- Я вас люблю, - сказал Тольновский и сам поразился, как безжизненно это прозвучало.
- Ах, мне это уже говорили, - махнула веером Эстер и скривилась. – Я бы сказала: это говорили не только мне.
- Я могу написать стихи, - пробормотал Тольновский, старательно пытаясь не зевнуть.
- Ах стихи. Стихи, ах! Их уже сочиняли.
- Матом.
- Что?
- Могу матом.
- Вот, это уже свежей, свежей... – оживилась Эстер. – Вы не находите, как пошло это устарелое искусство микадо?
- Чего?
- Микадо.
- Чего?
- Искусство, быдло.
- Кто?
- Ну не я же?
- Причем тут микадо?
- Искусство. Пошлое.
- Микадо – это не искусство. В некотором роде. Вы, наверное, имеете в виду макиэ?
- Вот именно. Какая разница? Все это уже было – тысячелетия. Вы еще не родились, я еще не родилась (но о моем возрасте, пожалуй, не будем), а это микадо уже умерло. Забавно, да? А они выставляют его, как искусство. В новом веке. В третьем тысячелетии.
- Макиэ.
- Старье.
- Да. Так как насчет стихов?
- Пошло.
- А я без рифмы.
- Было.
- Матом?
- К сожалению, мат я тоже слышала.
«Слушай, ну что тебе надо? – с тоской подумал Тольновский. – Ну как тебе пристойно намекнуть, что надо в койку?»
- Почему бы вам просто не сказать, что надо в койку? – спросила Эстер.
- Пошло, - скривился Тольновский. – Хотя… свежо. Пошли.
|
|