*
* *
После обеда мужчины оккупировали холл - застучали кости, шары и шарики. Запахло пивом. Гофрированные курильщицы расположились на скамейках, безнаказанно демонстрировали ноги, сравнивали загар, опрокидывали на салфетку кофейные чашки в ожидании бессменной гадалки пансионата – уборщицы Фулик. Этот прообраз Матери в произведениях авторов аграрной фабулы был обласкан еще Варпетом, чьи мудрые глаза первыми ухватили в старушке символ нации. В июне Фулик отметила свое стошестилетие и клялась, что когда-то в метрике ей подправили дату рождения, дабы оболванить султанский указ о невывозе из страны юных дев, и что на самом деле ей лет на пять больше. В эту пастораль охотно верили, тем более, что знаменитая гадальщица была ростом с веник и когда убиралась в комнатах, возникало жуткое ощущение, что предметы перескакивают сами собой, листы бумаги точно так же укладываются в аккуратные стопочки, арбузные корки – в целлофановые пакеты, а пыль, двери и окна наделены завидным самодурством.
В довершение мистики являлся пророческий гений старушки-невидимки, ни разу, впрочем, не злоупотребившей доверием. Она ничего не клянчила за гадание, смущенно благодарила, если кто-то ухитрялся сунуть ей в многочисленные юбки фрукт или конфету, а главное – предсказывала только счастливую судьбу.
Нина с благодушием сытой волчицы наблюдала за мимикой моложавой брюнетки, как слову божьему внимающей шепелявой Фулик. Добрая старушка гарантировала ей исполнение самого заветного желания, отчего брюнетка побледнела и зловеще прищурилась, а Нина представила, как в эту же самую минуту другая пророчица вселила кому-то в сердце тревогу.
Следующей к Фулик подколыхнулась Выдра. Вручив в сухонькие лапки собственную судьбу, она закурила и откинулась в предсмертной позе Маргариты Готье. Дочь, присев на корточки, благоговейно гладила ей колено.
- Э-ээ, - начала вещать старушка, но была безжалостно выдернута из прострации:
- О, нет! Тэк, милая, не пойдет. – Выдра накрыла ветхую руку своей ладонью, выпустила дым меж раздвинутых ляжек в мраморный пол, полюбовалась его обратным ходом, снова затянулась и вкрадчиво продолжила. – У тебя в руках, дарягуша, не просто кэрамика. В этой чашке – вся моя жизнь, неэрдинарная и стрэшная в сваэй эбнэженности. Пэнимэешь? В этой чашке – муза Бэйрона, страсть Вэгнера, слух Бэтховена и зрение Гомэра... Там пэснь и стих, образ и мысль! Там прошлоэ пэреплелось с будущим и уже устрэмилось во Всэленную! Там Всэвышний поднимаэт бокал за вэличие Ars amandi, хотя сам никэгда не был любим на Зэмле!.. Там вэчность спорит с суэтой и выносит смэрти оправдательный вэрдикт... Увидь все это спэрва, стэрая женщина, прэстэя, как тыква, а потом только себэ позволь...
Когда дым рассеялся, из него, кашляя, выглянуло печеное испуганное личико и спросило:
- Теперь гадать?
- Вот тепэрь гадай.
- Э-ээ...
*
* *
Все-таки удалось подчинить себе мысли, взамен подчинившись дисциплине. Слова, наплевав на математику, послушно заполняли пустоту, ловили на беглость. Слова-сачки... слова-ведерки, слова-лепнина, слова-ризация, слова-львация... Пустота радостно темнела, наливалась – ее распирало от удовольствия, она жаждала благодарности. Благодарность запаздывала, как всегда перед финалом. Все те же проблемы с последней точкой – как будто вокруг цветущего вишневого дерева внезапно распласталось кладбище...
… Могилы близких Нина не посещала. Оправдывала себя ленью. Она любила врать себе. А больше, собственно, врать было некому – все остальные так комфортно расселись по свидетельским местам, что стали самодостаточны, и не было ни малейшей охоты сбивать с них спесь. Какой смысл навязывать себя, если потом мечтаешь отвязаться? И если ты сама – точно такой же свидетель, и ни у кого не вызываешь охоты сбивать спесь с тебя… Однажды бывший муж попросил заглянуть на кладбище, где похоронен его отец, и удостовериться, что с могилой все в порядке. Нина не заглянула и соврала в трубку, что – все в порядке. Когда он приехал на годовщину, оказалось, что отцовская могила давным-давно искалечена мародерами, бесноватыми извращенцами и оползнем.
- А что я могла бы сделать, интересно?
- Разве я тебя в чем-то упрекаю? Сам виноват. Я всю жизнь перед ним виноват.
- Может, хватит самобичеваний? Вы оба были виноваты – еще не известно, кто больше.
- Ты так и не поняла, что “больше” или “меньше” виноватыми не бывают. Вина – понятие абсолютное, как беременность.
- Значит, вину можно, как минимум, прервать…
…В дверь, судя по мерному ритму, стучался кто-то робкий. Нина, чертыхаясь, накинула халат. Начинается!
На пороге стояла женщина, вероятно, одного с нею возраста, с потрясающими чертами бледного лица, искаженными то ли недавним горем, то ли глубоко упрятанным страхом… Живая статуя Вселенского Страдания! Вдобавок – смутно знакомая:
- Простите, ради Бога, за вторжение, меня зовут Эстер.
- Очень приятно. Я – Нина.
- Да, я уже знаю… Собственно, поэтому я и пришла.
- Потому что меня зовут Нина? – Хотелось разбавить ситуацию юмором, но, похоже, вопрос только сгустил напряжение. Эстер принялась теребить перстень длинными красивыми пальцами:
- Ах, нет, ради Бога!.. Дело в том, что мы с сыном только час назад приехали, а должны были – к обеду, и… понимаете, так случилось, что… Одним словом, за наш столик посадили другую семью…
Нина угадала финал, отчего нестерпимо захотелось унизить непрошеную гостью отсутствием сострадания:
- Ну, а я-то тут при чем?
- Вы, разумеется, ни при чем. Просто мне сказали, что за вашим столиком как раз два свободных места… И, если вы не против…
- Но в зале масса свободных столов! Почему бы вам не занять один из них?
- Вы, наверное, не спускались к ужину, а то бы заметили, что столовая переполнена... Поверьте, мне очень неловко приставать к вам с такой просьбой, тем более, что…
- Тем более – что? – Нина не могла уловить природу собственной неприязни к изящной и явно не обременительной гостье, и еще больше нервничала.
- Нет, ничего… Меня просто предупредили, что вы… как бы это поточнее?.. Не любите общества, что ли, не желаете ни с кем общаться…
…”она не желэет ни с кем эбщятся”…
… поэтому я сразу хотела вас успокоить – мы с сыном не будем вам докучать. Молчаливая трапеза вас устроит? Мой сын достаточно воспитан, чтобы не…
- Скажите, в номере рядом с вашим живет такая… Ну, такая женщина с дочерью?..
- Выдра? Да, да, вы угадали. Именно с ней мы и говорили о вас. Она мне не нравится.
Нина вдруг почувствовала жуткую слабость в коленках, которая стремительно разливалась по телу, делая его невесомым:
- Откуда вы знаете, что ее зовут Выдра?
- Ее так зовут? Боже, какой ужас! Она представилась, как Нелли… Я только имела в виду, что она очень напоминает выдру…
- Ладно, это не важно… Подсаживайтесь к нам, я ничего не имею против. Даже лучше – у меня ведь тоже сын, пусть мальчики подружатся.
- Правда? – От счастья гостья стала такой красавицей, что у Нины в глазах вспыхнули звезды, ослепили… А когда мерцание рассеялось, Нина обнаружила себя перед зеркалом рядом с дверью, которая была заперта…
*
* *
В столовой действительно был аншлаг. Зал гудел, как улей, официантки с подносами и каталками лавировали между столиками, будто на шарнирах. Одна из них подкатила по пути к Нине и успела шепнуть ей на ухо:
- Завтра Солженицынская семья уезжает, и мы тут же переселим ваших соседей за тот стол…
“Солженицыным” мужчину с жидкой бородкой, скорее напоминавшего Достоевского, окрестил Чонка – мимолетом, когда, чуть не сбив его с ног, промчался на футбольное поле:
- Привет, Солженицын!
Тот, очевидно, не возражал, потому что через пару часов весь пансионат был осведомлен не только о прозвище мужчины, скорее напоминавшего Достоевского, но и о малыше, который знает, как выглядит Солженицын…
Эстер с сыном уже расположились за столом, друг против друга. Рядом с мальчиком, напустив на себя космическое безразличие, сидел Чон-япошка, постукивая вилкой по дну тарелки. Вчера он вернулся из кинозала, когда Нина уже спала, а утром, по обыкновению, смылся поразмяться до завтрака на игровой площадке, так что предупредить его о соседях она не успела. Застигнутый врасплох, он выбрал отстраненность из всех допустимых вариантов поведения в ожидание материнской реакции. Нина про себя усмехнулась: “Моя кровь!”
- Buon appetito!
Зачем она произнесла это по-итальянски, Нина и сама не поняла – наверное, чтобы не погрязнуть в светскости. Но удивляться, похоже, никто не собирался:
- Grazie, signora! – Хором ответили Эстер, ее сын и Чон.
- А что у нас на завтрак? – Вопрос был риторический, но помог справиться с опять подкравшейся невесть откуда дрожью в коленях. Нина неуклюже плюхнулась на свое место, глупо ойкнула и поймала настороженный взгляд сына:
- Мам, ты что, забыла? Манная каша, яичница с помидорами или омлет. И чай.
- А, ну да… А ты руки вымыл?
- Нет.
- Я тоже, - вдруг откликнулся мальчик Эстер. – Мыть руки – дурацкое занятие, все время одни и те же движения… А тебя как зовут?
- Зови меня, как мама – Чон. А тебя?
- И ты зови меня, как мама – Бус.
“Хорошенькие же имена дали вам ваши мамаши”, - весело подумала Нина и оглянулась в поисках припозднившейся официантки… В столовую косолапо вплывала Выдра… Ни дать ни взять – старинная кяманча! И как она только умудряется напялить то, что особенно ее уродует…
- Ма, смотри – Выдра идет! – дружно прыснули мальчишки.
Нина в знак солидарности повернулась к соседке, до сих пор не проронившей ни слова, собираясь ее растормошить общим задором. Эстер ответила вымученной улыбкой, сквозь которую еле слышно проскользнули слова:
- Сейчас она подойдет сюда… чтобы опять меня мучать.
- Ма, хочешь, я дам ей подножку? – спросил Бус.
- Ма, хочешь, я скормлю ей ящерицу? – спросил Чон.
- А что ей от вас нужно? – спросила Нина.
Все вопросы повисли в воздухе. Выдра подвалила к их столу, помахала рукой сидевшей вдалеке дочери и расплылась в надтреснутой улыбке:
- Какоэ божэственнэе зрелище – две прелэстные мамочки и их чюдные ангелочки! Ах, зэчем я не художник?.. Кстэти, милочка, у меня для вас потрясэющие новости. Вы понимэете, о чем я, прэвда? Жду вас на чэшечку кофе… Приятного эппетита!
Официантка, наконец, принесла завтрак. Пока все в гробовом молчании поглощали еду, Нина отчаянно старалась придушить-заколоть-расстрелять-развеять давно забытое желание помочь ближнему, пока оно еще в зародыше. Какое твое на фиг дело? Кажется, среди них нет ни младенцев, ни слепых, ни безногих – пускай сами разбираются… или – не разбираются… И вообще – их завтра пересадят за другой стол. И правильно сделают. Не хватало еще, чтобы Выдра околачивалась так близко всякий раз, когда ей заблагорассудится…У тебя – своя жизнь. Свой ребенок … “чюдный ангелочек”… Фу – так и знала, что отдых обязательно испоганится каким-нибудь сюжетом…
Она очнулась только от голоса Эстер:
- Мы пошли. Спасибо за компанию и… простите.
- Я могу вам чем-то помочь? – Слова выпрыгнули раньше, чем Нина успела выбрать подходящий ответ. Эстер вдруг наклонилась и поцеловала ее в лоб:
- Можешь. И не только мне.
И вышла из столовой, крепко держа сына за руку.
Чон проводил их взглядом, допил чай, промокнул салфеткой губы, откинулся на спинку стула, изучил разводы на потолке и сказал:
- Знаешь, ма, иногда в футболе, перед самыми воротами, я вдруг передаю мяч другому, хотя запросто могу забить гол…Ты не знаешь – почему?..
*
* *
Фулик смутилась, застав Нину в номере – обычно после завтрака они с сыном уходили на пляж, и можно было основательно, без спешки прибрать в комнате.
- Ничего не надо, Фулик, только мусор, пожалуйста, вынеси.
Старушка кивнула и скрылась в туалете. Мгновение спустя мусорное ведро, семеня на Фуликиных ножках, выползло в коридор, опрокинулось в пластиковый мешок и вернулось на свое место.
- А у вас зеркало треснуло, - раздался виноватый голос. – Сказать, чтобы поменяли?
Нина пошла на зов. Зеркало, умудрявшееся отражать одновременно кафель, потолок и ванну цвета распаренного женского тела, треснуло по вертикали. Линия плавным зигзагом исказила преломление, откуда, приближаясь, вырисовывалось лицо Нины… пол-лица… Только – левая половина. Правая была не ее – со скорбной складкой и страдальчески изогнутой бровью… Нина провела пальцем по трещине, трещина заалела.
- Осторожно! – сдавленно взвизгнула Фулик. - Там же крошка стекла.
Нина зажала ранку зубами, пока не прекратила глотать солонь, и продемонстрировала ей слегка посиневший от давления результат:
- Видишь? Ничего страшного, даже след пропал.
- А все-таки, надо бы поменять зеркало.
- Не надо, Фулик, так даже интереснее.
- Знаете, в номере на третьем этаже – там, где женщина с сыном только вчера приехали, тоже зеркало треснуло. Она, бедная, так испугалась, даже заплакала. Попросила немедленно поменять…
Подкатившую снова невесомость Нина приняла как должное, заведомо ее ожидая, и было бы странно-удивительно-обидно, если этого бы не случилось.
|
|