ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Ваш сын болен ересью!
Миша, уже совершенно обессилев, повалился на кровать. Он больше не мог молиться. В ушах гудело, будто в голову залетел пчелиный рой, колени от долгого стояния на твердом полу стонали и ныли. На чтение молитв ухо-дило, как минимум пять часов в день. Но, несмотря на энтузиазм и рвение, он так и не ощущал того, чего ожидал: ни духовного просвещения, ни тепла, ни какого-либо удовлетворения. Казалось, его слова уходили куда-то в пус-тоту, и их совсем никто не слышал. Порой Миша ощущал, будто бы кто-то очень злой стоит у него за спиной, надменно посмеиваясь и сверкая хищными глазками. Резко оборачиваясь, он видел только портрет отца на стене. И его лицо светилось лаской и любовью.
Погружаясь в «общение с Монахаром», он как будто не видел всего то-го, что происходит в доме. Родной сестры своей старался вовсе не заме-чать. Ольга заходила каждый вечер к нему в комнату, садилось по обыкнове-нию на краешек кровати, и пыталась о чем-то разговаривать. Но, понимая, что это бесполезно, уходила. Не обращал Миша также внимания и на то, что Борис Андреевич стал привычным гостем в их квартире. Он регулярно заходил к нему в «берлогу», задавал какие-то, на Мишин взгляд, несерьезные вопро-сы: не кружиться ли голова, не болит ли, да и тому подобное. Они касались плоти, размышлял Миша, следовательно, были глупы и не нужны. И потому он, особо не вдаваясь в их смысл, либо еле-еле кивал, либо отрицал, или про-сто игнорировал. И все же краем глаза Миша заметил, что Бориса Николаева интересовало не только состояние здоровья пациента, но и в не меньшей степени его мать. Ведь не спроста доктор каждый вечер подолгу засиживал-ся, о чем-то беседуя с ней на кухне…
Миша, изрядно утомившись после молитвы и размышлений, наконец задре-мал. На землю медленно опускался бархат ночи, и мелкие россыпи звезд не-принужденно мерцали, плавно переливаясь золотыми оттенками. Завывал не-сильный, но весьма холодный ветер, который глухо отдавался в оконных ра-мах, тоскливо напевая одну и ту же заунывную мелодию.
Приступ головной боли, временами накатывавшейся на него, усиливался, стучало в висках. Мише стало нехорошо, сердце учащенно билось, он дышал то судорожно, жадно хватая пересохшими губами воздух, то вовсе замирая на несколько секунд. «Зачем надо было так себя утомлять?» - услышал он сквозь дрему свой собственный голос где-то в уголках напряженного созна-ния…
Ему виделся, переливаясь цветами реальной жизни, кошмарный сон. Ми-ша, переступая через неглубокие лужицы, опять шел по тропинке, ведущей в заброшенный сад. Под ногами все также шуршала листва, с сухим треском ло-мались маленькие веточки. И тут со спины он услышал громкий вопль матери: «Сколько раз нужно повторять, чтоб ты не ходил этим путем!» Однако он, даже не оборачиваясь, перелез через покривившийся деревянный забор и, за-цепившись за проржавевший гвоздь, порвал штанину. Чертыхнувшись, стряхнул пыль и пошел дальше. Тут его дернули за ручку рюкзака, и он стал падать, падать, падать...
Миша тяжело поднялся с постели. Пошарил встревоженными, сонными гла-зами по темной комнате, будто продолжая наблюдать картину произошедшего… Пот обильными, холодными ручьями стекал по возбужденному лицу.
Кто был там, сзади – он не заметил. И все-таки было острое ощущение, что картина случившегося с ним в заброшенном саду постепенно, медленно, но верно вплывает перед глазами, и в ближайшем будущем он, должно быть, вспомнит все. Однако Миша не желал ничего знать.
***
- Миша, ты ведь уже не спишь, сынок? – мать слегка приоткрыла дверь и заглянула в плохо освященную комнату.
- Нет, а что? – ответил он. Затем без сожаления захлопнул и откинул в сторону какую-то совсем неинтересную книгу.
- Тогда познакомься. Это – отец Василий. Извини, что я не предупре-дила о том, что пригласила его к нам. Он хочет с тобой поговорить.
В комнату, громко топая огромными башмаками, чинно вошел толстый, с длинной густой бородой, священник. На круглом, похожем на глобус животе, блестел, переливаясь ярко-золотыми оттенками, внушительных размеров крест. Молча переступив через порог, он осенил себя крестным знамением. Сразу же заметил, что в комнате не было икон, хотя во всех других они ви-сели. Священник, поправив рясу, присел на стульчик напротив Мишиной кро-вати.
- Так я оставлю вас вдвоем, - мать почтенно склонила голову и удали-лась.
Миша и пастырь немного помолчали. Наконец батюшка, глухо покряхтев, молвил тихим басом:
- Твоя мама рассказала мне про беду, что приключилась с тобой. Одна-ко произошедшее – еще не повод, чтоб отказаться от веры истинной и начать поклоняться какому-то своему, выдуманному богу. Я хочу помочь тебе.
- А вот этого не надо! Помогать мне не стоит. Для начала, прежде чем учить других, попробуйте лучше сами выбраться из тьмы невежества. Когда у Вас это получиться, тогда и приходите за мной. Уверяю – я с радостью в этом случае разделю с Вами благодать бога.
- Ты о чем? – не мудрено, что священник был весьма удивлен.
- О том, что мне открыты некоторые истины. И одна из них – во всех религиях сегодня Бог заменен на культ. И потому нет никакой «веры исти-ной». И знаете, откуда мне это известно? Об этом с горечью мне поведал сам Бог – Монахар. И он совсем не такой, каким вы пытаетесь изобразить его на иконах. Другой, абсолютно другой. Вернее сказать, у Монахара вооб-ще нет, и не может быть никакого изображения. Ровно как и невозможно воз-двигнуть истукан, чтоб пытаться служить через него Богу. А все ваши иконы по сути истуканы.
- Ты говоришь богохульные вещи, мальчик. И ввиду малого возраста и опыта совсем ничего не понимаешь. Своими словами, не задумываясь, ты ос-корбил меня и чувства других верующих. Любой другой православный не ос-тался бы равнодушным к таким заявлениям. Только поклонник сатаны размыш-ляет подобным образом. Как ты смеешь говорить о великой вере! – отец Ва-силий, как ни старался, все равно не мог сдержать переполнявших его эмо-ций. Огромные мясистые руки напряженно сжались в кулаки, будто бы он вот-вот собирался, защищая свою точку зрения, как следует отдубасить парня, выбив тем самым всю «дурь» из головы непокорного еретика.
Миша был спокоен и, казалось, даже равнодушен к этой беседе. Смерив незваного батюшку холодным и ироничным взглядом, он улыбнулся кипевшему злобой пастырю церкви:
- Как я смею, спрашиваете? Ответьте-ка лучше сами на такой вопрос: доводилось ли Вам когда-нибудь бывать там?
- Где там? – немного удивился священник. Впрочем, он догадывался, куда клонит Миша – ведь история о том, что приключилась с его юным собе-седником, была ему хорошо известна. Елена Александровна, несмотря на уго-вор с доктором, все же рассказала священнику о видениях Миши во время клинической смерти.
- Ну там… на том свете, - Мише не хотелось продолжать беседу. И во-обще вся эта затея провести встречу ему не нравилась. Он решил, что дол-жен серьезно поговорить с матерью, чтобы раз и навсегда оградить себя от подобных визитов в будущем. - Что вы можете рассказать мне о Боге, если никогда не видели Его, не общались с ним. В отличие от Вас, мне посчаст-ливилось видеть свет, что исходил от Него, и слышать Его чудесный голос. И это именно Он сказал мне, что все религиозные конфессии уже давно себя дискредитировали. Или вы намерены оспорить мнение Бога?
- Это неправда! – священник резко, взмахнув черным рукавом просто-рного одеяния, поднял вверх палец, будто находился не в комнате у Миши, а у себя на проповеди в церкви, окруженный небольшой толпой старушек, кото-рые без каких-либо пререканий легко принимали на веру всё что угодно. - Ложь! Не мог Господь так сказать! Нет! Что значит, дискредитировали? Мо-жет быть, объяснишь?
- Вполне охотно, - Миша привстал с кровати. Миша теперь горел жела-нием одержать победу в этой религиозной полемике, - сейчас я Вам все очень популярно, а главное наглядно объясню. Вставайте, ну же, поднимай-тесь! А теперь, - он сделал усилие и, немного пошатываясь, встал босыми ногами на холодный пол, - давайте подойдем вместе к зеркалу.
Священник, пока не понимая того, к чему клонит Миша, с неохотой оторвался от стула.
Они стояли вдвоем рядом и смотрели на себя. Отец Василий был сдер-жан, беспристрастен, но все же немного удивлен. Его отраженное в зеркале тело было гораздо больше, чем у мальчугана: выпирал круглый, похожий на арбуз живот.
- Ну, - время тянулось, Миша молчал, и священник постепенно начинал выходить из себя, - и что же ты всем этим пытаешься доказать? Уж извини, никак не пойму!
- А то! – в Мишиных глазах на мгновение мелькнул огонек, - ответьте мне, но только честно и глядя при этом на себя в зеркало: Вы учите своих прихожан воздержанию?
- Не пойму!..
- А что тут понимать?! Ваш вес как минимум превышает центнер. Уме-ренности в еде-питье, как погляжу, совсем не приемлете. И после этого смеете столь откровенно и цинично лицемерить перед своей паствой, гово-рить с алтаря, чтобы те не вкушали скоромного в постные дни. Так что я никак не могу понять, каким образом Вы можете вывести меня на свет, коль сами блуждаете во тьме? При том во тьме кромешной!
Губы батюшки задрожали. Мише показалось, что священник сейчас не вы-держит и, как следует замахнувшись своим огромным кулаком залепит ему та-кую оплеуху, после которой и без того больная голова уже точно никогда больше не придет в норму. Отец Василий дышал тяжело, нервно втягивая в себя трясущимися от гнева ноздрями напряженный воздух. Однако он, так ни-чего и не сказав, просто вышел из комнаты, демонстративно с грохотом за-хлопнув за собой дверь. Миша победоносно проводил его взглядом, а затем, уже окончательно обессилев, понуро упал на кровать, уткнувшись лицом в подушку.
Мать сразу же поняла, что вся ее затея провалилась. Врач Николаев молча стоял рядом с ней и тоже тоскливо смотрел на разгневанного священ-ника. И этот кипевший ненавистью духовник ему не нравился – Борис Андрее-вич чувствовал, что человек в черной рясе желал всем им зла.
Мать подошла к отцу Василию и протянула свернутую денежную купюру:
- Спасибо Вам, батюшка, Вы хотя бы сделали попытку повлиять на моего сына, помочь.
Недовольно перебирая пальцами седую бороду, тот брезгливо, старясь не смотреть на Мишину мать, взял деньги и быстро спрятал их. Обернувшись на пороге, вместо прощания произнес несколько слов, которые потом еще долго, очень долго преследовали Елену Александровну Провалову:
- Ваш сын болен ересью!
Этот инцидент, как надеялся Миша, не должен был повториться больше никогда. Да и мать, очевидно, пришла к тому, что все бесполезно и сына пока переубедить не получится. И все же она не без радости замечала, что Мише на самом деле далеко не по душе тот образ жизни, который он начал вести последние несколько месяцев. Подобная молельная, прямо-таки монаше-ская обстановка скорее пришлась бы по душе старцу, от всего уставшему и мечтающему только об умиротворении, тишине, покое, предвкушая, или наобо-рот страшась того, что следует за смертью. Юному, только-только начавшему свой жизненный путь Мише подобное «житие» явно не подходило. И мать виде-ла, что сын порой заставляет сам себя молиться, хотя ему и не хочется.
Впервые за три месяца затворничества Миша решил, наконец, выйти на прогулку теплым апрельским вечером. Надев легкую куртку, он сказал матери о своем намерении «временно оставить келью». Узнав об этом, стоявшая воз-ле плиты мать выронила от удивления из рук половник. Она была не своя от счастья и, широко улыбаясь, воскликнула:
- Ну, наконец-то! Конечно иди – ведь совсем уж синий стал. Воздуха тебе не хватает. Дышишь одной свечной гарью.
- Вот этого всего только не надо, ладно! Опять за старое! – произнес он, надевая на голову кепку.
- Ладно, ладно, не буду. Иди, гуляй себе на здоровье!
Миша вышел во двор и, глубоко вдохнув легкий, наполненный запахами весны воздух, восторженно огляделся по сторонам. Казалось, что и сама природа была рада его столь неожиданному появлению, приветствуя Мишу све-жим ветерком, который ласково трепал пряди его волос.
Он прошел несколько шагов, стараясь понять, отчего это вдруг сдела-лось так хорошо, приятно, спокойно на душе. Может быть, душа - измучен-ная и опустошенная в заточении, вдруг преобразилась и наполнилась весель-ем. Сначала он полагал, что подобная радость – величайший грех. Не ясно вот только, от кого исходит это манящее искушение и, толкая на подобное «грехопадение», является источником соблазна – в его религии ведь не было и намека на ад, сатану и бесов. Не было никого и ничего, кроме Монахара и мира солнечных лучей. «Однако, - полагал Миша, - раз я не встречался с темным миром, это еще далеко не факт, что такового нет вовсе». И все же он пришел к выводу, что на время оставить молитву и пройтись – это ника-кое не искушение и уж тем более не грех. «К тому же со свежей, здоровой головой куда лучше потом будет молиться – и рвения наверняка проявлю большее, да и сосредоточенности заметно прибавится. В общем, раз решил идти – значит, надо идти» - принял решение Миша.
Стараясь не погружаться в тяжелые, ставшие привычными, размышления и желая просто наслаждаться хорошей погодой, Миша шел вперед, сам не зная куда. Да это было и неважно, куда идти, лишь бы размяться и проветрить голову. Потом он часто будет вспоминать эту прогулку и сделает несколько тщетных попыток понять – почему ноги сами привели его в заброшенный сад. В тот самый, что располагался совсем недалеко от школы…
Очнулся от раздумий Миша только после того, как неожиданно наткнулся на знакомую изгородь. Сквозь широкие щели он посмотрел на то, как кривые ветви яблонь тянуться вверх. Почти у каждого дерева вокруг ствола появи-лись маленькие побеги. Миша, сжав руками бревна изгороди, был похож на сидящего за решеткой узника, ожидающего своей участи. Он смотрел на тон-кие прутья вокруг яблонь, что в изобилии торчали в разные стороны и ду-мал, зачем появились они на свет. Ведь вряд ли из них вырастут хорошие яблони. За садом ведь никто не ухаживал. А если прямо сейчас подойти и надломить, попробовать сделать что-нибудь полезное – все равно не выйдет. Тогда к чему они нужны человеку, раз по сути нет пользы от их существова-ния?
Выходит, Бог создавал природу и все то, что в ней есть вовсе не для удовлетворения человеческих потребностей, как об этом учат многие религи-озные писания. Да и животные получается отнюдь не твари, цель существова-ния которых быть пищей для людей. Они обладают таким же правом на жизнь, как и человек. Да и эти побеги – пусть бесполезны, но раз они есть, зна-чит так и должно быть…
Медленно, опасаясь зацепиться или упасть, он перелез через забор. Сад – всё тот же заброшенный сад, дышал, подобно живому существу, излучал непонятную ему энергию, настойчиво звал к себе. Он как будто еле-еле на-шептывал Мише: «Иди же ко мне, не бойся! Отныне с тобой ничего не слу-читься. То, что случилось в прошлый раз – то была проверка, и ты ее ус-пешно прошел. Иди, и ты узнаешь много интересного, сам для себя откроешь великие тайны мироздания. Иди, ведь ты этого хочешь!»
И правда, Мише с каждой секундой все больше и больше казалось, что любая деталь, незаметная мелочь в саду несла в себе некий оттенок таинст-венности – иногда доброй, иногда пугающей, а в основном содержащей в себе и то, и другое. Деревья, похожие на могильные плиты камни и тропинки, мелко поросшие едва проступившей из протоптанной земли травой и все ос-тальное зачаровывало своей всеобъемлющей гармонией. Казалось, что весь этот сложный окружающий мир подчинен неким простым универсальным законо-мерностям, лежащим в основе всего бытия. Стоит только научиться их чи-тать – и тогда Божественная Истина будет открыта во всем великолепии и многообразии благодатных и очищающих человеческую душу красок. И эти по-беги-хлысты, решил Миша, он не просто так встретил именно у самого входа в сад, потому как и плохие эмоции тоже могут привести к полезному резуль-тату. Они представляют собой некий призыв. Может быть, эта потусторонняя сила хотела, чтобы он развернулся и сию же минуту бежал, не оборачиваясь, и навеки забыл про это место. «Сколько раз нужно повторять тебе, чтоб ты не ходил этим проклятым садом!» - неожиданно вспомнил Миша наставление матери, которым он всегда пренебрегал. И, несмотря ни на что, он вновь не придал этим словам никакого значения.
Миша, задумавшись, споткнулся о ветку поваленной яблони и упал. По-грузившись в раздумья, он не смотрел под ноги. Медленно поднявшись на но-ги, помутневшим взглядом осмотрелся по сторонам. «Что я делаю здесь?! – была первая мысль, промелькнувшая в голове. Снова вернулась боль. Каза-лось, все тело покрылось множеством толстых, кривых трещин и теперь было готово распасться на бесконечное множество мелких кусочков. Нет, ему, правда, не стоило приходить сюда – это проклятое, гиблое место, которое поломало всю его только-только начавшуюся жизнь. Теперь он был другим, не похожим того человека, каким был раньше.
«Ну и ладно! – Миша сплюнул на землю кровью – он опять, как и в про-шлый раз, от неожиданности сильно прикусил язык, - Нет больше старого Ми-хаила Провалова. Какие только операции не проводи – его уже не вернешь назад. Плоть одна – люди разные. И я лучше того, который был раньше. И нужно, чтобы у меня нынешнего нравственность и любовь к Богу была на пер-вом месте по отношению ко всему материальному. И еще мне нужны последова-тели – иначе какой толк, коли спасусь я один? Нужно, чтобы все, кто хо-чет, получил возможность обрести в своем сердце любовь к Монахару!»
Сам того не понимая, Миша делал для себя все новые и новые открытия, вот только приходили они к нему всегда только лишь через неминуемое стра-дание. Он не знал, что на самом деле должно являться подлинным духовным озарением, просветлением и идущим вслед за этим счастьем и гармонией.
Уже на первых порах своего существования, находясь буквально в заро-дыше, новая религия начала приносить боль. И только боль…
***
На следующий учебный год, когда пролетело, оставив за собой лишь мутные воспоминания, жаркое лето, Миша снова пошел в школу. Полгода, про-веденные им в заточении и одиночестве, теперь остались в прошлом. Все это время он занимался с учителями на дому, правда, это больше походило на мучение, чем на овладение школьными предметами.
Он не помнил ничего хорошего о лете. Миша все время сидел в своей душной комнате, с невеселым выражением лица смотрел, практически не мор-гая, в одну точку на стене. Мать подумала даже, что на смену молитвам пришла какая-то медитация. Но это было не так: на самом деле Миша просто скучал по тем временам, которые уже не вернуть… Трагический случай в са-ду, подобно острому клинку, оставил глубокий шрам на его душе. А шрамы, как известно, никогда не исчезают, оставляя на всю жизнь извечное и урод-ливое напоминание о себе.
Мать изо всех сил пыталась вытянуть сына из этой пучины. Ее надежда, загоревшаяся, когда Миша пошел на прогулку весной, потухла в тот же день, когда сын вернулся угрюмым, подавленным и обреченным как никогда раньше. После этого он окончательно замкнулся в себе и даже отказался присутство-вать на свадьбе мамы с врачом Борисом Андреевичем Николаевым.
- Почему ты не хочешь в этот прекрасный, прямо-таки зовущий выехать на природу день отправиться со мной на рыбалку? Это же так здорово! Тем более, я настоятельно рекомендую тебе это как врач! - пытался убедить его Борис Андреевич, но тщетно.
Миша, продолжая все также тупо сверлить взглядом стену, произносил скороговоркой, которую трудно было разобрать:
- Не хочу, оставьте меня в покое.
- Да что с тобой происходит, сынок? – спрашивала мать, - почему ты не хочешь с нами общаться, не желаешь выйти на свет божий, воздухом поды-шать? Борис Андреевич (несмотря на то, что он стал ей мужем, она с уваже-нием продолжала называть врача по отчеству) все правильно тебе говорит – нужен свет, кислород и движение. А теперь живо вставай и одевайся, ну же!
- Мне безразлично, что там говорит этот врач!
- Как у тебя язык поворачивается произносить такое?! «Этот врач»!!! Это ж надо! Немедленно извинись перед человеком, который сумел тебя спа-сти, вернуть к жизни! Как ты можешь!
- Так ведь спас меня вовсе не он, - когда Миша произнес эти слова, на лицах матери и доктора читалось недоразумение, - меня спас Монахар!
Мать в ответ на это обреченно махала рукой, не желая дальше говорить и уж тем более спорить, прекрасно понимая, что это бесполезно. Она с не-довольным и немного обиженным видом вышла из комнаты, а следом за ней – и Борис Андреевич. Подобно помешанному фанатику (в коего, как считала мать, превратился Миша), он каждый день проводил в раздумьях и тихих молитвах. Но время текло, приближался новый учебный год и волей-неволей пришлось идти в школу. Ему этого, конечно же, не хотелось, но выбора не остава-лось.
С неохотой он шел в восьмой класс. И все же, решил Миша, стоя в сто-роне ото всех на школьной линейке, не бывает худа без добра. Кто знает, быть может скоро, даже очень скоро, при условии, что он будет действовать правильно и говорить убедительно, появятся последователи его веры. А там, в туманном будущем, где всё же бледно мерцают на горизонте первые лучики солнца Монахара, Миша видел вдали некий силуэт, олицетворяющий собой но-вую религию. Казалось, откуда-то издалека слышались голоса райских птиц, которые, сочетаясь с благоуханием небесных, необычайно красивых цветов наполняли воздух светом и теплом истинной веры. И при всем этом непреодо-лимо манящем великолепии, пестроте ярких красок и образов, сливающихся воедино в некий прекрасный идеал, присутствовало что-то еще.
И это что-то скалило зубы.
|
|