Беги Сашка.
Душную, июльскую ночь пропорол бледно-голубой, почти белый разряд молнии. Вспышка была недолгая, но Сашка, сидевшая на мягком стуле у окна, в одной только легкой рубашке, все-таки успела из сплетенных пальцев сообразить нечто этакое. А на высокой, шестиугольной голландской печи, отделанной фигурным, белым изразцом в вензелях и рогах изобилия, неожиданно появилась тень от лающей дворняги, блеклая и дрожащая. Кто научил Сашку делать живые тени, она не помнила, но почему-то знала совершенно точно, что умела это делать всегда, с самого раннего детства. Вообще странно устроена человеческая память. Родителей своих Саша совершенно не помнила, вернее нет, надо сказать так. Мать свою, Сашка не помнила вообще, а об отце почему-то осталось какое-то странное ощущение, чего-то большого, шумного, и колючего
Но вот дом этот, где сейчас находится городская больница, и где она, Сашка, сидит сейчас у окна и смотрит на отвесно падающие струи ливня, сквозь вспышки молний, вот дом этот она помнит с самого рождения, и это точно. Хотя подобный феномен своей памяти, она объяснить себе не может, да и не хочет в принципе. Ну, какая, в конце концов, разница, что в самом большом зале, где красуется черный, Каслинского литья камин, раньше, очень давно, стоял почему-то большой стол, с пузатыми ножками и странными, сетчатыми карманами по краям. А сейчас там расположена операционная, с металлической каталкой на каучуковых колесах, и большой, яркой лампой под потолком. А в маленькой комнате, где сейчас хранятся клизмы, и судна из эмалированной жести, висящие на длинной, усеянной большими гвоздями доске закрепленной к стене, раньше была детская, уютная и теплая, со светлыми потолками и небольшим, чистеньким оконцем.
А в этой комнате, где сейчас живет Саша, спит, читает, сидит у окна и смотрит на дождь, раньше было почему-то очень дымно и шумно, и еще в этой комнате постоянно присутствовал запах кофе. Он и сейчас еще сохранился. Если прижаться лицом в самый угол комнаты, где шелковые обои слегка отошли от стены, и сильно, сильно принюхаться – просто не возможно не почувствовать его аромат.
Но если говорить честно, вот уже лет как десять, Саша настоящий кофе и не пила. Главному врачу больницы, немке из Прибалтики, Раценштейн Марии Густавне, благодарные больные, вернее сказать выздоравливающие, приносили иногда желудевый кофе. Она приглашала Сашу в свой кабинет- операционную, и они пили кофе с твердой, как авиационная фанера воблой.
Мария Густавна, грызла воблу, и бормоча что-то по-немецки, отхлебывала эрзац – кофе из маленькой чашечки с завитой ручкой. Саше, она подкладывала сахару побольше, да и воблу старалась выбрать пожирнее. Девушка благодаря своей наставнице слегка понимала по-немецки, но смысл пословиц не всегда проникал в ее голову. Вот и сейчас, Саша понять то поняла, что желуди должны есть свиньи, а свиней – люди, а вовсе не наоборот, но игра слов все ж таки ускользнула от ее понимания. Саша как-то спросила, не она ли, Мария Густавна ее родная мать, на что та, со смущением ответила, что нет, к сожалению, и, что родные ее родители умерли от тифа. Но вот в каком году, где, и где расположена их могила, старая немка рассказывать не торопилась, постоянно отнекиваясь и искусно переводя разговор в другое русло.
Однажды, прошлой осенью, в золотой и прозрачный вечер, Саша пришла на городское кладбище, и, проблуждав некоторое время, все-таки нашла могилу родителей. Но кто-то, неизвестно зачем и для чего, метнул в могильный камень гранату, и теперь, вся стела, выполненная из полированного лабрадорита, представляла собой груду черных, с фиолетовыми бляшками обломков. На одном-то из них, Саша и обнаружила свою фамилию - Яблонская.
И хотя в школе, где отучилась Саша восемь лет, да и на фельдшерских курсах, которые она закончила по настоятельной просьбе Марии Густавны, над Сашиной фамилией иной раз и потешались, но лично ей она нравилась. Яблонская! Есть в ней что-то созвучное героям Толстого, и в тоже время слово яблоня - тоже очень хорошо. Нет, фамилия своя Саше нравилась. Да и имя. Из всех ее знакомых девушек, нет Саши ни одной. Да и среди парней тоже не густо. Ну ладно, пора спать, завтра воскресенье, и она с подружкой своей лучшей, Миррой, в кино собрались, выходной все-таки.
-Мария Густавна, Мария Густавна. – Сашка вбежала в операционную, раскрасневшая, в светлом сарафане, короной волос на голове, хорошенькая и гневная.- Представляете, к нам в город оказывается, Василий Сталин приехал, курировать наш завод по выпуску самолетов. И он, для себя и своих дружков, уже выкупил все билеты в клуб, на вечерний сеанс. Я с ним поругалась уже, а он смеется, наглый такой, черненький….
- Майн гот - простонала старая немка, - Всегда знала, что беда одна не приходит, обязательно за собой еще кучу неприятностей приведет. Саша сядь, послушай, не егози. Сегодня принесли повестку в ОГПУ, что на бывшей Семинарской улице. Повестка на твое имя. На завтра.
- Что я сделала, Мария Густавна? Если поругалась с Василием Сталиным, то, как они успели, ведь и часа еще не прошло?
- Нет, Саша, все гораздо серьезнее, хотя и этой глупой ссоры с сыном Сталина тоже вполне хватило бы. Но дело не в этом. Ты никогда не обращала внимание на лепной вензель на нашем фасаде? А зря…. Среди дубовых листьев, шита и медведя, сбоку стоит буква Я. Это твой герб Саша. Это твой дом. Но…. Но сейчас тебе лучше бежать. Я думаю, что в связи с приездом Василия Сталина, они проведут еще одну, грандиозную чистку.
Вот тебе пакет с кое-какими инструментами и медикаментами, так, ерунда, но в жизни твоей последующей, в первое время пригодятся. И вот тебе письмо к главному врачу спец. состава НКВД Михаилу Каргер. Он мой старинный друг, можно сказать ухажер…- немка не весело улыбнулась.- Он мне не откажет. Состав перевозит арестантов из Москвы на Балхаш. Сейчас им требуется фельдшер. Ведь там кроме арестованных есть и вольные - охрана, железнодорожники, повара, да мало ли. Мне кажется, что в спец поезде, они тебя искать не станут. Состав отправляется сегодня ночью. Вокзал, конечно, сейчас оцеплен, но если идти в обход, от водокачки и по путям, то ты вполне сможешь подойти к штаб вагону.
Немка расцеловала Сашу в обе щеки, отдала ей пакет, и почти насильно набросила ей на плечи почти новый оренбургский, пуховый платок, большой, почти шаль.
Выключив в доме свет, она выпустила Сашу через черный ход, неумело перекрестила ее в спину, и еще долго стояла, вдыхая ночной, летний, пьянящий воздух.
Михаил Самуилович Каргер, невысокий, совершенно лысый человечек внимательно перечитывал письмо Марии Густавны. Стоящая рядом Саша мысленно представила двух этих врачей рядом с друг – другом, и, не удержавшись, фыркнула от смеха, - старая немка, была бы как минимум выше Михаила Самуиловича на две головы….
- И ничего смешного, - проворчал Каргер, когда наивная Саша рассказала о причине своей веселости, - Я в то время был гораздо выше, чем сейчас. Врач попытался даже приподняться на носки, но, присмотревшись на еле сдерживающую смех Сашу, тоже рассмеялся, хотя и не столь весело.- Ну ладно, посмеялись, и будет, давай твои документы. Бог даст и в самом деле может быть и отсидишься на самом виду….
- Мария Густавна Раценштейн? – спросил высокий и красивый молодой человек в кителе дорогого сукна без погон. Двое других, одетых примерно также стояли сзади и чуть поодаль.
- Да, да - ответила та, пропуская их в комнату.
- Вы не скажите, где сейчас находится Александра Яковлевна Яблонская? Сегодня, на десять часов у нее была повестка….
- Ну, она девушка молодая, может быть гуляет где-нибудь, сейчас вдоль Тобола ирисы цветут, красота необыкновенная.
- Ирисы говорите?- высокий и красивый чекист, выхватывая из-под себя табурет, обшитый потертым бархатом, на котором только что сидел и с размаха ударил старуху по лицу.
- Отвечай немецкая шлюха, куда девчонку спрятала?
С трудом, поднявшись с пола, и удивленно разглядывая свою окровавленную ладонь, где лежал ее выбитый зуб, Мария Густавна еле слышно проговорила - Соблаговолите удалиться, товарищи чекисты. Саша мне не дочь, и где и с кем она сейчас носится не мое дело. Пожалуйста, уходите, я устала, сегодня был трудный день.
- Ну, ты и бляди кусок,- почти восхищенно произнес красавец, и, сбив ударом кулака с ног Марию Густавну начал методично избивать ее ярко начищенными сапогами, а своим подручным хрипло, с отдышкой приказал. – Обыщите дом. Хотя ее, конечно же, здесь уже нет, но хотя бы спирт реквизируйте. Эта падаль уже все равно говорить не сможет. Так, что все чисто пройдет.
Почти два года, Саша в составе мед. бригады этого поезда ездила из Москвы на берега озера Балхаш, помогая как могла заболевшим заключенным, и оказывая помощь охране и тех. Обслуге состава. Но всегда, проезжая мимо вокзала родного города, она с волненьем ожидала увидеть на перроне, высокую, худощавую фигуру Марии Густавны, старой немки, опытного врача, и ее приемной матери.
Весной, когда берега Балхаша разгорелись розовым пламенем цветущего багульника, и Саша на небольшом, досчатом мостике полоскала прокипяченные, уже несколько раз использованные бинты, раскладывая их для просушки на мягкой, чистой, весенней траве, от состава в ее сторону шло несколько человек. Шли они молча, с какой-то оцепенелой уверенностью. Саша, не сразу обратила на них свое внимание, но как только заметила, поняла, что они идут по ее душу. Бросив бинты, она словно большая чайка, в своем белом халате кинулась бежать вдоль берега, по дороге вымощенной булыжником ближайшего лагеря.
Молодой вертухай, плосколицый казах, скучающий на своей вышке, отложив коротенькую, дымящую трубку с интересом наблюдал за ее бегом. Он, конечно, заметил и тех, кто шел следом за бегущей девушкой, и, глядя на их уверенность в походке, он сразу же понял, кто это. Но, взвесив ситуацию своим хитрожопым, азиатским умом, он решил, что за его бдительность, он, пожалуй, сможет получить от своего лагерного начальства как минимум премию, а еще лучше отпуск домой.
Приложив к лощеной щеке с редкой щетиной отполированный приклад старенькой трехлинейкой, казах, в прошлом опытный охотник взял бегущую Сашу на прицел….
|
|