ГРАФИНЯ ЛУИЗА – АНТУАНЕТТА - ЛОРА ДЕ БЕРНИ И ОНОРЕ ДЕ БАЛЬЗАК.
«ЛИЛИЯ СРЕДИ ТЕМНОТЫ ИЛИ АНГЕЛ С ПОТУХШИМ ФАКЕЛОМ».
СТРАНИЦЫ ВЕТХОЙ КНИГИ.
23 мая 1777 года – 27 июля 1836 года.
Она стала для меня не только возлюбленной, но и великой любовью.
Она стала для меня тем, чем была Беатриче для флорентийского поэта
и безупречная Лаура для поэта венецианского – матерью великих мыслей,
скрытой причиной спасительных поступков, опорой в жизни,
светом, что сияет в темноте, как белая лилия среди темной листвы…..
Большинство моих идей исходят от нее, как исходят от цветов волны благоухания..
Оноре де Бальзак. «Лилия долины».
ОТ АВТОРА.
О, как же сложно писать о том, чего нельзя выдумать! О человеческой душе. О характере. О страсти. О Таланте и Даре. О страданиях и любви зрелой, стареющей женщины. Впрочем, стареющей ли? В пору начала ее бурного, ошеломляющего романа ей было всего лишь сорок пять лет… В наше время это – не возраст. Это - поздняя осень. Пышная зрелость лета. Вторая весна. Но никак, о, никак не старость!
Век же девятнадцатый, в котором жила, страдала и любила Она, таинственная «Дама с околицы», как ее называли ревнивые родные ею Любимого, имел свои рамки, свои законы, свои причуды. Но это не удивляет, нет. У каждого века своя манера. Свой стиль. То, что присуще именно ему, этому веку. То, что не оспаривается. То, что признано временем - могущественным миражем, выдуманным нами самими..
Поразительно в Судьбе этой Дамы совершенно другое.
То, что Луиза – Антуанетта – Лора, графиня де Берни, урожденная Иннер, им, законам, рамкам, стилю, устоям, чему там еще?! - не подчинилась! Отшвырнув все прочь, она, почти на пятом десятке своего пути, своевольно, дерзко, без оглядки сложила собственный узор из мозаики жизни. Кому - то, конечно, может показаться, что сложена мозаика та из сплошь сломанных кусочков. Но это - как взглянуть.. Как посмотреть. Я смотрела на все это, милый читатель, с волшебным фонарем юности в руках, а юность иногда, несмотря на весь свой горький максимализм, бывает все же весьма снисходительна к пылкому очарованию и горестям чужой жизни, право слово!
Но откуда же я узнала о Лоре де Берни – спросишь меня ты, читатель, - знала о женщине испившей до дна горечь лет и потерь, и почти на закате своей Судьбы ставшей волшебным хранителем Гения и Дара, и одновременно - самой сладостной грезой сердца, самой вечной из всех многочисленных, легкомысленных Муз самого знаменитого во Франции и мире властителя пера, слов, фраз, ясновидца сердец и душ человеческих – Оноре де Бальзака??
Откуда я, 13 – летний подросток, вообще могла узнать все то поразительное, важное, самое главное, пронзившее душу и сердце, о Женщине, жившей во всеми благополучно забытом восемнадцатом столетии, еще при какой то там королеве Марии - Антуанетте и каком то Наполеоне, о которых в бедной квартире с простой, почти самодельной, деревянной мебелью, никто и духом не знал, не ведал?! Откуда?
Открываю секрет своего «волшебного фонаря».
….По недосмотру или доброте соседки, знавшей мою страсть к чтению – полусумасшедшую, полуфантастическую, - мне нечаянно попалась в руки истрепанная, ну совершенно уж ветхая книга с полустершимся от времени заглавием на титульном листе. Заглавия я не помню. Не до заглавия было мне в тот миг…
Я прочла книгу взахлеб, не то за день, не то за один вечер. Конечно, то, о чем рассказывалась в этой странной, чудесной ветхости, давно, совершенно и прочно исчезло в дымке времени, в семидесятых годах века двадцатого. Маленькая девочка в простом льняном платье, с невидимками в волосах – мой автопортрет того времени, читатель! - с закушенной от нетерпеливого, невысказанного восторга губой сидела перед высоким зеркалом – трюмо в простой деревянной раме: подзеркальник был вместо столика, на котором удобно было и писать и разрисовывать маминой помадой щеки, чтобы рассмешить саму себя забавным видом клоуна,- и жадно перелистывала разорванные, испачканные не то ржавчиной, не то вареньем листы, – отыскалась дивная книга в сарае, в пачке никому не нужной макулатурной белиберды..
Девочка словно боялась оторваться от тающей, рвущейся, распадающейся в руках волшебной ветхости желтых страниц, а если сказать точнее – боялась вернуться в реальный мир, туда, где пахло борщом, где в открытую форточку влетали летние, радостные голоса ребятишек, и редкие тополиные пушинки…. Она неимоверно страдала оттого, что нужно было возвращаться туда в обыденность живого, настоящего мира, волей – неволей, ибо чудные, заворожившие страницы таяли, конец приближался, героиня повествования писала Любимому последние письма..
На следующее утро книга была торжественно возвращена добродушной соседке, чьи пухлые, испачканные мукой руки долго вертели потрепанную книжицу и, наконец, небрежно отбросили ее в угол передней на стул.
- И где ты это старье взяла, Светик? Названия даже нет! Опять в сарае? Не знаю, это - не моя, наверное, еще от прежних хозяев осталась валяться.. Хоть понравилось тебе читать – то? Да все по не нашему, с переводами! Что же ты тут разобрала – то?.. Чудачка ты, Светка – конфетка, лучше сказки бы читала, честное слово! – улыбалась соседка, вытирая фартуком руки.
Девочка молчала подавленно. Стоило ли объяснять соседке то, что знала она теперь: есть на свете вещи чудеснее сказок, зачитанных до дыр и засунутых в глубины полок за ненадобностью? Почти за одну ночь детский и наивный мир девочки повзрослел..
То, что она, неловкая и молчаливая, завороженная и очарованная навсегда, сумела, смогла запомнить и пронести в душе своей сквозь темную пелену времен, дарит она теперь тебе, милый читатель, с наивной надеждой на твой интерес, на нестрогий суд, на то, что вспыхнет в твоей душе хоть искра: восхищения, признательности или просто - любопытства, к тем временам, что давно прошли, и образам в них…...
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
Письма графини де Берни.
Январь – февраль 1822 года (?)
1.
…Не говорите мне более о любви, мсье Оноре! Когда Вы еще лежали в колыбели и бегали босым по лугу у домика кормилицы, я уже похоронила одного из моих детей и думала, что мир навсегда потерял для меня яркость красок и прелесть ароматов.. Закутавшись в траурную вуаль, не имея сил плакать и кричать, (это было вовсе не в моих правилах, и, кроме того, я боялась вызвать приступ разлития желчи у господина де Берни!) знаете, мсье, что я делала, кусая в бессилии отчаяния губы? Вспоминала бенгалийские орхидеи и бенгалийских бабочек, садящихся на рукав моих платьев. Что привлекало ко мне их, эти пышные, живые цветы природы? Право, не знаю….
Но тогда, думаю, я еще могла заинтересовать пышностью локонов и румянцем лица, живостью нрава и той неуловимой грацией движений, которую быть может, всякой женщине придает сознание того, что она любима, пусть и вопреки каким - то скучным светским условностям.. .. Но не сейчас, в возрасте сорока пяти лет, увы, не сейчас, мой милый господин учитель!* (*Оноре де Бальзак некоторое время давал уроки младшим дочерям госпожи де Берни – автор.)
…..Неистовый корсиканец, генерал де Кампи! Как же он желал, чтобы я забыла вечную брюзгливость и сухую язвительность бедного Габриеля де Берни, как он уверял меня в том, что все, что связывает нас, связывает уже прочно и навсегда, нерушимо, как священные узы, тем более - рождение красавицы - крошки Жюли. Она, как две капли воды, похожа на своего отца, она, дитя жаркого солнца, живет в Бенгалии, и только в летние месяцы посещает Францию. Господин Габриель смирился, он терпит здесь ее присутствие, но он не терпит ни одного моего промаха рядом с нею, и более, чем когда – либо, изводит меня всяческими придирками и мелочными ссорами. Так он мстит мне за глубокие раны сердца как принято говорить и как считает он сам, но иногда я задумываюсь, а были ли они, сии раны? Скорее всего, это кровоточили не сердечные язвы, а мелкие раны тщеславия: еще бы: граф де Берни женился на крестнице самой королевы Марии – Антуанетты и ее супруга Людовика, а эта тонная красавица из королевской колыбели изменила ему, дворянину с каким то корсиканским выскочкой! Граф де Берни так кичится своим древним родом, своим геральдическим щитом, гербами на дверцах кареты.. Это сейчас он слаб и слеп, а в молодости часами разбирать ветви генеалогического древа и выискивать ступени родства в баронских и графских альманахах было для него самым дорогим сердцу занятием.
2.
У меня же, увы, никогда не было знатного древнего герба и слишком богатого приданного, мой отец был лишь королевским музыкантом, но я воспитывалась среди придворных, меня часто вел за руку в церковь сам король, меня поила шоколадом на ночь Ее Величество ослепительная королева Туаннетт,*( *Домашнее имя королевы для близких ее семье людей.– С. М..) и мою игру на клавикордах в музыкальном салоне Тюильри внимательно слушали дофин и принцессы. Разве этого мало? Кроме того, мать моя, овдовев, поспешно вышла замуж вторично: за изысканного красавца шевалье де Жаржэ, и кто знает, не боялась ли она тайной соперницы своим, слегка уже увядшим, прелестям в лице собственной дочери, хотя и не отсылала меня, бедную, в другую комнату, когда ее навещал серьезный, пылкий поклонник, любимец королевы? Она так торопилась с моим замужеством, так желала его!
О, мсье Оноре, не возмущайтесь тону моего письма, ибо я ее понимаю, мою матушку, и мне весьма легко быть снисходительной теперь, сквозь призму пролетевших лет, ведь отнюдь не каждому женскому сердцу, согласитесь, под силу иметь двух соперниц, одна из которых могущественна своею полной невинностью и узами нерасторжимого кровного родства, а у другой никак не отнимешь ее очарования – самого мощного оружия Женщины, потому что оно обрамлено Властью над людьми.. С такими тенями бороться тяжело, даже если они наполовину выдуманы воображением, легко превращающим их в кошмар!
Впрочем, Вы, конечно, можете понять меня, мсье Оноре, как никто другой!
Ведь и в Вашей семье есть свои пленительно – горькие тайны, схожие с моими, и Вы, как человек тонкий и с пылким даром воображения, пожалуй, слишком живо сами можете представить себе и слишком остро почувствовать всю покинутость и одиночество ребяческой Души, которая пылко жаждет любви и ласки, стремится к ней, но, увы, слишком рано познает печальную жестокость и развращенность этого мира…
3.
… И что, ему, миру, с того, что новобрачным, вместо путешествия в Италию пришлось сидеть на соломе в тюрьме Консъержери? Это мало кого волновало тогда, в переполохе раскрытия сотни выдуманных и истинных заговоров против порядка, учрежденного пресловутым Комитетом общественного спасения? Бедный мой отчим, шевалье де Жаржэ, тоже был брошен в темницу, и сумел ли он после выбраться оттуда, я так и не узнала, потому что еще в заточении, будучи беременною, заболела нервною горячкой, со дня на день ожидая смертного приговора и себе и мужу! Нас спасло только внезапное, ошеломительное падение режима Робеспьера.. …
Мы с графом стремительно, в самую ночь своего освобождения, выехали из Парижа в далекое поместье, где вскоре родился мой старший сын, а потом…… Потом я познакомилась с генералом де Кампи, и все это было так странно и головокружительно, что теперь, с насмешкою взглядывая на себя в зеркало, с улыбкою осматривая свои огрубелые руки помещицы, торгующей зерном и отрубями, кроящей и перекраивающей в поместье луга и пашни, устало бранящей садовников за погибший виноград и кремонские фиалки, я думаю: боже, а я ли это - та самая золотоволосая крестница королевы, певунья, любящая голубые платья с алансонским кружевом, белый вереск в волосах и лимонную туалетную воду?! Боже, да где же она, та певунья? Ее нет более в зеркалах! И никогда уже не будет…
4.
…О нет, мсье Оноре, я не могу сказать о господине графе ничего слишком дурного, в первые месяцы нашего союза он был по - отечески снисходительным и заботливым, а после.. Тревоги материнства и бессонные ночи как - то стремительно отодвинули в сторону смутные влечения сердца и души, столь естественные в такой молодой женщине, какою была я, тогда, в свои неполные восемнадцать…
Я самозабвенно занималась моим дивным Арманом, и то, что для многих молодых матерей становится тягостной обузой, для меня было лишь сплошным удовольствием, я не допускала до него даже няню, сама пеленала его и кормила, и уже готовилась было совершенно позабыть саму себя в глуши поместья ради звонкого и здорового смеха сына, но вдруг муж мой, повинуясь внезапному ли порыву энергической мысли, воспрянувшему ли в нем мужскому тщеславию, решил переехать в Париж и искать счастья на службе при маленьком капрале, внезапно ставшем Консулом Республики*. (*Так во Франции иногда называли Наполеона Бонапарта. – автор.) Тогда то и произошло все то, что заставляет меня теперь на Ваши пылкие признания – и устные и письменные - отвечать лишь насмешливою, легкою улыбкой и печальным пожатием плеч, не более того…….
5.
….На вечерах у супруги Первого Консула мадам Жозефины Богарнэ и ее подруги Терезы Тальен, где блистали туалетами и богатством жены скороспелых маршалов и генералов, интендантов и новоявленных министров, меня и заметил генерал де Кампи. Земляк неистового капрала подражал ему буквально во всем, и даже в бешенстве своих необузданных страстей! Он не отходил от меня ни на шаг, шел пешком, в дождь и ветер, за моим экипажем, незримо и неизменно появлялся в той ложе оперы, где я иногда бывала, по ночам бродил у ограды моего парижского дома…
Сперва, при встречах с ним, я пыталась мило отшучиваться и кокетничать легко и шутя, как учили при дворе, но, к сожалению, генерал де Кампи не был напудренным, учтивым сладкоголосым маркизом или графом из моего детства – ему нужно было все или ничего. Быстрота и натиск, покорение и ошеломление, счастливая радость полного обладания желанной добычей были более понятными для него нежели изящное томление, куртуазные романсы или печальные вздохи под окнами… О, мсье Оноре, я смеюсь не над Вами, а над собою, только над собою, несчастной!
6.
Бедный, околдованный недостижимой мечтой и собственным тщеславием, не привыкший к поражениям на полях сердечных битв, генерал де Кампи беспрерывно засыпал меня огромными букетами и неумело составленными, страстными письмами с чернильными кляксами на полях. В некоторых местах писем были дыры – их проделало нетерпеливое генеральское перо. Я жгла их в камине, нетерпеливо пряча от чужих глаз, но строки их горячим пеплом тихо выжигали узоры в моем одиноком сердце. Я тоже оказалась околдованной генералом де Кампи, и как скоро, боже, стыдно признаться!
Я противилась осаде и натиску бравого корсиканца сколько могла! О, я могла так мало, мсье Оноре! Мне так хотелось быть любимой. Привычная с младенчества искренность любого сердечного порыва и почти детская же открытость моей души не позволили мне быть лицемерной кокеткой в глазах беспощадного света и тихою обманщицею перед равнодушным мужем. Мы честно объяснились с господином де Берни. И решили расстаться. Наш разрыв длился пять лет, с 1800 по 1805 год.
7.
…..Почему же мы соединились с графом вновь, спросите Вы? Не знаю.
Знаю лишь, что с того времени, как я вернулась под защиту имени и крова моего желчного и усталого супруга, я окончательно погибла в глазах парижского света.. Моя репутация вызывала насмешливые улыбки и язвительную холодность всех, кому только имя мое хоть на миг попадало на уста…
Но что бы могло спасти меня, птицу с перебитыми крылами, после пяти лет незаконного счастья непохожего ни на одно мгновение блаженства пережитое мною до этого, даже в детстве? Что, скажите?! Я выбрала для своего спасения тихое затворничество примерной хозяйки большой усадьбы и почти беспрерывное материнство. Семеро моих детей, заботы о них, хлопоты во время их болезней, шалостей, забав, учения, все это прочно заслонило от меня жизнь сердца, я думаю - навсегда, ибо теперь вечный круг милых хлопот возобновили двое моих внуков, и только в их безмятежной любви и счастливых улыбках, мне думается, смогу я найти теперь сладость отдохновения для усталой бесконечно души, которая научилась радоваться малому и довольствоваться весьма немногим.
…Быть может, сердце устало слишком рано, скажете Вы, но что за беда от этого Вам, милый мсье Оноре?.. Пылкость Вашего воображения, незаурядность Вашего пера, бесконечная любезность Ваша и сердечная доброта, исходящая из самых глубин Вашей натуры, позволят Вам по праву занять самое видное положение в обществе и составить полное счастье какой нибудь прелестной женщины, более подходящей Вам и летами и жизнью наполненного впечатлениями сердца.. Для столь пытливого и талантливого ума, каким, несомненно является Ваш, холодная, горькая, презрительная усталость разума и сердца, подобные моему, поверьте, являются не слишком благодатною нивой…
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Письма Влюбленного. (Отрывки)
1.
март (?) 1822 года
…Знайте же, мадам, что вдали от Вас живет человек, душа которого – какой чудесный дар! – преодолевает расстояния, мчится по неведомым небесным путям и постоянно устремляется к Вам, чтобы, опьяняясь радостью, всегда быть рядом; человек этот с восторгом готов причаститься Вашей жизни, Ваших чувств, он то жалеет Вас, то желает и при этом неизменно любит со всею пылкостью и свежестью чувства, которое расцветает лишь в молодости; Вы для него больше, чем друг, больше, чем сестра, вы для него почти что мать, нет, Вы больше, чем все они; Вы для меня земное божество, к которому я обращаю все свои помыслы и деяния.
В самом деле, я мечтаю о величии и славе только потому, что вижу в них ступеньку, которая приблизит меня к Вам, и задумывая что – нибудь важное, я всегда делаю это во имя Ваше. Вы даже и не подозреваете о том что стали для меня поистине ангелом – хранителем. Словом, вообразите себе всю ту нежность, привязанность, ласку, восторженность, которые только может вместить человеческое сердце, они – я в это верю – переполняют мое сердце, когда я думаю о Вас….
2.
…Что за удовольствие для женщины с возвышенной душою смеяться над несчастным?
Чем дальше, тем яснее я вижу, что Вы не любите меня, что Вы меня никогда не полюбите.. И упорство мое – сущее безумие. Но все таки я – упорствую.. Великий Боже, да будь я женщиной сорока пяти лет, но сохрани я при этом привлекательность, я вел бы себя совсем не так, как Вы..
Поверьте, девичьи чары однообразны, и девушка воображает, что все будет сказано лишь только она сбросит одежды, а у женщины зрелой бесчисленное множество чар, и она таит их за тысячью покрывал; словом, любовь ее льстит нашему самолюбию во всех ее проявлениях, а наивная девушка затрагивает лишь одну сторону нашего… самолюбия.
3.
Когда я Вас увидел впервые, чувства мои пришли в волнение. Ваш возраст для меня не существует и, если я вспоминаю, что Вам сорок пять лет, то вижу в этом лишь лишнее доказательство силы моей страсти. Ваши годы, быть может и делали бы Вас смешной в моих глазах, если б я не любил Вас, теперь же это, напротив, только сильнее привязывает меня к Вам, чувство мое становится только острее, и то, что кажется странным и противоречит общепринятым взглядам, еще усиливает мою любовь! Один я могу по достоинству оценить Ваше очарование!
…Думаю, что я верно понял Ваше письмо. Это – ультиматум. Прощайте, мадам, я в отчаянии, но предпочитаю муки изгнания танталовым мукам. Вы просили меня больше никогда не писать Вам с такою силою чувства. Что ж, Вы то ведь не страждете, и потому, думаю, Вам безразлично, что со мною случится. Если угодно, считайте, что я Вас никогда не любил. Прощайте!
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.
Письма Лоры и Оноре.
1822 – 1823 гг.
Бальзак – госпоже де Берни.
…Думаете ли Вы обо мне также неотступно, как я думаю о Вас? Любите ли Вы меня также сильно, как говорите?...
Как Вы были хороши вчера! Много раз Вы являлись мне в мечтах, блистательная и чарующая, но, признаюсь, вчера Вы превзошли свою соперницу, единственную владычицу моих грез; правда, на Ваших устах не играла кроткая улыбка, но во всем остальном Вы, как две капли воды, походили на ослепительную красавицу моих сновидений, а ведь я щедро наделял ее божественной прелестью и огорчался, что Вам не дано быть такой. Не говорите мне о своем возрасте, ибо я рассмеюсь Вам в лицо, слова Ваши звучат как дурная шутка, даже мой колченогий спутник и тот сказал бы, что Вам больше тридцати лет не дашь!
Признайтесь, на Вас было то самое облегающее платье, что и в воскресенье,, и Вы вновь надели его вчера, зная, что на сей раз никто не скажет будто это ради меня; к тому же вам хотелось меня порадовать и заставить забыть что на голове у Вас эти противные папильотки. Однако, если бы Вы хотели меня совсем осчастливить, то поздоровались бы со мною так же нежно, как и попрощались…
Госпожа де Берни - Бальзаку.
…Придет день, когда все, даже сама природа повелит Вам покинуть меня. Да и благородно ли взамен своего увядшего сердца принять в дар молодое сердце, полное иллюзий, которые уже не можешь разделять, когда уже не можешь дать счастья, потому что сама не веришь в счастье?..
Бальзак – госпоже де Берни (записка).
Ничто не помешает мне быть у садовой ограды в десять часов и я буду дать хоть до утра, думая о той, которую я уповал здесь встретить. Так сладостно ждать, даже потеряв надежду..
2.
Бальзак – госпоже де Берни (начало мая 1822 года)
О, Лора! Я пишу тебе, а меня окружает молчание ночи, ночи полной тобой, и в душе моей живет воспоминание о твоих страстных поцелуях! О чем еще я могу теперь думать? Ты завладела всеми моими помыслами. Да, отныне моя душа неотделима от твоей, и куда бы ты не пошла, я всегда буду следовать за тобою.
Перед моим взорам неотступно стоит волшебное видение, исполненное нежной прелести; я все время вижу нашу скамью; я ощущаю как твои милые руки трепетно обнимают меня, а цветы передо мной, хотя они уже и увяли, сохраняют пьянящий аромат.
Ты полна опасений и тон, которым ты их высказываешь, раздирает мне сердце. Увы, я больше чем когда либо уверен в том, в чем клялся, ибо поцелуи твои ничего во мне не переменили. Впрочем, нет, я и впрямь переменился: я безумно люблю тебя.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.
Письма счастливых и отверженных. (Отрывки).
Бальзак – госпоже де Берни
…Любовь моя, думается, нам не следует обманывать себя: острый взгляд юных девиц (*Дочери госпожи де Берни, старшей из которых, Жанне – двадцать пять лет. – С. М.) все разгадал.
Ничего определенного я не знаю, но стоит мне только посмотреть на твою Элизу, как она вспыхивает.. Что касается Александрины, то в ее глазах можно прочесть презрение и массу других сходных чувств. Жанна уже давно все поняла, и все они относятся к нам с недоброжелательством, которое даже не стараются скрыть…
Госпожа де Берни – Бальзаку.
...Все находят, что ты совсем не умеешь вести себя в обществе, а язык твой подобен бритве. Для того, чтобы хоть как то унять вспышки гнева и недовольства, превратившиеся в деревне в злые смешки и колючие взгляды, я была вынуждена побывать с визитом у твоей матушки, и сказать ей, что, хоть я и слишком к тебе привязана, но в доме моем тебя не сильно то жалуют, и некоторым домочадцам смешна твоя манера одеваться и говорить, манера держать себя. Я знаю, она теперь пошлет тебе сухое и нравоучительное письмо, в котором будет так мало материнского тепла, что сердце мое заранее обливается кровью и трепещет от боли и обиды за тебя, мой обожаемый.. Прости меня за вынужденную ложь в Вильпаризи!
Отчего так получается, дорогой, что обретая огромное счастье в нашей любви, мы испытываем столько огорчений по вине окружающих?..
О да, я люблю тебя! Ты мне нужен больше чем воздух птице, чем вода рыбе, чем солнце земле, чем тело душе. Повторяя простые слова: «Милый, я люблю, я обожаю тебя!», я хотела бы чаровать твой слух, как чарует его весенняя песня пташки… Ты даешь мне так много, и я способна понять это и оценить как никто другой. О почему не дано мне принять множество обличий, чтобы и самой давать тебе все, что я хотела бы и так, как я хотела бы! Но милый друг, если мое тело, моя душа, все мое существо, которое украсила ныне самая возвышенная любовь дарует тебе радость, я бесконечно счастлива, ибо всецело принадлежу тебе!
Оноре де Бальзак – госпоже де Берни.
…Когда ты – человек заурядный, когда все твое богатство - незлобивая, но бездеятельная натура, ты обязан взглянуть трезвыми глазами; посредственность не сулит больших радостей, и тот, которому не дано волновать сердца и щедро расточать сокровища, которыми наделяет человека слава, талант и душевное величие, обязан уйти со сцены, ибо не следует обманывать других. В противном случае он совершит нравственное мошенничество, подобно плуту, расхваливающему дом, который вот - вот рухнет… Как я уже говорил Вам, я умру от горя в тот день, когда окончательно пойму, что надежды мои неосуществимы. Хотя до сих пор я еще ничего не сделал, я предвижу, что этот роковой день приближается. Мне предстоит стать жертвой собственного воображения. Вот почему я заклинаю Вас, Лора, не думать обо мне; умоляю, любимая, порвите все нити, связывающие нас!
Госпожа де Берни – Бальзаку.
…Если бы ты хоть на миг раз в жизни испытал те муки, какие терзают меня со вчерашнего дня, ты не выказал бы столь суровой и ненужной жестокости….. Если ты думаешь, что может существовать сердце, которое поклоняется тебе, как богу, и при этом не испытывает мук, разлучаясь с тобою, то ты ищешь новый философский камень, о котором мечтают все эгоисты…Все мои жалкие возможности к твоим услугам, и какие то девяносто тысяч экю не могут лечь между нами неизгладимой пропастью. Милый, я вовсе не претендую на то, чтобы мое имя фигурировало в списке учредителей акционерного общества..
* Госпожа де Берни одолжила Бальзаку значительную сумму для основания книгоиздательской фирмы. Через несколько месяцев прожект Бальзака потерпел крушение., фирма была разорена, а писатель почти всю свою жизнь выплачивал огромные долги. – С. М..)
ЧАСТЬ ПЯТАЯ, ПОСЛЕДНЯЯ.
ПИСЬМА ПОКИНУТОЙ DILECT`Ы*
1833 -1836 гг.
1.
….. О, мой дорогой! Мой божественный!.. Если бы в безумных грезах у меня явилось желание быть любимой так, как любят лишь на небесах, и если бы это желание полностью осуществилось, то даже тогда мое блаженство ничего бы не стоило в сравнении с тем, какое даруешь мне ты. Вчерашний вечер, один только вчерашний вечер, дороже для меня, чем десять веков.. С тех пор как я рассталась с мрачной усадьбой в Вильпаризи и меня больше никто не называет «дамой с околицы», а сердце мое восторженно трепещет около твоего, ты не устаешь повторять мне одно и то же: «Пятидесятилетняя женщина – все время говоришь ты, - сделает для Вас все, двадцатилетняя не сделает ничего. Первая потребует у Вас лишь минутного внимания, вторая – всей Вашей жизни, ибо, - торжественно и грозно вещаешь ты, - все молодые женщины не способны на истинную дружбу и тем паче – любовь, заботятся только о себе, и легко пожертвуют Вами ради мимолетного успеха. Ни одна из них не будет вникать в Ваши дела, все будут думать о себе, а не о Вас, и больше повредят вам своей суетностью, нежели принесут пользы своим расположением; они безжалостно растратят Ваше время и с милой улыбкой погубят не только Вашу карьеру, но и Вас самих».. О, милый, все - так, все это чересчур верно, я аплодирую этим твоим комплиментам в форме новеллы в мой адрес, но время льстит не мне, увы, оно не мой союзник, оно мой враг, злейший враг, а мне еще так хочется увидеть тебя счастливым, могущественным, окруженным почетом, ведь ты будешь тогда для меня как бы самой воплощенной мечтой, которая только и осталась мне после всех моих разлук и потерь…. Что мы сможем сделать с безжалостным временем, химерой, выдуманной богами, любовь моя?!
_______________________________
*Dilecta ( лат. – любимейшая из любимых) так часто Бальзак в письмах называл Лору де Берни. – С.М.
2
…Я не хочу докучать тебе стенаниями, но, мой обожаемый, мой любимый, если бы ты знал как мучительно, как невыносимо жить, цепляясь за человека, которому твоя жизнь больше не нужна! Меня может утешить лишь то, что было время, когда я обладала юным, целомудренным существом, нежным, прекрасным и чутким, которым ни одна женщина на свете не будет больше обладать.. Я хочу, чтобы ты знал, что моя любовь настолько сильна, что я предпочту твое счастье своему, и если ты колеблешься в выборе между мною и кем – то еще, то я возвращаю тебе полную свободу, ибо, теперь, почти на закате жизни, мне кажется, что сладостнее все же оставаться в плену прошлого, где еще нет горечи слез, страшных теней смерти, злостной холодности самых обожаемых и родных…
3.
..Ссоры моих детей между собою, не оставляют меня спокойной ни на час, они пренебрегают всем, даже тем, что мое имя теперь – злостная мишень для насмешек света, они продолжают делить меж собою не только мое внимание, неослабное для них всех - по прежнему, но и жалкие остатки моего состояния, приезжая в мой одинокий дом в Булоньере, и нарушая ту обманчивость покоя, которым я тщетно пытаюсь окружить себя в твое отсутствие…Я все еще надеюсь тебя увидеть, но все – таки ужасный страх порой сжимает мое сердце ; я думаю, что если некая дама пригласит тебя письмом приехать к ней, ты, чего доброго, примешь такое предложение* (*Госпожа де Берни имеет в виду маркизу Анриетту де Кастри, пылкое увлечение О. де Бальзака. – С. М.) Сейчас положение гораздо более серьезное, эти чудовищные аресты беррийцев – легитимистов, так некстати воспламенили твой разум, и твое тщеславие, к несчастью не дремлет, оно кипит в тебе, оно влияет на твои поступки, тем сильнее, что ты совершенно не отдаешь себе отчета в его могуществе.
Мой милый, мой любимый, мой друг, сын мой возлюбленный, ты должен внять доводам разума, который для того, чтобы ты услышал его, говорит моими устами, - голос более дружеский никогда не коснется твоего уха… Пойми же, что эти люди не дадут тебе ни одного из тех двух иди трех тысяч экю, в которых ты так нуждаешься. Милый! Ради всего, что тебе так дорого, ради твоей славы и ради твоего будущего счастья, ради моего покоя (а ведь ты любишь меня), молю тебя, не верь им, не полагайся на них! Они неблагодарны из принципа и питают пренебрежение к тем, в чьих жилах не течет голубая кровь…
4.
Отчего ты не едешь в Ньевр?.. Генерал Аликс*(*Старинный приятель семейства де Берни у которого в поместье гостила графиня. – С. М.) с радостью принял бы тебя под свой скромный кров, и работа твоя пошла бы быстрее в тихом кабинете с зеленою лампой и с окнами в сад....
Твои «Сцены частной жизни» совершенно очаровали меня, но одна беда – редактор из меня слишком плох, я вся во власти милых воспоминаний и я слишком к тебе пристрастна!
Я помню при каких обстоятельствах ты читал мне тот или иной отрывок, и что ты о нем говорил; я помню, друг мой, какие слова любви рождались при этом; и тогда я находила сладостный приют в твоей душе и на твоей груди.. Помнишь, милый?.. Я по – прежнему чувствую себя твоей возлюбленной и в мыслях предаюсь нашим нежным ласкам. Целую тебя бессчетно..
5.
…Боже, любимый, какая разница для меня в том, кто послужил прототипом виконтессы де Босеан в твоей чудной новелле! Поверь, я не буду, как герцогиня де Абрантес или как мадам Зюльма Карро, ревностно оспаривать для себя каждую строку, пылающим от скрытого любопытства и жадным взором вчитываясь в несравненные по точности и тонкости описания столь тонкой, страстной и все же - покинутой любящей души! Мне достаточно и того, что я сама являюсь ею, и знаю, что ты до их пор можешь читать в моем сердце, как в открытой книге.. День ото дня оно слабеет это сердце, но до последнего удара будет принадлежать тебе, не сомневайся.. Я с трепетом перечитала и другую твою рукопись* (*Речь идет о романе Бальзака «Луи Ламбер») и боюсь, что ты взялся за дело, которое невозможно осуществить, ведь никакие читатели не потерпят высокомерия автора, выраженного слишком прямо… Мой дорогой, стремись подняться на такую вершину, чтобы толпа отовсюду видела тебя, но не требуй, чтобы она восторгалась тобою, в противном случае на тебя в мгновение ока со всех сторон направят увеличительные стекла, а ведь самый очаровательный предмет, когда его рассматривают в микроскоп, превращается бог весть во что!..
6.
…Теперь я могу умереть спокойно, я уверена, что Ваше чело уже увенчано венком, о котором я столь долго мечтала для Вас! «Лилия долины» (*Роман Бальзака вышедший в 1833 году, и посвященный госпоже де Берни. – С. М.) - возвышенное произведение без единой погрешности и изъяна, и пусть даже несколько сотен женщин Вам скажут, что это – «не совсем то», я знаю, что роман Ваш - истинная «лилия долины» и ничто не замутит свежести и чистоты восприятия этой чудесной книги моим усталым и благодарным сердцем.
Ваше последнее пребывание в Немуре* (*поместье госпожи де Берни в окрестностях Булоньера. – С. М.) месяц назад принесло мне большую радость и сердцебиения как будто бы менее мучают меня теперь. Я рада этому маленькому затишью болезни, и все еще надеюсь на перемены к лучшему, хотя доктора загадочно молчат.. Что я могу возразить на их молчание, ведь по ночам меня все еще преследует кошмарная явь безумных криков моей бедной Александрины!...*
(* Младшая дочь госпожи де Берни, Лора – Александрина сошла с ума и была помещена в лечебницу под Парижем. – С. М.)
7.
24 ноября 1835 года. Булоньер. Немур.
Мой сын опасно болен чахоткой*, я дни и ночи напролет просиживаю у его изголовья. Это пятый из моих детей, которого грозит вырвать из материнских объятий безжалостная смерть, и у меня почти что нет сил соперничать с нею. Она и меня накрыла своим холодным крылом, я чувствую.. Кроме того, смутные угрызения совести замучили меня.. Молю Вас, не приезжайте более, и даже не пишите мне! Вы знаете, что в минуты, когда у человека все внутри напряжено, малейшее потрясение вызванное сильным чувством или неосторожным словом может сразить наповал. Какое грустное положение! Ваш добрый и верный ангел – хранитель тихо опрокинул свой факел. Он медленно гаснет.
(* Старший сын госпожи де Берни, Арман де Берни, скончался через день после этого письма.)
ВМЕСТО ЭПИЛОГА.
Май – июль 1836 года.
Оноре де Бальзак – Огюсту Борже, другу и художнику.
Госпожа де Берни поражена смертельным недугом, у нее аневризма сердца; болезнь неизлечима. Я потрясен до глубины души. Если этот небесный светоч будет отнят у меня, все вокруг словно померкнет. Ведь Вы знаете – она моя совесть и сила; она для меня превыше всего, как небесная твердь, как дух надежды и веры. Что со мной будет? Она не знает, чем больна, но слишком хорошо чувствует, что умирает..
Александр де Берни – Оноре де Бальзаку.
27 июля 1836 года. Булоньер. Немур..
Шлю скорбные известия, дорогой Оноре: после десятидневных, очень острых нервных болей, приступов удушья и водянки матушка скончалась сегодня в девять часов утра….. Врачу она твердила только одно: « Я хочу дожить до завтра.» По ее просьбе, я поехал за Вами, но не отыскал Вас в Париже, Вы уже уехали в Италию. Она ждала Вас. Из окон своей спальни она могла видеть лишь деревья и кусочек голубого неба, но радовалась и этому. Она часто требовала зеркало и щетку, чтобы убрать свои волосы, хотя и знала, что очень изменилась….
Вашу книгу она держала у себя в постели и перечитывала почти до последнего часа, и я счастлив от сознания что это служило ей утешением. Быть может она незримо ощущала Ваше присутствие, и ей совершенно не о чем было сожалеть..
Оноре де Бальзак – незнакомой коресспондентке по имени Луиза.
Женщина, которую я потерял, была для меня больше чем матерью, больше, чем подругой, больше всего, чем один человек может быть для другого. Во время сильных бурь она поддерживала меня словом и делом и своей преданностью. Если я живу, то только благодаря ей; она была всем для меня Хотя уже два года, как болезнь и время разлучили нас, мы и на расстоянии видели друг друга, и она воздействовала на меня: она была моим нравственным светочем. Образ госпожи де Морсоф в «Лилии долины» - лишь бледное отражение самых малых достоинств этой женщины и лишь отдаленно напоминает ее ..
Она не только пленила меня, как женщина, которая покоряет нас своей преданностью или страстью, нет, она заполнила мое сердце целиком, и отныне каждое его биение было нераздельно связано с ней; она стала для меня тем, чем была Беатриче для флорентийского поэта и безупречная Лаура для поэта венецианского – матерью великих мыслей, скрытой причиной спасительных поступков, опорой в жизни, светом что сияет в темноте, как белая лилия среди темной листвы».
Оноре де Бальзак. « Лилия долины».
________________________________________________
23 – 28 июня 20004 года. Princess.
* В подготовке данной новеллы было использовано следующее издание:
Balzac, Correpondance.Textes reunis, classes et annotes par par Roger Pierrot, Paris,
Editions Garnier freres, 1960 аn.
** В качестве материала для новеллы обширно использованы материалы домашней библиотеки и веб – архива автора, а также текст романа Оноре де Бальзака «Лилия долины и новелл из серии «Сцены частной жизни»
|
|