Но строк печальных не смываю
1
Вовка Гусь сидел четыре раза - два за воровство и два за хулиганство. Перед четвёртым - напоследок женился.
Вальку на Пятницкой знали. Не один выводок пятницких малолеток приобретал на ней необходимый жизненный опыт за бутылку красного. Вот именно, что за бутылку красного. Выпивала она эту бутылку, и ей становилось всё равно. А раплачиваться-то надо…
Не думаю, чтоб Вовка уж совсем ничего не знал. Конечно, знал, не в лесу Валька жила, но…
Первого мая, кажется, шестьдесят пятого года собрались мы у меня, вроде бы для солидарности, а на самом деле, кто третий, кто пятый год обмывая своё возвращение из армии. Женщины с нами не было ни одной,потому что мы уже были в той стадии пития, когда вино и женщины есть вещи несовместные. Потому что это только так говорится, что где бабы, там и вино, то есть хотя и верно это говорится, но - до поры. А когда вином начинают заниматься серьёзно, совсем серьёзно, тут уж не до баб, не до чего - ибо до ревности любит дух, живущий в нас. И мы уже кто раньше, кто позже, кто больше, кто меньше, кто понимая и ухмыляясь, кто не понимая и ухмыляясь, всасывались в эту стадию. То есть я-то, начинающий писатель, просто изучал жизнь, но это я сейчас так красиво говорю - тогда между нами не было никакой разницы, кроме разве цинизма. Они делали всё это просто, а я - с идеей. Я был как бы Сусловым нашего довора. Суслов - идеолог пьянства, смешно, правда?..
Ладно. Сидели мы, пели (может, правда, пели, а иногда так называют, когда пьют), вдруг вваливается Гусь, красиво, как Чацкий. Мы даже не слышали, кто ему дверь открыл. Ну мы ахнули, его сразу усадили и - стакан в зубы. Он потеплел, как будто простудился, и всё нас звал выпить одеколону.
-Гусь, что за дела! Ты что-то непонятное такое говоришь, сам видишь - насчёт водки мы вроде не обижены…
- Нет! Владимир Алексаныч - скот, но не подлец! Что ж, вы меня угощаете, а я как свинья? Не так дело. Вот у меня рупь, пойдём два флакона, больше у меня нет…
Еле-еле мы его успокоили… Но он всё бормотал, всхлипывая:
- Это что ж, за красивые глазки? За красивые глазки не делают. Вот у меня рупь, больше нету. Было время и Владимир Алексаныч угощал, а сейчас у Владимира Алексаныча нету… Утомлённый, но шагая бодро, возвращался с лагеря домой…
- А где твоя Валюха? - спросил я.
- Нету Валюхи. Комната пномпень, ключ с собой унесла и третий день дома, говорят, не ночует… А я что?
Постепенно одни разбрелись, другие отключились, а мы с Вовкой вышли на улицу.
У газировочного автомата стояли ребята, человек десять, и рассказывали какую-то похабщину, а сыр во рту держали, смакуя и прихлёбывая. Очередь внимательно вслушивалась в их разговор.
Гусь, квадратный, но маленький, подпрыгнул, стакан выхватил, ополоснул и мне подал как джентльмен джентльмену, и я стал пить. Они в первую минуту потерялись от такой наглости в разные стороны, а потом сомкнули свои умы, нас - за шивороты и поволокли за метро. И надели нам на головы урны.
Ощущение неинтересное. Мне такого испытывать никогда больше не приходилось, хорошо бы, чтоб и не пришлось, особенно если у вас у самого - кодла, и вы привыкли на своей улице верховодить…
Ну, приструнились мы во двор. Во дворе голо ни травинки. Из гавриков наших, даже если их растолкать, какие сейчас солдаты? Крикнули мы Машке, она нам тесак дала из продмага. У Гуся тесак, а у меня что? Я за отвёрткой сбегал. Прискакали мы к метро, они, конечно, нас там не дожидаются, хоть и уговор был. Так, одного вахлака встретили, вроде из тех, не пронзили его, а дали просто по роже, что он упал. Встаёт, кровищу размазывает:
-За что вы меня, братаны?
Ну мы ему объяснили, за то-то, мол, и за то-то, а он нам в оборотку?
-Да вы ошиблись, видно, посмотрите на меня внимательнее.
Мы посмотрели - а может, и правда ошиблись, кто теперь разберёт? Разве их всех, фокусников, запомнишь? Но почему, с другой стороны, он видно сказал? Если ошиблись, так ты говори точно.
Но всё равно стало нам жалобно, и мы для компенсации его ко мне привели, стакан ему дали, слив туда всякую пересортицу. Он успокоился, выпил, поблагодарил, умылся и ушёл значительно облагороженный.
Ну вышли мы, как после обтирания до приятной теплоты. Это всегда так бывает у людей. Мне кажется, что нам обычно не так уж важно, кому мы отплатили, обидчику или нет, а важно то, что отплатили, при себе не задержали, пустили в оборот…
А когда из ворот выходили, чуть не врезались в Вальку.
- Позови её, - попросил Гусь.
Я её догнал.
- Девушка!
Она вялой развалкой подошла ко мне. Дескать, я спать хочу, и ты, парень, поменьше базарь, а веди меня куда следует и не трать лишних слов попусту, веди, делай, что умеешь, и - спать.
Фонари у неё мерцали под обоими глазами, и даже по сравнению с прежней Валькой, была она опустившаяся и разболтанная, как расшатавшийся велосипед.
Вовка к ней подошёл и сурово встряхнул.
- А! - сказала она сквозь сон, но в то же время как бы с вызовом отвечая этим А на его встряхиванье. Не боюсь я тебя, презираю тебя.
Они ушли.
2
В Москве Гуся не прописывали, и он жил тихохонько у Вальки, а на хлеб зарабатывал в Домодедове на каких-то временных работах - то ли аэропорт строили, то ли ещё что, не помню, но ксив с пропиской там не просили.
Жили они с Валькой в одном из переулков за метро, где по вечерам темно и ходить боятся. И жили неплохо, единодушно жили.
Другие шумят, а Валька наоборот с утра на подвиг посылала.
- Вот у нас посудка, дружочек, есть и банка с краской. Иди, сдай посуду, продай краску, купи хоть красненького нам с тобой поманенечку.
Гусь артачился, чтоб она не подумала, но потом шёл. Приятно ему было заботиться о женщине. Как будто она в лодке сидит, а он пиджак снял и гребёт сильными рывками; расшибал нос до крови, но приносил. А без неё никогда не пил.
Бывало, встретит меня:
- Пойдём.
- У меня только двадцать копеек, Гусь?
- Ну конечно, если у тебя только двадцать копеек, куда ж там тебе пить.
И мы брали красненького или беленького, или того и другого.
У меня будем пить? - первое время предлагал я.
- Нет, - пойдём лучше ко мне, у меня Валя болеет, надо её подлечить малость.
Валька работала в столовой на Пятницкой у радиомагазина, посудомойкой, поесть домой приносила, а об остальном они не заботились…
Я и сейчас, хоть давно уже не восторгаюсь пьяным братством, Ремарка и всех его товарищей разлюбил, а всё ж иной раз призадумаюсь, кто сейчас на Руси не американец?
Ведь сейчас работяги пить-то пьют, а красот не забывают. Дома всё от лака блестит, ботинки заставляют снимать…шифоньер, стенка, цветной японец. Да и служащие ни в том ни в этом не отстают, если денег хватает. Книжки все полюбили читать, подписные издания, тоже, как мебель, сверкают, тоже, дескать, не лыком шиты, себя показать умеем, и умишко налицо. То попробуй догадаться, что там у нас на чердаке, есть ли что, или ничего нету, а тут пожалуйста - вот вам Чехов, вот Тургенев, а вот и Алексей Толстой.
А идеалисты-то, которыми Россия славилась, только пьяницы ежедневные, профессиональные, которых со всех работ выгоняют - вот кто у нас только о завтрашнем дне не думает. Одинокие рабочие магазинов, посудомойки и единодушные парочки, вроде моих героев.
Маленькое гнёздышко ихнее состояло из четырёх стен, старой кушетки на трёх ножках, да ещё Вовкиной картины на стене - озера, на котором танцуют маленькие лебеди.
Когда я приходил, мы с Валькой садились на кушетку, а Вовка супротив нас на корточках.
Он всю жизнь пил за один глоток. Когда был помоложе - за один глоток стакан, сейчас - только лафитник. Валька это учитывала. Выцеживали мы с ней наши стаканы, а Вовка тем временем вливал в себя свой лафитник, и ещё в бутылке оставалась его доля.
- Владимир Алексаныч, плесни мне ещё маненечко, - ласково ворковала Валька, и Вовка по широте плескал.
Валька вообще была порасторопнее мужа.
Бывало, уснёт Гусь пьяный и жизнерадостный. Под столом - бутылка, а в ней граммов сто пятьдесят завтра на опохмелку, а Валька ночью встанет, как мышь, порыскает-порыскает, найдёт - и выпьет с устатку. А утром у Вовки болезненно, но с нежностью в голосе спросит:
- Владимир Алексаныч, у нас там ничего не осталось?
- Вот то-то и оно, что осталось, глупышка! Нагнись - не поленись, посмотри под столом. Я не то, что ты! Я ещё вечером об утре думаю, как вставать будем.
Валька не ленилась, нагибалась и смотрела.
- А там ничего нет, Вов, только бутылка пустая, ты, наверно, всё перепутал.
- Ну как - нет? Как - нет? Я ж сам ставил. Посмотри получше! - с тревогой в голосе.
- Правда, нет, смотри сам. Уж если б было - неужели б я не учуяла?
Вовка стремительно вставал и видел - нет.
- Когда ж ты успела?
- Ты - что? Я не пила! Как, без тебя? Да пусть у меня руки отсохнут! Ты - что? Нахал какой-то!
- Кто ж выпил? Кошка что ль?
- Не знаю. Может, тебе примерещилось? Ты чего-то всё бурчал во сне.
Вовка превращался в застенок и всё-таки под конец заставлял её сознаться. Но делала она это по-королевски.
- Подумаешь, там и было-то всего пятьдесят грамм, стоило из чего разговор подымать.
3
Мы с Гусём в этот период особенно сошлись.
Ну, во-первых, мы здесь остались поблизости друг от друга. Другие ребята давно поразъехались и только наезжали со всех концов Москвы. Даже бывало, что Чайник и Манюня приезжали в двенадцать ночи с вечерней смены, чтоб выкурить по сигарете, выпуская сладкий, приятный дым, на родном воздухе и ехать домой, на Выставку. А новые были пришельцы. У них тут ни традиций ни воспоминаний, сегодня - здесь, завтра - там.
А во-вторых, оба мы грустили о неудавшейся жизни и считали, что нас засосала среда.
Я был, как утверждали, прирождённый журналист. Так, как они - аграновские, песковы - пишут, я мог левой ногой написать, без всякого напряжения. Многие, кто этим на хлеб зарабатывали, жизнь мечтали проституции посвятить и под конец, как большого счастья, которое не каждому тысячному даётся, достигнуть того уровня, который у меня был от рождения, шутя, балуясь. Я не хвастаю…
Так почему же я никем не стал? Ни Аграновским, ни Песковым, ни даже Владиком Капличным из Вечёрки, полковничьим сынком, которому рожу когда-то бил?
Резонный вопрос.
Я с самого начала знал, что придётся становиться сволочью. Но сначала я надеялся, что сволочью пробуду недолго, быстро пробьюсь и получу разрешение ею больше не быть. Но оказалось, что сволочью нужно становиться всерьёз и надолго, навсегда, потому что потом, когда надумаешь и даже будешь иметь право возвратиться в несволочи, ну хоть не полностью, но всё же, - будет уже поздно, ты уже перестанешь различать. Вот я и отказался, верней, побоялся и продолжал окунаться в народ. А тут ещё писательство поманило: Курица - не птица , журналист - не писатель…
И Гусь тоже. Он ведь как начинал? Его ещё мальчишкой Батя натаскивал, он подростком уже в хлопцах ходил, а это для своего возраста масть хорошая - камер-юнкер. В общем всё предвещало головокружительную и блистательную воровскую карьеру.
А вот не стал он авторитетным вором и никаким не стал. И постепенно рассыпался в обыкновенного мужичка маленького роста, пусть и уголовного профиля. А это что ж - не считать же каждого, кто за кражу сидит, вором. Да и по отсидкам видно его запустение. Я ж говорю: первые две - гордая кража, вторые - обыкновенная, пошленькая хулиганка. Что тут причиной, не знаю. Как всегда, наверно, какая-нибудь невыразительная случайность, которая на самом деле вовсе и не случайность, но согласитесь, быть камер-юнкером в тридцать шесть - уже и досадно и на шутовство похоже. И так он тоже, как и я, ломал голову и не мог понять, на чём споткнулся, ведь начинал он так хорошо…
4
Сколько верёвочку ни вей, а она кончится. Поменялись они на Домодедово. Вовка, когда уезжали, зашёл ко мне, звал с собой, но у меня сидел двоюродный брат с заманчивой женщиной, с интересом разглядывавшей меня, и уехать было просто неудобно. Хорошо хоть не поленился, адрес записал.
После этого больше я встречал Вальку, когда заходил в столовую. Если я пропивался, а это случалось почти всегда через три-четыре дня после получки, она выносила первое, второе и третье.
Наконец, в конце лета, я собрался к ним поехать, прихватив с собой, чтобы скрасить дорогу, Вячеслава …
Валька красила полы. Она посвежела, чувствовалось, что не пила, в лице и повадках появилась даже застенчивость.
-А Владимира Алексаныча в совхоз послали, на сенокос, позавчера только уехал. А я вот полы крашу, приедет - не узнает.
И была она вся приподнятая и просвечивалась, как яйцо через скорлупу, а в самой сердцевинке что-то горит. Как будто они ещё не женаты и целомудренны, а вот приедет Витька - и свадьба.
- Валь, мы за бутылкой сходим, магазин у вас где?
- Да я-то не пью!
- Ну так мы выпьем.
- Конечно, конечно. Вот Вовка жалеть будет, что не застали…
Вячеславчик был из тех, кто на Вальке половые опыты проходить начал. Хотя она-то, может быть, его и не помнила…
- Де Голь, давай?
- Да ты что? Это ж мы Гусю подлость сделаем.
Он растерялся и задумался…
- Не понимаю, причём здесь Гусь? - сказал он, подумав, мы ж не его будем, а её.
Я не нашёлся, что ответить…
Выпили мы с ним, она нам закуски приличной принесла, и Вячеславчик стал прихахатывать и руками разные фокусы выделывать.
- Не надо, Слав, ты что? Не надо! Де Голь, скажи ему!
На лице её появилась жалобность, как будто её били ремнём, но в этой жалобности была уже и покорность.
Я выключил свет и захлопнул дверь.
5
…И в метро не поправился…
- Сейчас Новокузнецкая, - сказал один.
- Да иди ты на фиг, болтает, чего сам не знает! - ответил другой.
- Сейчас Новокузнецкая, Новокузнецкая сейчас! Сейчас - Новокузнецкая - задалдонил бовиван.
Поезд выехал на перрон.
- Видишь, Новокузнецкая, я ж тебе говорил?
- Да, да, да! Отстань.
- Товарищ, правда сейчас - Новокузнецкая? - не успокаивался болван.
- Пошёл…! - сказал я.
Они мелкой трусцой потрусились за мной.
У метро стояли Кулёк с Батоном.
Коротким резким тычком я разбил ему нос.
- Милиционер! - крикнул второй.
Но Кулёк с Батоном подхватили этого, с носом, под руки, стараясь не измазаться…
- Вот, старшина, хулиганит, - сказал Батон - член Партии.
- Товарищ старшина! У меня нос разбит, как же, дескать, я могу хулиганить? - защищался болван.
- Вот потому он у тебя и разбит, что вы вдвоём напали на этого не знакомого мне товарища, а товарищ, не будь глуп, и оборонился, - убедительно сказал Батон.
- Ведите его, - подумав, сказал старшина, а второго взял на себя.
В отделении дежурный не поверил было, что человек, у которого сейчас из носа красное знамя полощет, мог двадцать минут назад напасть вдвоём на человека, у которого этого знамени и след не ночевал, хотя так и может быть, но - психологически… Но Батон замахал партбилетом, и в голосе у него появились нотки, угрожавшие разорвать струну. Мусору стало стыдно.
6
На другой день пришёл ко мне сочный, душистый Вячеславчик…
Ну, пожать-то можно, конечно, это уж так принято между ребятами, - подумал я и первый протянул руку.
Замолчали. Закурили…
И где он научился так молчать? Я никогда не выдерживал его молчания…
- Трояк есть, - сказал я устало, лишь бы что-то сказать.
- Одна звенеть не будет, две звенят не так! - с готовностью протянул Вячеславчик и вышвырнул мне в ладонь пригоршню мелочи, как Пугачёв в толпу. Мы пошли в Две Ступеньки…
7
Ну почему я не дал ему по роже? Боялся? Нет. Я его как-то и ногами лягал, когда он меня удержать хотел, чтоб я с парнем не дрался из компании, в которой мы оказались случайно. Нет, не боялся я его.
Просто мы были мужчины. Мы были настоящие мужчины, трус не играет в хоккей. И двум настоящим мужчинам, потомкам Стеньки Разина, прилично ли было портить отношения из-за пустяков? Да хоть бы и не из-за пустяков. Пусть там она новую жизнь хотела начинать, пусть в душе у меня всё помутилось, пусть у неё никогда и не было старой жизни, которую выскрёбывать надо, пусть! Но как тут скажешь:
- Вячеславчик! Я тебе не позволю этого делать! - как скажешь? За что угодно удобно было дать ему по роже - за то, что разлил не так, что поздоровался плохо, что денег мне не смог занять, брюки испачкал, да мало ли… - но только не за это. Это была бы измена полу, всему, что с детства считалось удалью и казачеством, считалось - наше дело такое, а их такое, и быль молодцу не в укор. Мы ещё захватили то время, когда по блатному закону, который и для нас был святыней, может, только для нас и был, ели ты идёшь с дамой под ручку, и какой-то ухарь подойдёт и даст ей по глазу, ты не имеешь права поднять руку, потому что вы люди, а она б…, не по склонностям, а по сути, будь хоть она девственницей и заслуженной учительницей, а это у них, дескать, в крови. Так можно ли портить из-за б… отношения двум уважающим себя идальго? Если б я ему сказал, вышло бы всё равно, что не надо ругаться матом сказал. А как наберёшься сказать такое?
7
И вот я с ним пошёл и пришёл и выпил. А потом он играл на гитаре, а я пел Нас провожают пароходы совсем не так, как поезда. Я любил, когда меня спеть просили…
8
А потом я женился, а другие наши женились до этого или совсем спились, и Вячеславчик остался один. Первое время он порывался ездить ко мне, но почувствовал глухую защиту и отстал.
9
А потом его скинули пьяного с поезда, где-то на перегоне у Бирюлёва товарного, где я сейчас живу. Сколько их было, и как это было, сопротивлялся ли он или готовно обмяк и сдался, так и осталось никому неизвестно.
За месяц до этого умер Пафнутьич. Что они пили на работе, тоже неизвестно, только, когда ребята отработали и пошли в раздевалку, он лежал на полу мёртвый.
Вячеслав рыдал над ним в крематории, насилу оттащили.
- Следующий я буду! - повторял он одно и то же.
Это была наша последняя встреча. Я тогда думал, что водка в нём говорит, но не прошло месяца, как его скинули.
10
И теперь нет на земле никого, кто был бы ещё виноват. Я теперь один, и за себя и за Славку…
Много на душе накопилось дряни, заросла, но всё забыл. А это помню. И теперь уже знаю, что никогда не забуду…
Слышал я, что Гуся опять посадили, Вальке тоже за что-то дали год. Год этот давно прошёл, но никогда больше она не появлялась ни в Москве ни в Домодедове. И сколько б я теперь ни делал добрых дел, всё равно - того не заглажу…
- Де Голь, скажи ему!..
А я не сказал… Не сказал…
|
|