая девушка, пришедшая к нам после окончания средней школы, всегда радостно встречает меня и, откладывая другую работу, принимается за мою статью. Я знаю, после нее не будет ни одной ошибки, мне не надо будет расставлять запятые, делать выделения и подчеркивания. Лера сделает все, как надо! И я подумал, что надо вернуться, взять ее с собой в модуль и увезти ее куда-нибудь далеко-далеко!
Гав-гав-гав!
Гав-гав-гав!
Гав-гав-гав!
Последний материал, который отпечатала мне Лера, я написал про буровиков Небитдага. Я был у них неделю. Почти в центре Каракумов! Зной, пыльные бури, еда с песком на зубах, ночью холод, когда люди надевают на себя сибирские ватники, а утром из-за пазухи телогрейки выползают пригревшиеся за ночь змеи…И неважное питание, и воровство бурового мастера, приписывающего наряды, да поставщика продуктов, которые делят навар на двоих… А если серьезно проверить наряды, то может получиться, что буровики добрались уже до противоположной стороны земного шара. Где это? В Новой Зеландии?
Материал, больше критический по содержанию, мне завернул Косовороткин со словами: «Ты, в каком штате Америки побывал? Это же не про нас! А про Техас!» И засмеялся, довольный получившимся каламбуром.
Гав-гав-гав!
Гав-гав-гав!
И только сейчас я подумал о своей матери. Она осталась в доме, который должен быть разрушен и не осталось ни одного камня! А я собрался брать Лерку и бежать с ней на край света!
Нет, надо вернуться, забрать мать, увезти в то прошлое, где она была счастлива с моим отцом, вернувшимся с войны. Пусть даже с одной ногой!
Нет, я смотаюсь в прошлое, на эту войну, и выхвачу отца прямо перед самим ранением!
Гав-гав-гав!
И здесь до меня дошло, что я настолько сильно снизился над двориком, что почти коснулся собачьей будки, и огромный пес алабай с короткими ушами и обрубленным хвостом просто выходит из себя, рвясь на цепи. Я резко сдвинулся ближе к двери веранды.
3
На крыльцо дома вышла туркменка.
- Отур, кучук! – крикнула она и посмотрела на ворота.
Она была в красивом облегающем ее стройное тело легком платье, а на плечах по ходу наброшен газовый платок. Была молодой, и, как две капли, похожей на Майку из двадцать седьмой квартиры.
Женщина еще раз огляделась и повернулась к двери веранды, с которой начинался вход в дом. Во всех своих движениях она повторяла Майку! Она или не она? Конечно не она. А вдруг машина напортачила и все это произошло через год-два?
Я приоткрыл модуль сдвижной по окружности дверцей, выглянул и крикнул:
- Майя!
Женщина оглянулась, всплеснула руками, и с криком «Шайтан! » свалилась на крыльцо, закрыв голову руками.
Алабай залился лаем.
- Да заткнись ты! – с чувством сказал я, и, заметив, что собака на короткой цепи мне не угрожает, поставил модуль на землю.
Мне показалось, что женщина была без чувств.
Я взял ее на руки и, толкнув ногой дверь, вошел на веранду. Здесь стоял топчан, застеленный кошмой. Все как у городских туркмен.
Как только я аккуратно положил женщину на топчан, она тотчас же открыла глаза и спросила на чистейшем русском языке:
- Кто вы?
- Я?
- Вы, появившийся из воздуха и назвавший имя моей мамы?
- Мамы?
- Да, мою маму звали Майей. Так кто же вы?
- Я человек. Зовут меня Владимир. Я из прошлого. Но почему маму звали? Она здесь?
- Она умерла.
- Так вы ее дочь?
- Да, я Джанет. Мама рассказывала, что ходила в школу вместе с Владимиром, который однажды бесследно исчез. Так вы вернулись?
Но я не слышал ее вопроса:
- Исчез?
- Да, но вы выглядите таким молодым. Что с вами произошло?
- Я уже говорил, что прибыл…
В это время раздался шум подъезжавшей машины.
- Уходите, это мой муж! Будет плохо, если вас застанут здесь со мной одной в этом доме!
- Да, я понимаю. Я ухожу! Но мне важно знать, что произошло здесь? Мы можем поговорить в другом месте?
- Я выйду после ухода мужа, и мы можем встретиться в сквере перед… бывшим русским театром Пушкина.
- Хорошо, я улетаю!
Я решительно вышел, сел в модуль, а в этот момент мужчина, открыв ворота, возвращался в мерседес, чтобы подъехать к дому. Меня он так и не увидел, хотя алабай усердно сообщал ему своим надрывным лаем.
За час ожидания на меня напало, вобщем-то не свойственное мне малодушие: мгновенно убраться отсюда. Я думал, что могу выбрать другое время или времена, чтобы проследить за изменениями в стране, в родном городе.
Но, назначив свидание, я не мог оказаться в глазах женщины, пусть даже совсем неизвестной мне, болтуном. Поэтому терпеливо ждал, изучая строение модуля. Первое, что я открыл, это то, что я мог встать, шагать по нему в любую сторону, словно по длинному коридору. Стенки модуля каким-то образом подчинялись моим мыслям и желаниям. В нем было много полезных устройств, назначение которых можно было узнать только экспериментальным способом.
Я завис над невысоким кустом роз. В скверике напротив бывшего драмтеатра имени Пушкина было не многолюдно, но кто-нибудь обязательно проходил мимо. В основном престарелые люди и мужчины. Встречались и туркмены, и русские. Но очень старые русские.
Прохожие были заняты своими делами, никакого праздного времяпрепровождения! На углу высилось полукруглое здание с высокими ступенями. Что-то вроде какого-то управления или банка. Напротив, перед бывшим универмагом, стояло высотное здание, всем своим видом показывая, что это гостиница. Широкий подъезд для машин, стекло, вывеска латинскими буквами сообщала, что это, действительно отель. А самого театра не было. Здание, построенное в пятидесятых годах по оригинальному проекту одного из ленинградских архитекторов, было стилизовано под банальное восточное кафе. Исчезла доска объявлений о спектаклях. Убрали еще много чего! Да, мир перевернулся и в сторону какой-то регрессии да еще на западный манер.
Почему развалился СССР? Может тому виной громкое, самодовольное вранье глупых партийных чиновников? Мы с верными друзьями на кухне нередко говорили о кризисе власти Брежнева. Говорили вполголоса, и думали как-то половинчато о том, что так вечно продолжаться не может!
Когда со стороны проспекта Свободы все-таки появилась Джанет в длинном платье, закрывающем ее фигуру, то во мне вспыхнула какая-то надежда. На что? Не знаю!
Может быть, я ожидал от нее такого рассказа об этом мире, который объяснит все без особых потрясений? Если Джанет так повторяла свою мать Майю, то может, не будет без мрачного вариант потрясений? Именно это и удерживало меня здесь.
Джанет меня не увидела, но она как-то почувствовала мое присутствие. И выбрала место своего отдыха почти рядом с модулем. Она присела на скамью.
- Спасибо, что вы пришли, - сказал я, слегка приоткрыв дверцу модуля, отчего Джанет испуганно качнулась, - но я не буду появляться, чтобы не причинять вам неудобств.
- Нет, вы появитесь, и расскажите, о том, что происходит? – Не смотря на непривычную обстановку, Джанет держалась молодцом. - Ведь вам должно быть уже под шестьдесят лет, но вы не постарели? Как такое возможно и откуда вы прибыли?
- Джанет, - сказал я, стараясь вложить в свой голос как можно больше убедительности, - скажу одно, чтобы ответить на все эти вопросы. Я нахожусь в машине времени.
Джанет с ужасом рассматривала небольшую вертикальную полоску, в которой виделась часть моего лица, точнее только рот. И он говорил…
Наконец она отважилась спросить:
- Это правда, не фокус, а машина времени? Такая, о которой пишут писатели-фантасты?
Прошла какая-то пожилая туркменка. Я быстро прикрыл створку. Она подозрительно посмотрела на сидящую в сквере Джанет и говорившую вслух. Когда женщина чуть прошла, я снова открыл модуль. А прохожая издали стала что-то с чувством говорить, размахивая руками и сумкой в одной из них.
- О чем она говорит? – спросил я.
- Вы не знаете туркменского?
- С таким ее произношением? Нет! У нас были хорошие учителя туркменского языка.
- Она ругает меня за то, что я появилась на улице одна. Что у меня открыто лицо. Она подозревает, что я замужняя женщина.
- Вам, Джанет, грозит опасность?
- Да, если позовет кого-нибудь из полиции. Нельзя туркменкам ходить одной по городу…
- У вас здесь ханство деспота?
- Ах, не шутите, я лучше уйду!
- Подождите! Ничего не бойтесь! Я спускаю модуль, открываю дверцу, и вы быстро входите! Места здесь хватит!
Что я и сделал, повернув модуль «спиной» к пожилой туркменке. И Джанет, войдя в машину, как бы исчезла на глазах той.
Прохожая обезумела от страха и бросилась к идущему навстречу ей полицейскому, указывая на скамейку, где только что сидела Джанет.
- Ек! Вах-вах! Шайтан!
Женщина, схватила сопротивляющегося полицейского за руку и потащила его к скамейке, где только что сидела Джанет. Но мужчина вырвал свою руку и повернулся прочь, а фанатичка высоких нравов наткнулась на модуль. От неожиданности она отпрянула и упала на асфальт, запричитав:
- Шайтан, шайтан, шайтан!
Полицейский подскочил к ней. Но я уже поднялся над их головами. Джанет не выдержала и засмеялась в узкую щель, через которую мы наблюдали за происходящим.
Здесь и полицейский побледнел, услышав нежный смех!
- Ты что, старая, - вдруг заговорил он по-русски, - животом смеешься? Сама ты шайтан!
Дальше он выругался тоже по-русски, это было принято еще в мое время, когда туркмены с удовольствием использовали русский мат, встал, отряхнулся и ушел.
Джанет так смеялась, что невольно заставила вторить ей. Женщина под нами совсем обезумела от сочетания двух голосов. Вдруг она узрела пятно, оставленное голубем на модуле. Это выглядело ужасно: висящий в воздухе птичий помет, который смеялся на все голоса!
4
Мы сидели в модуле в двух креслах. Конструкция модуля была очень удобной. Как только я втащил сюда Джанет, пространство модуля расширилось, и откуда-то возникло еще одно кресло. Оно было напротив меня, и мы спокойно сидели, рассматривая друг друга. Если бы Джанет не была дочерью Майи, то вряд ли она пришла сюда! Но я хорошо знаю Майю, которой было наплевать на все предрассудки. Она была бойкой, независимой и очень умной. Вероятно, Джанет все это взяла от матери.
- Что произошло с Вашей мамой, и откуда появились зеленые флаги над городом. Где кумач СССР?
- Мама умерла сразу после того, как Туркмения отделилась от СССР…
- Отделилась? Да все руководство республики сразу же пряталось под стол, как только чихали в Москве!
- Я не люблю политику, не знаю, кто, когда чихал. Но это все сделал Горбачев…
Майя начала было рассказывать мне о Горбачеве, но когда она, не любившая политики, отозвалась о нем, как о предателе, я спросил:
- Все началось после смерти Брежнева?
- Кажется. Мы в школе еще учили историю, но учителя других предметов многое рассказывали, не таясь, о том, что стало после Брежнева…
- А когда он умер?
- В 83, нет, в 82 году. Не знаю точно, это был такой полный мужчина с густыми бровями. Когда в Москве начались какие-то брожения, я была подростком. Мама умерла в 91 году от рака груди. А через два года тетка отдала меня замуж за Мурата. Сначала он был инструктором ЦК, а чуть позже министром социальных преобразований. Сейчас он тоже министр, но экономики. Может оно по-другому называется, но я не вникаю в дела мужа…
Майя долго мне рассказывала о новой жизни в Туркмении. Часто останавливалась. Вздыхала и с какой-то надеждой смотрела на меня.
Но я был раздавлен всеми ее новостями. Она родилась позавчера… Это если говорить о времени, когда я сел в модуль - 25 июля. Да, я видел Майю в положении.
А еще вечером, накануне похода в гараж, услышал от матери, что Майя родила. Я еще наметил зайти к ней.
- А дом? Когда его снесли?
- Это все мой министр. Он получил разрешение от властей города о сносе дома еще в 1995 году. Но это произошло двумя годами позже. Людей разбросали, куда только было возможно и невозможно! В основном выселили в пригороды: Безмеин и Аннау, в старые блочные дома, бараки. Никакой компенсации! Никакой жалости! А мы жили у отца мужа, а он начал строить дом именно на этом месте… Не могу больше жить здесь! Что мне делать дальше?
Джанет вдруг зажала себе рот, словно не захотела выпустить все свое отчаяние! И посмотрела на часы:
- Мне надо возвращаться! Я готовлю и убираю в доме все сама.
- Подожди, ты не рассказала, что случилось с моей мамой.
- Она не долго прожила, после того, как вы исчезли… Я была совсем маленькой. Много лет спустя о вас мне рассказывала мама.
Я поник головой. Потом долго смотрел на город, никак не желая поверить, что оставил мать одну со своим горем. Нет, когда вернусь, я обязательно избавлюсь от этой машины! Зачем она мне! Я буду жить нормальной жизнью, как все!
Но мне стало жалко не только маму, но и всех обитателей нашего дома, которых новая власть не пощадила.
- Послушай, Джанет, - я взял ее руку в свою, и она вздрогнула, почему-то оглянувшись, - я могу отправить тебя к твоей маме, когда она была жива. Это в моих силах.
- Разве ты Бог? – Она очень естественно перешла на «ты», вероятно принимая меня все-таки за своего сверстника. - Это же машина! Кто изменит во мне меня саму? Кто исправит всю боль, что я испытала за эту жизнь? Или у тебя есть для этого средство?
Я опустил голову. Ну, какой я Бог? Я просто воспользовался чужой машиной, чтобы «проветриться» перед работой. Надо возвращаться и сделать все, чтобы мама еще долго жила! Пора вперед, в прошлое! И все-таки мне как-то хотелось утешить несчастную дочь Майи:
- Но я могу вернуть тебя чуть раньше, до того, как прилетел сюда. Это запросто…
- Запросто?
Джанет склонила голову. Ну, чистая Майка! Она казалось, соскучилась по этому русскому слову.
- А ты можешь вынести меня до того времени, как меня зачали?
Джанет покраснела. Как бы ни была она воспитана в европейском духе, но обсуждать с мужчиной подобные вещи не принято в Туркмении. Ни в советской, ни, тем более, постсоветской.
- Могу, но это изменит, наверное, весь мир.
- Пусть изменит! Может тот Брежнев умрет, успев подготовить новую команду, а Андропов проживет чуть больше, как какой-то китайский коммунист, который не позволил Китаю стать буржуазным?
Ничего себе, не разбирается в политике!
- Тогда ты, наверное, станешь другой, может быть, парнем…
- Лучше жить парнем в этой стране… - Она встала. - Ах, о чем мы говорим! Никому не дано предугадать помыслы Аллаха!
В ее глазах читалось покорность судьбе. Это генетическое, восточное качество женщин.
- А ты женат? – она снова села, ничуть не удивляясь фантастическим возможностям машины, в которой оказалась. Перенеси я ее на Луну, и там бы она чувствовала себя как дома…
- Был, - вздохнул я против своей воли. Я всегда вздыхаю при ответе на этот вопрос. Слишком много душевных сил отобрал у меня этот развод. Да и не столько он, а предательство Милки, убежавшей с офицером в Кушку.
И был сразу понят. Еще минуту мы просто посидели молча.
И вдруг я улыбнулся. Господи, как я мог забыть? Такое всплывает как-то неожиданно, озаряя память о школе.
Я встал, наклонился к Джанет и чуть прикоснулся к ее губам. И снова сел в свое кресло, улыбаясь, словно сделал какое-то удивительное дело, от которого всем стало хорошо и свободно.
А она, ах, красавица, ах, умница, посмотрела на меня сначала удивленно, затем воскликнула с тонкой радостью:
- Вы так когда-то поцеловали мою маму?
- Да! И это было в девятом классе, когда мы возвращались со школьного вечера. Мы поспорили о том, что… Сейчас вспомню, о чем мы поспорили.
Я нахмурил лоб, словно это были воспоминания столетнего старика.
«Я туркменка, а ты русский, - сказала тогда Майка. - А что будет, если мы поцелуемся? Нас накажет один из наших Богов?»
«Не знаю, - пожал я плечами. - Вон Витька Сапаров. Мама у него украинка, а отец сакар. И ничего, живут и еще дети есть - Людка, Бахарка, Ленька».
«Тогда поцелуй меня!»
И тогда я очень осторожно, словно ожидая грома и молнии, прикоснулся к ее губам.
А потом мы с Майкой рассмеялись, почувствовал ту же землю под ногами. И побежали по листьям.
Был конец сентября.
5
Я оставил Джанет у входа в ее дом. Мы договорились, что при случае, когда мне покажется, что ей невмоготу, прилечу к ней и заберу ее. Хоть куда! Хоть в Америку, хоть в Австралию, хоть в Сибирь, на станцию Зима, где родился поэт Евгений Евтушенко! Но мы оба понимали, что мне, наверное, сквозь время невозможно будет почувствовать ее тоску и отчаяние!
- Ты только не рожай – вырвалось у меня.
- Почему? – Джанет снова встала, но уже не садилась в кресло.
Я смутился.
- Они будут министриками? – спросила она.
- Нет, они будут детьми, которые привяжут тебя к мужу…
- Ах, Вова, - вздохнула женщина, назвав меня так, как называла моя мама, - у мужа на стороне есть вторая, а может уже и третья, и четвертая семьи. А я здесь просто сторож, пункт приема пищи. Ведь это рядом. Его министерство за тем зданием!
И она показала куда-то в сторону проспекта Свободы.
И она ушла, оставив мне какой-то маленький, как она сказала, сотовый телефон. Еще добавила: «Ты по этому мобильнику можешь найти меня, когда прилетишь снова. Может быть, я буду готова убраться отсюда куда глаза глядят…»
И показала, как им пользоваться, как заряжать его аккумулятор, как найти ее телефон по проводной связи…
Я так и не спросил, как называется теперь эта главная магистраль города.
Я долго сидел, раздумывая о том, что дала мне эта встреча в будущем. Затем я поднялся и полетел над городом, делая большие круги. Я забирался в самые непосещаемые его уголки, где мы все-таки бегали мальчишками. Я полетал над Каракумским каналом имени Ленина, залетел даже глубоко в пустыню, приземлился между двумя барханами. Посмотрел на прячущиеся в жаре змей, варанов, обжегся, ступив голой ногой на раскаленный песок, затем искупался в канале, несшим к Ашхабаду мутную амударьинскую воду и еще мокрый, возбужденный, резко взвился в воздух. Наверное, сразу на километр. У меня заломило в ушах, и на меня несся какой-то самолет. Я успел увернуться и на низкой высоте прибыл снова на проспект Свободы, чтобы вернуться в прошлое, домой.
Я отклонился ненамного. Но все-таки оказался у гаража. Модуль вернул на место. Было то же утро, то же мгновение, когда я собрался привести машину в действие. В окнах дома звучала музыка. Пела Алла Пугачева новую песню. Нет, старую, «Арлекино». У кого-то «Маяк» сообщал о новом рекорде шахтеров Донбасса. С противоположной стороны улицы, уже из другого дома, тянул песню саятский знаменитый бахши. Все было как прежде, все было как дома. Я вернулся к себе, поднявшись на второй этаж. Мама удивленно посмотрела на меня, когда я подошел к ней, обнял и поцеловал в лоб.
- Что случилось, Вова?
- Ты говорила, что Майка родила?
- Да, родила, - но знаешь, вздохнула она, - у нее была девочка. И она умерла через день. Занесли какую-то инфекцию. Сейчас понаехали туда врачи из Москвы и Ленинграда! Все проверяют, и снимают врачей! Строгие, неподкупные!
- Как? Как такое могло случиться! Как такое могло случиться в нашей стране? У нас же медицина не как на Западе! У нас же…
Я еще что-то много говорил, возмущенный таким поворотом событий!
Вечером, после работы, я не пошел к Лерке, я не пошел с ребятами пить пиво в Ботанический сад. Я медленно шел к своему дому. Но не к себе в квартиру, а прошел в третий подъезд, и позвонил в дверь Майки.
Она вышла потерянная, но все-таки при встрече со мной нашла в себе силы улыбнуться:
- А это ты? Проходи! Курбан еще не пришел. Пиво есть, но ты же подождешь?
- Да, подожду. Я не к мужу, а к тебе.
- Ко мне?
- Да, к тебе и только к тебе!
- В чем дело?
- Не знаю, как тебе все рассказать…
Но постепенно я разговорился, наблюдая за гаммой чувств, отражающихся по мере моего рассказа, на лице женщины. Через десять минут мы были полностью поглощены в разговор.
Наконец Майка опустила голову на стол и накрыла ее руками. Она долго так сидела, затем подняла на меня лицо и улыбнулась вымученной улыбкой:
- Я знаю, что ты фантазер. Спасибо, что пришел утешить меня. Спасибо!
- Я не сочинял. Я не знал, как ты назвала девочку, но ты же так ее назвала, Джанет?
- Нет, у туркмен – Дженет. Ах, моя Дженет!
И она снова заплакала.
- Тогда откуда я узнал, что ее зовут почти как Дженет?
Майка подняла голову и с какой-то надеждой ответила:
- Не знаю.
- Тогда скажи, что это такое?
Я вытащил из кармана миниатюрный прибор. Как там у них называется? Сотовый телефон.
- Это мне дала Джанет. Возьми!
- Ладно, пусть Джанет. – Майка пристально посмотрела на предмет и оттолкнула мою руку. – Спасибо тебе, что пришел. Будешь ждать Курбана?
Но тоном, говорящим, чтобы я его ждал.
Я ушел. Мое смятение было огромным. Вдруг я понял, что своим полетом, а может и этим телефоном, изменил и будущее и прошлое. И, может быть, Джанет была гораздо умнее меня, и сделала это намеренно?
Но перед этим я все-таки открыл модуль и вложил его в какой-то удобный кармашек на обратной стороне спинки кресла путешественника.
Кресло гостя было уже втянуто в стену, которая была на первый взгляд, судя по дверце-створке в несколько миллиметров.
Так я распрощался с Джанет, спросив себя, в каком же мире я был, и кто мне об этом скажет?
И еще я решил больше никогда не заходить в гараж Гостюхина.
Часть вторая
1
Шли дни и месяцы. Постепенно восприятие реального мира стало заслонять впечатление от путешествия в будущее. Это было похоже на выздоровление после болезни. Теперь я понимаю тех, кто после смертельно опасной операции, выздоравливая, медленно встает с больничной койки, идет к окну и смотрит на суету за стеклами с какой-то оцепененной отрешенностью. На то, как пробегают облака, как передвигаются люди, как подлетают птицы, оглупленные прозрачностью окна. А ты стоишь существом, побывавшим в запредельном пространстве с печатью откровения в душе. Ты уже не похож на окружающих людей, потому что тебя изменило некое знание…
Так я и жил, всматриваясь в жизнь, словно из больничного окна. Безропотно писал в газету о том, что планировал мне этот придурок Косовороткин, Евгений Михайлович, 1939 года рождения, уроженец Орловской области… Сам подбрасывал темы, мотался из конца в конец по республике, пил водку вместе с геофизиками, серодобытчиками, хлопкоробами, слесарями. В гостиницах иногда случались романы, но лишь на одну ночь. Даже не приходила мысль завести серьезные отношения.
Лера неожиданно ко мне охладела и под новый год расписалась с каким-то парнем, принесшим однажды объявление в газету. Она стала допускать ошибки в моих материалах.
Однажды встретил Милку, идущую в Ашхабаде под руку со своим пограничником. Они поднялись по высоким ступеням в управление погранвойсками. Бывшая жена была на вид счастлива и уверенной в прекрасное будущее. Дай Бог, как говорится!
К концу года чувство вины перед Майкой несколько притупилось. В декабре она встретила меня с какой-то непонятной нежной улыбкой, в которой мне все еще виделась прощальная улыбка Джанет. А четвертого января Майка зашла к нам, и они с мамой долго о чем-то разговаривали.
Помогая ей в прихожей снимать дон, туркменский вид легкого пальто, я увидел, что Майка была в новом халате, который плотно затянул ее слегка пополневшую фигуру. Через минут двадцать после их шушуканий на кухне за чаем, до меня дошло, что Майка вновь беременна. Когда я показывался в поле их зрения, они с каким-то озорством поглядывали на меня, словно я был виновником беременности моей школьной подружки. И я тогда улыбнулся, наверное, в первый раз после того, как узнал, что маленькая Дженет прожила на свете всего один день.
В «Правде» опубликовали проект новой Конституции СССР. Это я воспринял оригинально: значит, что-то начало меняться в сознании престарелых членов Политбюро! Я подумал, а не изменил ли мой полет в будущее взгляды родной коммунистической партии на перспективу политического совершенствования нашего строя? И я даже как-то с гордостью взглянул в осколок зеркала на стене редакционного кабинета: смотрите на человека, сдвинувшего ось развития такой могучей страны, как Советский Союз! Правда, тут же рассмеялся. Из зеркала на меня смотрел, по сути дела, пацан с льняными волосами и темными бровями, за которые меня, как призналась Милка, и полюбила.
Развернулась компания по пропаганде новой Конституции. Мы организовывали отклики, обсуждения проекта. Разумеется, за ученых и лекторов мы не писали, их правили редактор и его заместители, а мы, корреспондентская братия, хлопотали о простом народе – колхозниках, рабочих, которым приписывали умные и философские рассуждения о предстоящих свободах народа при новой Конституции. Работа, впрочем, привычная, и если нас, журналистов иногда посещали мысли о том, что мы занимаемся чем-то недостойным, то всегда помнили изречение Ленина о зависимости артиста, художника и т.п. от денежного мешка. И посмеивались при этом: «Солдат спит, а служба идет».
2
В конце апреля мне позвонила моя бывшая одноклассница Лариска Распевала, то бишь Костаниди, выскочившая замуж за грека. И после обычного в таких случаях обмена информаций, кто и когда видел однокашников, она объявила, что инициативная группа в составе Вальки Спиридоновой, Ольги Аванесовой и ее, Костаниди, решили собрать класс. Приглашение получили не только холостяки, а Валька и Ольга как раз еще не успели выскочить замуж, но и семейные. Они не помешают! И тут же спросила меня:
- Как твоя супруга Мила?
- О, вспомнила! Видишь, как давно ты мне не звонила! Мы в разводе уже почти три года!
- Ну и дела, Степанов! – Сначала искреннее сочувствие, а после неприкрытое любопытство. - И ты после этого еще не женился?
- Мне не до этого!
- А если подвернется девушка? Женишься?
- Не знаю, - соврал я, - просто некогда об этом думать!
- Подумаешь! Это я тебе обещаю, - заверила меня Лариска. – Кстати, ты знаешь, что Оксана Данилина еще не замужем?
- Серьезно? - оживился я, вспомнив о своей напарнице по школьной практике. – Это невозможно: она же такая красавица!
- Красавица… Идиот! Если бы ты знал, Вовка, как она горевала, когда ты женился? Кстати, я вчера с ней разговаривала по телефону, приглашала приехать…
- Где она?
- В Ташкенте! Ну, ты совсем все перезабывал! - хмыкнула Распевалова. - Я ей позвоню еще раз, и что сказать, почему вы разбежались с Милкой?
Черт побери, ну почему все время я должен отчитываться в причине развода? Меня в парткоме задолбали, требуя объяснения, почему от меня, молодого коммуниста, ушла жена? Помню противный разговор с парторгом Крапивиным, который вкрадчиво начал влезать в мою душу:
- Степанов, вы пили, били, издевались над супругой?
- Да, раскаливал на кухне, на газовой плите, ее щипцы для завивки локонов и прижигал груди, пытаясь ухватить именно за соски…
- Степанов! Ты в парткоме!
Но я чувствовал, что при слове «соски» Крапивин превратился в обычного мужика, у которого…
И вот верх заботы о члене партии:
- Может быть, того, у тебя не маячит?
И это Крапивин Сашка! У него после десяти лет супружеской жизни еще не было потомства!
- Да пошли бы вы, Александр Иванович, - не вытерпел я, - куда подальше!
После этого разговора у меня была подленькая мысль подсобить ему в рождении потомства. Александра, так звали его толстозадую жену, работавшую в республиканском кабинете политпросвещения, иной раз с такой тоской смотрела на меня, что мне, действительно, хотелось как-то приголубить ее. Но тоска ее была от знания: парторгам не изменяют! И все мы прекрасно усвоили: надо жить так, чтобы тебя не поймали и не осудили общественным гневом. И… занимайся, чем хочешь: не пойман, не вор!
А тогда Крапивин со смешком понятливого мужика похлопал меня по плечу:
- Ладно, чего ты ерепенишься! Платишь взносы вовремя, с девками не путаешься… Наладишь свою жизнь… Вон, у Семена Нагульнова…
Это удивительное знание истинно литературных героев партийной книги «Поднятая целина» Михаила Шолохова! Я понимаю, почему после ее выхода миллионными тиражами и изучением в школах великий писатель безвылазно сидел в своем Вешенском!
Теперь вот и Лариска.
- Когда все соберутся за столом, - торжественно пообещал я, - искренне расскажу о причине развода!
- Да, ладно, Степанов, потерплю, а вот Оксане я еще раз позвоню.
3
Мы, выпускники, 24 мая 1977 года сгрудились разношерстной командой в доме Лариски, точнее ее мужа, у которого в Греции оказались настолько богатые родственники, что они, каким-то образом озолотили жизнь Деметриса и его жены, дочки нашего учителя физкультуры Федора Мироновича и учительницы немецкого языка Елены Николаевны.
В Туркмении, в конце мая жарит во всю, поэтому мы пришли на встречу в поселок Гажа, что от Ботанического сада вверх, к шести вечера, когда солнце, скатывалось за ровный горизонт пустыни Каракумы. Почти все прибыли троллейбусом, а Колька Атаянц и Мишка Бергер с женами прикатили на своих машинах, да Сережка Александров вышел из такси.
Когда я вошел через калитку металлических ворот, во дворе, под виноградником, сидело человек семь. Наши ребята и Костаниди. Компания курила и попивала пиво, которое грек доставил прямо с пивзавода, уверяя, что оно не фильтрованное и, поэтому, с ним надо быть осторожным6 ноги держать не будут! Но какая здесь осторожность! Еще стояла духота, больше от того, что дворик был полит из шланга!
После бурной встречи, похлопываний по спине, шуток, не отличавшихся особой изысканностью, после первой кружки холодного пива я почувствовал себя прекрасно.
Никто не изменился. Правда, Сережка Александров в форме военного летчика выглядел как офицер-эфиоп. И он ошарашил сообщением о том, что его разыскивает настоящий отец, какой-то генерал. Мы все знали, что Сережку, сына туркмен, во время землетрясения в Ашхабаде подобрала русская семья и по воспитанию он не просто русский, а певец, баянист, победитель олимпиад по русскому языку и математике.
Мишка, правильно - Мойша, Бергер работал в каком-то ядерном центре и сидел немногословный и снисходительный к прозаической беседе. Колька Атаянц пополнел. Он уже возглавлял какую-то базу по ремонту легковых автомашин.
Из беседки, в которой мы собрались, ожидая других, прекрасно была видна веранда. Мой взгляд почему-то возвращался к ней. Вероятно потому, что такая же была и особняке будущего. И когда на крыльцо вышла девушка в легком платье, я вздрогнул: так появилась передо мной на крыльце Джанет, когда я завис в модуле над собачьей будкой. Заходящее солнце слепило глаза, и я не мог понять, кто к нам идет.
И только когда перед беседкой предстала Оксана, мы все вскочили и бросились ее обнимать! Она не только не изменилась, она еще больше расцвела. Встряхнув густыми каштановыми волосами, обдав всех улыбкой лучезарной и чистой, она сразу же отпрянула от объятий и просто протянула вперед руки, разрешая пожимать их.
- Ну, ты, Данилина, даешь! – присвистнул Колька, оценивающе оглядывая одноклассницу. – Тебя на Мосфильм не приглашали? Да ты Фотеевой фору дашь на все сто!
- Да ну тебя, Колька!
Но все-таки Оксана зарделась. Ее взгляд нашел меня, и она спросила:
- Вовка, ты, что такой худой?
- Вовка! Только Вовка ей нужен! - засмеялся Колька. - Его кормить некому! Слушайте, - обратился он к ребятам, - а не пора ли нам идти за стол?
И все ребята дружно встали и, понимающе оглядываясь, исчезли. Лишь Оксана и я остались под сводом из виноградных веток.
Мы присели. Круглый стол точно по диаметру разделил нас.
- Чего это они все? – спросил я, прекрасно понимая ответ.
- Проголодались! – засмеялась Оксана. – Там все накрыто я и вышла, чтобы позвать вас.
- Ну, вот позвала…
- Хорошо, что ты пришел!
- Я это самое, рад тебя видеть, - сказал я.
- Я долго не видела тебя! Лет семь, наверное…
- Да, время бежит, глубокомысленно заметил я.
Оксана смотрела на меня с полной безмятежностью.
Это ее воспитание. Именно так буднично мы встречались на практике, когда подходили к станкам, выделенным только для нас, в спецовках. На мне был черный халат. А девушка сшила себе аккуратненький сарафан. Наш трудовик Иннокентий Семенович, ставил нам задачи. Мы должны делать детали поочередно: я, допустим, на строгальном станке, а напарница – на фрезерном. Затем – наоборот. И в конце занятий мы сравнивали наши работы. У Оксаны шайбы, болты, другая мелочь выходила лучше, но она все перемешивала и делила к приходу Семеновича все поровну. Тот лишь вздыхал, поглядывая на девушку из под очков. Так что оценки по практике у нас были одинаковые и, благодаря напарнице, отличные!
Неожиданно она положила на стол руку с раскрытой ладонью, на которой была гайка-барашек. Господи, это была наша «дипломная» работа!
- Помнишь? - спросила она.
- Конечно! - я положил свою руку на ее.
Она сбросила гайку и сжала мою ладонь:
- Со встречей, строгальщик!
- Привет, фрезеровщица!
- Ты, почему не отвечал на мои поздравительные открытки?
- Открытки? Я ни одной не получил! Нет, кажется, было несколько…
- Я посчитала, было отправлено 57 штук.
- Ну, да?
- Ты вспоминал нашу практику?
- Не без этого… Но, ты знаешь, два года в армии, работа, заочный университет.
- Да еще семья?
- Ага, семья!
Не смотря на иронию в голосе, Оксана смотрела на меня спокойно. Она общалась со мною так, словно это была репетиция в драмтеатре. Не хватало режиссера, чтобы он крикнул: «Больше страсти, энергии, чувств, в конце концов! Ну, что ты, Данилина, в баню пришла и ищешь свободную шайку?» Хотя, на самом деле, подобное кричал отец Лариски, физрук Федор Миронович, когда мы играли в баскетбол. Он кричал: «Вы что, в Гажа все побывали, борща объелись?!» Я до сих пор не понимаю, причем чисто туркменский в те времена поселок Гажа и борщ?
- Данилина, Степанов! Все собрались!
Это уже нас звала дочь Федора Мироновича, которая уверяла, что Оксана «горевала, когда ты женился». Что-то невидно…
Но, видимо, это было для меня не видно, а за столом нам оставили два места рядом. И лишь когда мы сели рядом, и я несколько раз коснулся Оксаны, мне показалось, что она напряжена. Она была душой общества: весела, отзывчива на шутки, интересные новости. Но стоило мне увлечься разговором с рядом сидящим Бергером, или попытаться шутить с Ольгой Аванесовой, сидящей напротив, как Оксана вновь привлекала мое внимание к себе. И в один из таких моментов я взглянул на нее так, как, видимо, она давно ожидала. Я вспомнил, как стройную, с гордым профилем, но растерянной улыбкой, я провожал ее в аэропорту в Ташкент, куда она улетала вместе родителями. Отца, полковника КГБ переводили туда на новое место службы, а моя напарница, получившая квалификацию строгальщицы-фрезеровщицы, поступала в ТашИИТ…
- А через четыре года отца перевели в Москву, присвоив звание генерал-лейтенанта, - это со мной уже сейчас говорила Оксана, - но не поехала с ними, решила пожить одна. Окончила институт, меня оставили сразу же в управлении дороги… Вот так, а когда позвонила Лариска, сама думала приехать в Ашхабад. Все совпало.
Я уже по-другому вспомнил слова Лариски «…горевала, когда ты женился».
- Может быть и из-за тебя, - словно прочитала мои мысли. - Вернее… Когда ты женился, это и сдерживало от приезда сюда. А после подумала, не оставаться же мне одной…
Она всегда была честной и прямой. Глядела в глаза и говорила, что думала. В конце концов, именно в школе двинула папкой по лицу молодого учителя черчения Всеволода Борисовича, когда тот, оставшись один на один, прижал ее в кабинете. И чертежник ведь сам рассказал в учительской об этой сцене. И резюмировал: «Я бы на такой, не раздумывая, женился!»
Оксану каждый старался пригласить на танец. Наблюдая, как мои одноклассники подтягивались, приосанивались, как гусары при виде одинокой дамы, и, шепча на ухо, пытались ее закадрить, пользуясь тем, что жен не было рядом, а она отстраненно завершала танец, не скрывая отчуждения, я стал испытывать безотчетную радость. Особенно тогда, когда Оксана неизменно возвращалась за стол и садилась рядом со мной. И мы снова и снова вспоминали наши совместные ученические дни.
Во время мелодичной «Александрины» Песняров, а перед этим была утомительная череда плясок под туркменскую музыку, Бони-М, «Машины времени», она призналась, что очень устала от женихов. Даже зрелые преподаватели Ташкентского института инженеров транспорта, у которых что-то не сложилось в жизни, просили ее руки, когда она была студенткой. И в управлении дороги мужчины не давали и не дают прохода.
-Я всем отказываю, - казалось, опять же спокойно, даже рассудительно говорила она, но ее руки слегка подрагивали на моих плечах. И сбилась с нехитрого такта, когда сказала, что после моей женитьбы, это было на ее первом курсе, чуть не согласилась выйти за Сережку Мамонтова.
«За этого карьериста? – подумал я. - Он же везде был инициатором каких-нибудь мероприятий. Он любил везде светиться».
- Но когда мы уже договорились о дне регистрации, - продолжала Оксана, - меня остановила одна фраза. Об отце. Сережка спросил, а правда ли, что у меня отец кэгэбист высокого чина? «Причем здесь отец?» – спросила я. «Ты понимаешь, я думаю уйти в органы со второго курса. Мне нравится эта работа…» И все, как отрезало! Ему, оказывается, работа нравится! Не я, а работа! И после этого в глазах поклонников стала всегда видеть не нормальные человеческие чувства, а отражение работы отца…»
Большой кассетный магнитофон «Маяк» забарахлил. Мы остановились, не разжимая объятий, каждый смотрел куда-то за спину друг друга. Каким-то образом глубоко спрятанная боль Оксаны, словно легкий газовый шарфик на шее, коснулась меня. Не знаю, как это происходит, но я начал не просто давиться ее болью, а задыхаться. Но Оксана, когда вновь раздалась музыка, под которую надо было прыгать до потолка, заставила меня не менять медленного ритма движений, и словно решая окончательно свою судьбу, сейчас, немедленно, объявила, что ей предложили должность заведующего отделом здесь, в Ашхабадском отделении дороги.
- Ты понимаешь, о чем я хочу тебя спросить?
Я видел, что гордость не позволяет ей говорить напрямую о связи переезда с моим к ней отношением.
Однако я молчал.
После танца я потянул Оксану на веранду, откуда возвращались закоренелые куряки Ленька Костин и Сережка Александров, все еще споря о том, ест ли Бакасса людей или ему приписывают каннибализм.
Мы облокотились на узкие подоконники веранды, смотрели на уже темное небо, усыпанное яркими созвездиями. Казалось, мы находились на каком-то переднем плане планеты Земля и неслись в Космос навстречу другим мирам.
Я почему-то вспомнил о Гостюхине. Где он? Такими же мгновениями пролетают у него десятилетия или столетия?
- Я знаю, о чем ты хочешь меня спросить, - наконец отважился заговорить я. – Все эти годы после школы пролетели для меня каким-то одним, но чужим для тебя мгновением. Я побежал в свою жизнь без оглядки. Я никого не замечал. Да и побежал, приняв за маяк свою любовь к Милке.
- А я чувствовала себя приговоренной за какое-то преступление. – вздохнула Оксана. – Другая, может быть, встряхнула это наваждение и стала жить как все. Все мои подруги именно так старались сделать. И осуждали меня за… Одним словом, мои годы длились, как говорится у служак, один за два, а то и за три. Только с обратным смыслом. Хорошо, что родители не давили, хотя из Москвы звонили и писали, обещая хорошую карьеру. Отец приглядел для меня должность в МПС СССР.
Я молчал. Я уже не знаю, как в моей руке оказалась ее и при этом мы одновременно повернулись друг к другу, словно собираясь танцевать. Ночное небо улавливалось боковым зрением, стихли сверчки, заглох отдаленный лай собак.
Неожиданно я как бы раздвоился, и одна моя часть поднялась куда-то вверх, и именно этой частью я увидел двоих на веранде. Великолепно сложенную девушку, которую можно было хоть сейчас выпускать перед камерами на киностудии, и молодого мужчину, выше ее, немного сутулого, правда, с хорошо развитыми плечами, бицепсами, но неимоверно глупого рядом с такой красавицей!
- Я дурак, Оксанка!
И вот тогда, при слабом освещении, идущем из зала, где веселился народ, в глазах Оксаны исчезло напускное спокойствие. Его покрыла пелена слез, заполнивших ее прекрасные глаза.
- Конечно, ты дурень из дурней!
Голос Оксаны сорвался. Она сказала: «…уней!», проглотив «р».
Девушка неожиданно пошатнулась, словно ей отказали ноги.
Я схватил ее, прижал к себе, думая о том, что мог вот так уже семь лет держать эту удивительную, верную своим чувствам девушку, в своих объятиях. И вся жизнь без нее показалась мне дурным сном. Как я мог отдать самые лучшие годы Милке, моментально вильнувшей хвостом, как только на горизонте показался смазливый пограничник!
И Оксана оказалась на моих руках, а я губами промокал ее слезы, оставившие полоски на ее щеках…
- Не надо, не надо, отпусти, увидят, что подумают, - шептала Оксана, но еще крепче обхватывала руками мою шею.
Может быть, кто-то и увидел, и подумал, но на веранде еще долго никого не было.
Я не чувствовал веса Оксаны. И рук своих не чувствовал. Я снова посмотрел на ночное небо и увидел себя несущим Оксану в Космос.
- Вот мы и дома, - вырвалось у меня.
- Да, дома…
- Я…
- Не говори о любви, - прижала Оксана пальцем мои губы, - ты столько пережил. Для тебя любовь сейчас лишь отвлеченное понятие!
Я отпустил ее, и мы присели на топчан. Господи, в Туркмении во все времена он везде без изменений: на таком же очнулась Джанет в будущем. Почему бы не рассказать о ней, да и самом путешествии Оксане?
Но она находилась под впечатлением другого путешествия, которое в жизни называется школьными годами.
- Ты помнишь, - спросила она, - как в пятом классе спас меня, вытащив из бассейна с фонтаном? Меня толкнули мальчишки, когда я хотела обежать вокруг?
- Не помню, - честно признался я, удивленный наличием и такого случая в наших жизнях, - мне бы тогда вручили медаль «За спасение утопающих»!
- Глупый! Ты не просто меня спас, а заставил поверить, что ты самый добрый и отзывчивый человек!
Какой человек в пятом классе? И зачем такая детализация моего характера? Да знала бы Оксана, как иногда приходится себя ломать, правда, на ходу, чтобы исправить какую-нибудь скверную ситуацию!
- А когда после школьного вечера наши же стали приставать, и ты защитил меня?
Эту стычку я вспомнил сразу:
- Тогда Бегемот и Столяров поспорили, что поцелуют тебя на то, у кого получится затяжка с большим временем…
- Если ты поспорил, то выиграл бы, - улыбнулась Оксана. – Даже сейчас…
И здесь во мне рухнула защитная дамба, сооруженная самим же после развода с Милкой.
Нас с Оксаной соединил тот поцелуй, который решает всю дальнейшую жизнь людей. И когда Лариска позвала нас из зала в окно, мы внутренне многое решили. Моя вторая половина уже спустилась с высоты обзора, и я шел вместе с Оксаной одним человеком.
4
Возвращались мы со встречи в четвертом часу ночи. Транспорта почти не было, кроме такси снующих между железнодорожным вокзалом и аэропортом. Оксана даже не спрашивала, куда я веду ее. Но мы шли через весь город к моему дому.
У Текинского базара сторож подарил нам небольшую, но пряно пахнущую дыню. За то, что я весело поприветствовал его: «А-асалям-айлекум, яшули! ».
«Рахмат, рахмат! » - поблагодарили мы за подарок и весело побежали к остановке на скамейку, где я разломал дыню руками, так чтобы Оксана могла ее есть своим аккуратненьким изящным ротиком. Дыня была очень вкусной.
Так в прекрасном настроении людей, обретших друг друга, мы пришли в наш дворик. Все окна были темны, но открыты настежь. Я знал, что многие спят полностью обнаженными. А некоторые, спасаясь от теплового удара, с вечера укутываются во влажные простыни.
Во время одного небольшого подземного толчка, а землетрясения здесь происходят примерно так же часто, как в средних широтах проходит дождь или снег с градом, повыскакивали под утро все, кто сходу сообразил, какая опасность нависла над городом и их домом. В возбуждении никто сначала не обращал внимания друг на друга, кто был в чем, а кто совершенно без ничего, а после, когда страх поулегся, поднялся хохот. Соседи, указывая друг на друга, закатывались в нервном припадочном смехе…
Мы сели на скамейку у песочницы, где днем возилась малышня. Сначала Оксана попробовала покататься на качелях, но когда конструкция заскрипела от моих мощных толчков, пришлось на лету выхватить девушку. Мы свалились оба в эту песочницу и закатились от смеха.
Тотчас же из окна деда Равиля послышался крик его жены Сони-апа на ломанном русском языке:
- Люди спать! Чего шуметь! Брысь!
Мы прыснули от этих несогласованных между собой слов и кошачьего отпугивания.
- Ты знаешь, Вов, - сказала Оксана, положив голову мне на грудь, - сейчас хочу оказаться далеко-далеко отсюда! Только вместе с тобой!
- В Москве?
- Не знаю, я была каждый год у родителей, им дали хорошую квартиру почти в центре города, но все время отказывалась перебираться к ним. – Она отстранилась и посмотрела мне в глаза. - Наверное, я боялась встретить другого…
Господи, ну где встретишь такую верность!
И здесь я таинственно, но с воодушевлением быстрого исполнения задуманного спросил:
- А давай очутимся в Москве, и немедленно?
- Ты побежишь заказывать билеты?
- У меня есть другой способ, только не смейся и отнесись к этому серьезно, у меня есть машина, которая может перенести нас в любую точку земли в любое время…
- «Синяя птица» американского гонщика? – посмеиваясь, спросила Оксана.
- Куда ему до меня! Я предлагаю тебе сесть в машину времени!
- Воображаемую? Что ж, давай, помечтаем!
- Да нет же. Она здесь, рядом в гараже!
- Вот здесь прям?
Впервые за этот вечер Оксана как-то отчужденно посмотрела на меня:
- Ты все фантазируешь, Степанов? – Вот уже назвала меня по фамилии, вместо укороченного, наполненной лаской имени. – Я знаю, ты пописывал рассказы…
Я молчал, разглядывая свои руки.
- Вов, что происходит? Ты что, все время играл в поддавашки со мной? Признайся в этом, и закончим этот спектакль!
Она с тоской посмотрела на небо, которое стало совершенно недосягаемым.
- Где ты, наконец, серьезен?
- Сейчас, как никогда…
- Невероятно!- Оксана не выдержала, вскочила, топнула ногой по земле. - Если ты сейчас немедленно не покажешь эту свою летательную штуку, то я тотчас же улечу в Ташкент и выйду замуж за первого попавшегося!
- Хорошо, – неожиданно мной овладела апатия, а что я можно услышать при упоминании о машине времени, и указал на скамейку, – садись и послушай, пожалуйста, одну сказку! Подожди улетать, а потом я сбегаю домой за ключами от этой штуки.
- Но ведь это все невозможно! – Оксана все-таки быстро взяла себя в руки. - Только вчера я прилетела сюда, думая только о тебе. Выходит, я окончательно потеряла голову?
- Как и я потерял ее в прошлом году, – вздохнул я. - Запустил машину и, наделал дел.
Я стал рассказывать о своем полете в 2006 год. Затем, увлекшись желанием освободить душу от переживаний, говорил о Дженет и Майке, показывая рукой на окно, где находилась квартира Майки и Курбана. Обещал показать телефон-мобильник, и саму Майку, у который был заметен живот…
Оксана слушать умела, а когда рассказ завершился, у нее прояснилось лицо.
- Дурачок! И ты все это время казнил себя, даже… если…это плод твоей фантазии. В твоем рассказе ряд неверных выводов, из всей этой, ну пусть, пока, вымышленной истории.
- Да, но…
- Никаких но! Я дочь специалиста-аналитика. Итак, Майя снова беременна. По твоему рассказу она должна родить летом. Сейчас конец мая. Затем будут июнь и июль.
- Постой, - воскликнул я, - ты хочешь сказать, что я встретил там, в будущем еще не родившуюся Дженет?
- Уже горячее. Спросил ли ты ее там, в твоем предполагаемом будущем, сколько ей точно лет?
- Ну, как-то…
- А затем ты рассказал Майе о встрече с ее дочерью, и она поверила тебе?
- Нет.
- Но имя, названное тобой, запомнила…
- Подожди, подожди! – Во мне вспыхнула надежда на то, что ни в чьей смерти я не виноват. Что ничего, по сути дела, не изменилось. И если вернуться опять в то время, я увижу Джанет, которую…
- Да, - словно читала мои мысли Оксана, - родится девочка по имени Джанет, на английский манер. А знаешь почему?
Я смотрел на Оксану широко раскрытыми глазами: вот это железная логика!
- А потому, что здесь не принято называть следующих детей именами ранее умерших. Но, чтобы как-то сохранить память о них, живым иногда дают чуть искаженное имя. Получилось английское Janet. Красиво!
- Майка могла так назвать! Она очень мечтательная и независимая… Значит, почти целый год я жил с чувством вины, которую не заслуживал?
- В жизни так бывает, - как-то мудро заметила Оксана. - У тебя был экзамен на ответственность.
- Оксана, давай сразу же проверим твои выводы? Не заглянуть ли нам в август и посмотреть, кто будет в колыбели Майи?
- А разве мы еще не договорились, что это лишь твоя фантазия?
- Сейчас все увидишь, потерпи немного…
4
Я открыл замки от гостюхинского гаража, про хозяина которого говорили, что тот уехал на Север заработать на новую машину, дом из жженого кирпича и дачу. И осторожно ввел девушку в темноту гаража. Его металлические стены уже остыли от дневной жары.
Я включил свет, который замерцал двадцатипятиваттовой лампочкой, ввернутой в патрон на коротком проводе в центре гаража. Старый москвич потерял свой красный цвет под толстым слоем пыли.
- Это не мой гараж, - предупредил я, закрываясь изнутри на мощную задвижку. - Хозяина нет уже почти три года. Он улетел, и я не знаю где он.
Оксана с любопытством наблюдала за моими действиями. Она знала, что у меня дома мама, а здесь машина, сиденья. И, наверное, простила бы мой вымысел о машине времени, если бы та стала поводом оказаться нам наедине. И, не поехала бы в аэропорт за билетом на самолет.
Но я потянул ее дальше, в закуток с какой-то изломанной тенью.
- Иди ко мне, здесь нам будет удобно.
Девушка снова пристально посмотрела на меня, вероятно, не понимая, чем можно заниматься между пыльной машиной и стеной гаража, но, увидев, что я протянул ей руку, решительно схватилась за нее, и, к своему изумлению, была втянута в нечто, имеющее свое пространство.
Как только я закрыл створку модуля, зажегся мягкий свет, при котором стало видно внутреннее устройство. Хотя табло с указанием действующего времени и табло с нулями, разделенными по годам, месяцам, дням и времени суток, светились, подтверждая готовность к работе.
Я взял в руки дощечку, оставленную гениальным Гостюхиным.
- Это и есть машина времени, - показал Оксане, - а мы находимся в модуле. Он уже сам внепространственен, потому что здесь, при желании, можно играть в футбол. Не знаю, может быть, он каким-то образом уменьшает нас, но это все из очень далекого будущего, где побывал Гостюхин, хозяин этого гаража, доктор физики академии наук ТССР…
Теперь Оксана молчала, удивленно разглядывая начинку модуля, пробуя подлокотники удобных кресел, поражаясь, как могли два кресла с людьми вместиться в примерные сорок, по-моему, даже меньше, сантиметров между москвичом и стеной гаража.
А я, понимая изумление гостьи модуля, осматривал машину времени, удивившись, наконец, тому, что батарейки до сих пор работали. Заметив едва заметную полоску по периметру древесины, вставил перочинный нож и разделил доску на две половины, как если бы это были две половины формы для отливки деталей. В углублении одной из половинок лежал круглый миниатюрный прибор черного цвета, который непонятным образом был связан с сигнальной лампочкой и рычагом управления модулем на обратной стороне половинки доски.
До меня дошло, что Гостюхин больше никогда не вернется, и он оставил мне эту машину времени, воспользовавшись своей, именной. Он был классным мужиком!
И сел прямо, сложив руки на подлокотники:
- Ты готова отправиться?
- Готова? Да это же безумие! Хотя не безумие и то, что мы живем такой жизнью, когда все друг другу врут, а, собравшись, дружно поднимают руки? За это же вранье! А старики в Кремле? Отец говорил мне, как они хватаются за жизнь! То женщин молодых приглашают к себе, то какую-то чудодейственную металлическую таблетку глотают. Не руководство, а пансионат для маразматиков…
Оксана опустила свою голову в мою сторону, положив лоб на тыльную сторону моей ладони, державшейся за кресло. И в таком положении, вероятно, чтобы не встретиться со мной взглядом, чуть глуховато сказала:
- Я впервые в жизни не знаю, что делать.
Затем она встала и шагнула так резко в сторону задней стены гаража, что могла бы выйти, если бы та была призрачной. Сделала еще шаг, и еще…
– Значит, ты ничего не придумал? – сказала оттуда. - И я усомнилась в тебе?
Оксана встряхнула пышными волосами, ее глаза, огромные карие глаза смотрели с любовью и одновременно с какой-то решимостью.
Я встал и подошел к ней. Модуль услужливо предлагал продолжение своего днища, как пола. И это при яйцеобразной форме, если его методично ощупать!
Но Оксана отступила еще на шаг. И оттуда крикнула:
- Я люблю тебя!
Ее голос сорвался от волнения.
- Я люблю тебя до слез… в сердце!
Я подошел к ней и второй раз за все время встречи с ней вновь поднял ее на руки. Легкую и необыкновенно честную девушку! Я уже не разделился на действующего и наблюдающего.
- Я был слеп. Теперь могу понять, с кем идти в жизни, на кого смотреть с бесконечным обожанием и благодарностью! Ну, что, начнем наше путешествие?
- Иди, бери штурвал!
Но это только слова. На самом деле мы уже стояли обнявшись. Я чувствовал, как ее сердце бьется в унисон с моим…
А затем я вернулся в кресло и набрал все то же 27 июля 2006 года. Затем нажал кнопку предварительной команды. На табло рядом с часами высветилось два варианта вхождения в будущее: немедленное и с задержкой во вневременье. За моей спиной стояла Оксана, положив на мои плечи свои теплые и ласковые руки. Я закинул голову, чтобы посмотреть на ее лицо, и выбрал время, которое полностью отдавалось путешествующим.
А мир за пределами модуля мог немного подождать.
|
|