Полный независимый отчет.
В Рязань я приехал из Питера, в котором был по приглашению одного из издательств. Уже к обеду завершив там дела, подхватил ноги в руки и помчался «по мойкам, невкам, фонтанкам с воробышками», обводным каналам, набережной самой Невы. Заскочил к «медному всаднику», на Сенатскую площадь. Адмиралтейство, Исаакий, чудная церковь Спаса на Крови, Петропавловка... Я был в Амстердаме, проехал Европу от моря Тирренского до моря Северного. Но не подозревал, что в России и град Петра Великого, копию Амстера, можно опустить до вшивого уездного городка.
- А что же город у вас утонул в грязи?
- А то, что им стали руководить «стаканы».
Истину глаголили питерцы, впечатление такое , что и всей страной стали управлять именно стаканы, заодно заставляя и россиян стаканами быть. Вот подтверждения очевидца. Не успел в родном Ростове залезть в поезд «Мин. Воды – Санкт-Петербург», как в вагоне на законном месте наткнулся на лыко не вяжущего чма, но с упортством потомка скотника с дояркой доказывающего, что он пуп всей земли. Пришлось сказать пару неласковых слов, но до самого Питера бабы из купе по обе стороны то гоняли это чмо как дворовую собаку, то жалели как ту же подзаборную псину. Никакой логики, раздвоенное сознание было налицо. И на меня то косились недобро, что человека обижаю, то смотрели с укором, что не свернул козлу рога. А чмо с другом, таким же чмом, периодически затихая, изголялся над ними как желал. Давно я не катался по просторам родины, не общался, так сказать, с народом. А народ – вот он, какой был, такой и остался.
Во второй столице России люди не только неприветливые, а почти злые. Дома по спешке забыл очки, попросил их на минуту у дежуривших возле автоматических багажных камер женщин, чтобы набрать номер и захлопнуть секцию. О, как отвязались, будто ключи от их квартир потребовал. На улицах на просьбы о пояснениях отзывались с раздражением, опять же со скрытой злостью. Подумалось, нацменские, тамбовские, местные группировки потрепали жителям Питера нервишки хорошо. Даже у нас, несмотря на юга, как-то поспокойнее.
Во второй половине дня сел в прямой через Москву поезд. Ну, падла, везуха, и тут молодой негодяй, у которого от наркоты или от паленого пойла крыша поползла, начал приставать к одногодкам с одним дебильным вопросом, кто и когда служил. А он, мол, только дембельнулся из Калининграда. Требовал властно, на весь вагон, а молодежь наша золотая, смена наша, ужималась как от мучавшего их поноса, обходясь терпеливыми бабскими уговорами вместо решительных действий, воспринимая незаслуженные унижения как должное. И опять возле моего места. Снова встал, толкнул козла покрепче в плечо со словами, чтобы заткнулся и уматывал. И козел вдруг присел на задние ноги. Завидев это, молодежь осмелела и когда дембель замахнулся, один из парней покрепче подкинул ему кулаков. Кто бы посмотрел, как тот укрывался руками и просил его не бить. Цирк, блин, неужели это Расея послеперестроечная? Демократическая? Или я сам, когда проснулся, встал не с той ноги. Короче, после всего объявилась родная милиция. Составили протокол, ссадили ночью, кажется, в Твери.
И вот Рязань. Из окна вагона увидел рекламную вывеску «Ловеч». И правда, как у Парошина, сразу вокзал не приметишь. Караван-сарай, елки-палки. Время половина седьмого, темно как в курятнике, куда идти, хотя вывеска промелькнула. Решил подождать в зале до девяти часов. Не успел прикорнуть, подсел пахучий замызганный цыган лет под двадцать. И началась раскрутка, то да се. Да что за напасть в связи с поездкой! Или действительно народ успели подменить. Снова неторопливо объяснил, что обознался корешок, и не таких видели. А он вдруг внаглую, мол, сейчас кому надо денег отстегнет и тут меня и оставят, с собаками не найдут. Ну, падла, кругом одни дауны, вырождаются люди. И менты брюхастые будто не их касается, проходят мимо, заплывшим глазом не моргнув. Впрочем, в Ростове-папе ни те, ни другие не в почете. Вспомнил из молодости что надо, подкинул ненавязчиво. Гляжу, усек зверек первобытный, забегал глазками по сторонам.
А тут и время подоспело, пора выгребаться на светский раут, организованный цивилизованными людьми. Подмигнул пахучему цыгану и вышел за двери сарая, прямо в густое месиво огромной незамерзшей лужи, по щиколотки. Неужели по всей матушке-Расее подобная грязь! А может, она и не переводилась никогда, как и у нас в Ростове-папе?
Но в холле гостинницы было относительно чисто. Первыми, кого увидел, были светящийся здоровым цветом лица Сол Кейсер, пожилой, но шустрый, Моисей Бельферман с бородкой под французского Людовика, золотоволосая Злата Рапова, посетивший нас «русский австралиец» Дима Клейн. Подошел к Злате.
- А я вас узнала.
- Я тоже ощутил каким-то чувством, что вы Рапова.
- Вот и познакомились, - а кругом радостные возгласы. – Потом поговорим.
Потом не получилось, времени не хватало ни на что. Через минуту подошел Илья Майзельс и сразу все закрутилось, завертелось. Оказывается, что пора уже открывать съезд в Центральной библиотеке имени Есенина, до которой нужно было топать прилично. А я еще не зарегистрировался и вещи при мне. К тому же, по ростовской привычке, захватил с собой двадцать книг «Добровольной шизофрении». Это пятисотстраничный том моих избранных произведений в твердой обложке, изданный за свой счет. Смысл их заключается в том, что надо быть добровольными шизофрениками в полном смысле слова, чтобы при немерянных природных богатствах ходить по стране с голыми задницами и с протянутой к остальному миру рукой. Как на съездах ростовских литераторов, я собирался распродать книги по щадящей для своих цене, по пятьдесят рублей за том вместо магазинного стольника. Половину тиража я уже продал, со второй застопорился по причине того, что книга попала под негласный запрет со стороны всю жизнь меня блюдущего родного не КГБ, а теперь ФСБ. Кто не знает, я родился в лагере от родителей, занимавшихся «контрреволюционной деятельностью», поэтому фамилия «как у всех» - Иванов. Впрочем, с фамилией мне бывает трудновато только в издательствах, там сразу заявляют, что ивановых у них как собак нерезанных. Иногда хочется спросить у издателей, мол, гражданы и гражданочки, а вы достойны, допустим, моей фамилии Милютин, да еще с приставкой граф? А, для вас она выгоднее? Простите, но я родился с общерусской фамилией Иванов, я с нею уже сросся. К тому же, наш президент имеет привычку ивановых приближать до своего тела. А вдруг и мне повезет! Но дальше.
Да брат ко всему расклеивал анти листовки на БАМе, да я переписывал письма Аллилуевой, читал Солженицына в подлиннике и даже требовал его возврата на родину. А за статью в газету «Труд» об угробленных на заведомо негодные вагранки четырех с половиной миллионов рублей, на которые можно было отгрохать десятки садиков с жилыми домами – доллар тогда был равен 68 копейкам - был снять с очереди на квартиру и поставлен на учет – непьющий и некурящий – сначала к наркологу, а потом к психиатру. Какие принятия в компартии, когда рыльце в пушку! Сняли с учета только в 1988 году, после моей статьи о репрессиях «Страх» в областной газете «Молот». Короче, семья врагов народа, активная, непримиримая. Теперь и родители реабилитированы, и я имею то же удостоверение «бессрочное», но которое следует периодически продлять.
Оказывается, что в книге, кроме произведений своих, я опубликовал «Записки советского шизофреника», то есть, страниц на тридцать письма брата из особых лагерей и крытых тюрем с описанием тамошних обычаев, а фамилий извергов-начальников этих казематов ни одной не изменил. Но не только это стало причиной запрета, в книге есть и другие щекотливые темы. Потому-то, стоит мне со своими книгами пристроиться к литераторам или художникам на нашей центральной Большой Садовой улице, тоже предлагающим свой труд горожанам с туристами, меня тут-же просят по хорошему уйти. Одного.
В этот момент подошел Андрюша Парошин, он немедленно согласился мои вещи пока занести в его комнату. И мы все отправились в библиотеку. Там уже находились многие «литпортошники». Солидный Такой-Сякой гулко гоготнул, протягивая здоровенную ладонь:
- Так это вы из Ростова-папы? Хорошо, потом поговорим.
Замечу, поговорить опять так и не удалось, ни с кем, время было расписано буквально по секундам. За ним не менее крупный Эдуард Филь с крутыми плечами во главе нескольких камчадальцев на задних стульях, застенчивая ясноглазая Татьяна из Иваново, по правую руку через проход Алексей Хазар с женой, похожая на Багиру Мария из Тамбова. Вылитая старинная фреска без платка, но с распущенными волосами и с притягивающими влажными темными глазами, поэтесса Орлова со спутником. Впереди, видимо, не отошедший от вчерашнего Дима Сахранов с Андреем Парошиным, московский, но землячок, Володя Сачков. Поднеси ко ртам спичку – дыхнут трехголовым Змеем Горынычем:
- Эй, казак, гуляй до нас.
Какой там. Майзельс сразу взял быка за рога. Подумалось, с подобными ему смело можно было делать революции, хоть в Англии, хоть во Франции, хоть в России. Что с успехом и было оформлено. Пламенный человек, истый, огнеупорный, как тот камень в основании древнего храма на Святой земле. Поддержка у Ильи тоже была достойная, спаянная. Это хорошо, что есть такие люди во главе общества человеков, лишь бы их не покидал разум. Заслышав нешуточные дебаты по различным организационным вопросам нашего союза, я с удовольствием включился в работу съезда. Это действительно была работа, продуманная, целенаправленная, вызывающая уважение именно не лживым, а настоящим трудом. Подал несколько замечаний, что зачлось, от чего отмахнулись – неважно, главное, выслушивали всех, отбирая лучшее. Раздали анкеты для голосования, вспомнил, что очки забыл дома, подошел к Илье Михайловичу. Тот на минуту оторвался от дел, пообещал помочь. Я опустился на свое место. На другом ряду сидящая Татьяна из Иванова, видимо, заметила мою беспомощность, вытащила из сумочки запасные очки и подала мне. Как раз, даже лучше. Пошел гулять авторучкой по бумаге. А тут и Майзельс откликнулся:
- Господа, один из делегатов забыл очки. От имени съезда мы вручаем их ему на время работы. Но потом чтобы вернул.
После такого вступления я встал, принял очки – сам напрашивался. Теперь их у меня оказалось две пары. Но Танины были лучше, ими я и воспользовался. Пошли дебаты, переходящие в небольшие споры, по делу. Голос у Ильи осип, он продолжал вести съезд с тем же упорством. Ему помогала короткими, но емкими, информациями сидящая рядом Евгения Таубес, по виду и по речи женщина весьма деловая. Предоставляли слово и прибалтке Натальи Бацановой, порадовавшей нас вначале и в перерывах вручением красивых, с золотым тиснением, кожаных и пухлых членских билетов. Номер моего был 26. Она же с удовольствием пела потом русские песни, невольно напоминая, что родину забыть не так легко.Но с членским билетом, как и с моим удостоверением о реабилитации, на мой взгляд, получился конфуз. Несмотря на то, что там не было явного слова «бессрочный», он был действителен до 2008 года. То есть, по моим соображениям, после прошествия трех лет мне и всем остальным членам предлагается снова подтверждать высокое звание писатель. Разве это звание присваивается не на всю оставшуюся жизнь? Для проформы, по приезде домой заглянул в удостоверение Союза журналистов СССР и России. Ни в советском, ни в нынешнем международном билетах отметок о их действии не существовало. В свое время – я об этом писал – я отказался от членства в Союзе писателей России и в Союзе российских писателей по одной причине– в 1992 году меня не приняли не за профнепригодность, а за то, что ради собственного обеспечения занялся ваучерами. Кстати, на деньги, заработанные в те годы, в 2001 году я издал книгу «Добровольная шизофрения» за свой счет, сумев выложить за издание тысячи экземпляров кругленькую по тем временам сумму. Но дальше. После мне не раз предлагали написать заявление о приеме. Я решил, если вопрос ставился так, то в таких союзах мне делать нечего. Разве можно выдвигать на первое место то, чем талант добывает себе на пропитание. Знаменитые О,Генри и Джек Лондон кем только не пахали. Главными должны быть не способы выживания, не национальность, и даже не законопослушность творческой личности, если на то пошло, а его умение завлечь массы в добром направлении, ответить людям на множество вечно стоящих перед ними вопросов. Не ведаю, прав я или не прав по поводу ограничения действия членского билета МСП «Новый современник», но ограничения эти больше подошли бы для трамвайно-троллейбусных проездных. Повторяю, мнение это мое.
Вскоре подключилась пришедшая Валентина Макарова, вместе с Ильей они составили разумный тандем, потому что Майзельс часто увлекался, его начинало заносить, а Валентина была тут как тут с продуманными цэу. Было видно, что женщине не легко, она до сих пор продолжала лежать в больнице и пришла на съезд фактически из палаты. Я искренне посочувствовал Макаровой в ее беспокойной профессии, порадовался ясности мысли, которая и на портале в ответах со статьями блещет отточенностью речи. С языка Валентины не сходило имя Дима, Димочка Сахранов. Он и правда даже после вчерашнего оставался привлекательным. Стало ясно, что она к нему не только неравнодушна, но и для президиума круг избранных, в общем-то, известен. Они и на портале ведут активный образ жизни. Во втором отделении работы съезда их выбрали в члены правления. Лично я против ничего не имел.
Наступил перерыв, ко мне подошла рыжая красивая девушка, по южному говору я понял, что землячка. Она со смехом подтвердила, назвалась Еленой, ныне рязанской журналисткой. И тут-же пригласила на интервью на ходу, записывая меня на кассету. Я в пух и прах разбомбил беспомощные наши Союзы в Ростове-на-Дону, о которых писал критические статьи в газете «Ростов официальный». Их заметила было наш министр культуры Светлана Васильева, но толку – нуль, сказал, что и раньше дел от чиновников было мало. Поэтому пришел на «Рать». После интервью бросился реализовывать свои книги со щедрыми автографами по пятьдесят рублей за том. Оказалось, что волновался зря, конкурентов не было. В отличие от ростовских съездов никто со своими произведениями в Рязань не приехал. Эдуард Филь со товарищи, Такой-Сякой, Сергей Лузан, от моих трудов отказались, по выражениям на их лицах было ясно, что они читают только значимое. Но Моисей Бельферман, Дима Клейн, Сол Кейсер, Алексей Хазар, Андрей Парошин, Володя Сачков, особенно наши всему благодарные женщины, с удовольствием поддержали коллегу-литератора с неспокойной душой. К концу первого дня съезда выяснилось, что я продал тринадцать книг – на съезд приехало двадцать девять делегатов. Результат был хороший, если учесть, что литераторы всегда не особенно интересуются работами коллег. Это видно и по рецензиям на портале. К тому же, пока ехал из Ростова в Питер, несколько книг выкупили соседи по купе, порадовав тем, что знают и уважают два моих нашумевших труда - взявший по всероссийскому рейтингу одно из первых мест «Приемный пункт стеклотары» и вышедший под общим названием «Ростов-папа», включенный в шестисотпятидесяти страничный том роман «Соборная площадь».
Почему я так подробно рассказываю о спекуляции своими произведениями среди коллег? Во первых, мне не стыдно за свой труд, во вторых, я стараюсь разбудить неравнодушие к нашей общей Родине, о которой пишу так жестоко, почти с нескрываемым презрением, за которым я со своей душой. Сколько можно притворяться быдлом и обходиться подножным кормом, попирая копытами залежи нефти, газа, золота, алмазов, пушнины, драгоценных строевых лесов, изводимых нами на щепки, когда за Амуром китайцы всего за несколько лет нашей с вами перестройки отгрохали детройты с солтлейкситями из небоскребов. Из нашего с вами добра, ни в грош нами не ставимое. А финская бумага, а французский бензин, а бриллианты из русских алмазов? Хочется воскликнуть: да будьде вы трижды...
Может быть, кто-то и посмеялся, что я торговал своим трудом. Такой мы народ, который Илья Майзельс всеми силами хочет сплотить в первую очередь, как человек разумный, во благо свое. Во вторую очередь заставить нас, равнодушных, поделиться умными мыслями хотя бы с самими собой. Никто не спорит - за деньги. А если объявится достойный талант, его возвысят бесплатно. И этому необходимо радоваться, иначе кому мы еще нужны. «Свои», так называемые патриоты, занимающие ответственные кресла, пальцем о палец не стукают, в первую очередь заботясь о собственных, похожих на дирижабли, животах, и о потомстве. Я свидетель и могу назвать не одно имя хама с большим положением на плечах. Генеральный одного военного объединения прямо высказался: А на хрен мне твои книжки, когда я технарь? Забил ими кладовку под завязку, хэ-т, писатель.
Это создание природы даже не задумалось о том, что, в общем-то, у нас с ним одно общее дело – с его стороны обеспечение людей техническими новшествами –правда, он пашет на военной ниве - с моей стороны возвышение их в духовном смысле. Но технарь вместо того, чтобы поднять зарплаты рабочим на своем производстве, обгородил территорию объединения современными корпусами супермаркетов с дорогущей иноземной техникой, в которых людей не отыщешь и днем с огнем. И толкает родному люду выпущенные на руководимом им предприятии монокассеты для магнитофонов по завышенным ценам, которые не мычат, не телятся. Вот он, русский патриот. Так я думаю.
Поздним вечером у нас был литературный огонек на восьмом этаже гостиницы «Ловеч». Я прочитал стихи сначала Цветаевой, потом своего родного брата. Из лагерей его освободили... с двумя инсультами. Читал на трезвую голову, свое я выпил восемь лет назад, вообще по настоящему попробовал приобщиться к зелью только в злой и беспощадной середине перестройки. И то не получилось, хотя алкоголизмом едва не запахло. И заработал за выступление крепкие аплодисменты, даже признание дам, что читал как артист. А потом были танцы, думаю, что танцевал я тоже не хуже всех. А может, и лучше. Особенно старательно выплясывал с длинноволосой с тонким носом с горбинкой партнершей, эх, как она соблазнительно поводила округлыми бедрами, посверкивая темными зрачками. Я завелся капитально. А потом оказалось, что это была та самая Ирина Шухаева, на лучшую мою вещь "Первые роды" написавшая никудышнюю рецензию. Если бы знал, ненароком бы ее потискал. Было очень весело и по семейному уютно, партнершами были Катя Клюева, Татьяна Барандова, Наталья Бацанова, Солнечная Женщина, Орлова, и конечно же Мария Кириллова. Солнечная Женщина раздавала вышедшую в издательстве «Поверенный» книгу своих стихов страниц на восемьдесят. Бесплатно. А у меня еще осталось четыре книги «Добровольной шизофрении» по пятьдесят рублей за том. Дарить их бесплатно я категорически был не согласен, потому что приучился уважать свой труд.
Когда время вышло и решили перенести праздник в гостиничные номера, я пошел к себе. Честно скажу, на душе было спокойно. Несмотря на некоторые неловкости, я видел, что людям во вновь образовавшемся коллективе нравится. Не потому, что они оторвались от нелегких домашних забот и отдыхают. Ох, как нравится нам в первую очередь отдыхать. А потому, что к ним относятся с уважением. Да, настороженность еще ощущалась, как пройдет съезд, кто и как отнесется к его проведению, к избранным членам правления. Не оскудела и наша, ставшая чисто русской, азиатская черта, обливать руководителей, избранных, потоками сладкого елея, будто пустословие принесет какую-то пользу. Я думаю, что не принесет по одной причине – во главе союза стоят люди в первую очередь деловые, вместе со своим карманом не забывающие и о положительном имидже на избранном поприще.
С утра был завтрак, включенный администрацией в стоимость номера. У лифта стоял свежий и подтянутый Илья Михайлович.
- Юра, ты на восьмой?
- Да.
- Поднимемся вместе.
О, уже теплее. Трудяга Моисей Бельферман, наверное, за ночь успел наштамповать кучу фотографий. Делегаты мигом расхватали торопливые снимки без особой примерки, то есть, что схватил объектив. Но было приятно от того, что даже здесь тебя стараются заметить и запечатлеть твое присутствие на серьезном мероприятии. Мне не досталось ничего, тогда я начал приставать к запасливым. Один снимок подкинул Парошин, второй я выклянчил у Татьяны из Иванова, третий зажала Бацанова из Эсто-оунии. Понятное дело, кап-питаллистич-ческая страна. А ведь буквально вчера перед «огоньком» у капиталистки закончилась карточка оплаты номера гостиницы и не кто иной, как я тут-же предложил ей переселиться в мой номер с одной кроватью...
После завтрака неугомонный Илья повел нас сначала в Рязанский кремль с памятником Сергею Есенину перед вратами, и правда, не очень удачным. Но мы фотографировались, смеялись, шутили, подкалывали друг друга. С Володей Сачковым – казаком – общий язык у нас сложился сразу. Мы с Кавказа, значит, обязательная радость друг за друга, поддержка и острое словцо. Этого у кавказцев не отнимешь, а мы среди них живем. Бесподобен поставленный на попа параллелепипед церкви с множеством украсивших вершину разноцветных куполов. Чудесен и вид с крутых обрывов на рязанское раздолье. И только одна мысль не давала объять эту красоту в полной мере – ведь не кто иной, а рязанцы отворили врата крепости диким ордынским нукерам, тем самым предав союз русских дружин.
А во второй половине дня мы освободили номера в гостиннице и отправились на родину великого русского поэта в село Константиново. На автобусе. Чтобы прочувствовать значимость тех мест, этот захватывающий и неповторимый русский мир, который по синеокой России можно встретить почти везде, надо родиться в России. Места вокруг села удивительным образом напомнили мне раздолье вокруг древнего града Козельска с Оптиной Пустынью в вековых сосновых лесах. Такой же крутой обрыв над рекой, поля и перелески на другой стороне пристани, темные полоски лесов. И простор, который пьешь как речную с небесной синь. И эта затягивающая синь по есенински сосет твои глаза. Но град Козельск хан Батый назвал злым городом за то, что семь недель прилежно перемалывал несметные полчища узкоглазых воинов. А когда в живых остались лишь старики, женщины, да дети, они приняли решение запереться в единственной несгоревшей церкви. И подожгли себя. Сами. И крика не оставив постылым ордынцам.
Мы ходили по комнатам музея Сергея Есенина, разглядывали его первые печатные издания, личные вещи, посмертную маску с проглядывающей полоской от раны на лбу. Слушали мягкий говорок совсем юной девушки, студентки Рязанского института, подрабатывающей экскурсоводом. Эта молоденькая, тоненькая сударыня заставляла следовать за ней, абсолютно не повышая голоса, не меняя интонации, она словно прониклась есенинской разудалой, одновременно печальной, Русью насквозь. Она сама была оттуда, из затоптанного, изгаженного нами, чудного времени дореволюционной России с наташами ростовыми, аннами и просто теми самыми мариями, в отличие от нас знавшими цену себе.
А потом был просторный кашинский дом, хозяйка которого стала прототипом Анны Снегиной. И маленький деревенский домик самих Есениных с пристройками на задворках, со скромным памятником во дворе. С посаженным поэтом уже корявым тополем. Через дорогу светилась чистотой белая православная церковь. Она была видна из окна низенького, словно игрушечного, домика. Не верилось, что под этой крышей мог родиться великий национальный поэт, имя которого в течении ста лет знает, а стихи его до сих пор читает наизусть, вся немытая Россия. С Марией Кирилловой мы прошлись по улицам, перебросились несколькими фразами с милицейским патрулем с автоматами через плечо. До входа в дом Кашиных над нашей групой в небе пророкотал одномоторный самолет чешского производства. И опять тишина, покой, раздолье. Только синь...
Начало быстро темнеть, мы погрузились в автобус и отправились в деревню Пощупово с мужским монастырем, известным со времен Батыева нашествия. Территорию его нукеры так и не испоганили, обошли стороной. В церкви темно, на аналое и возле освещенных свечами икон бормочут молитвы монахи в черных ризах, с распущенными волосами. Стойки и благодушны, все в себе. Выйдя за крепкие стены обители, мы на автобусе съехал с вершины холма, затем покинули салон, гуськом отправились дальше вниз, все вниз, к святому источнику. Во тьме стоял едва различимый невысокий деревянный сруб с дощатым мостиком с перильцами к нему. Внутри тьма египетская – хоть глаз коли. Володя Сачков щелкнул зажигалкой, посередине высветился обнесенный шаткой загородкой колодезный омут с ведущей вниз деревянной лесенкой. Вокруг раздался настороженный говор. Я подошел к лестнице, по ней спустился во тьму и вдруг под подошвой ботинка плеснула вода. Нагнулся, зачерпнул полные горсти, омыл сначала руки, потом лицо. Поблескивающая в пламени зажигалки вода тонкими косами сбегала вниз. На ощупь она была студенной, обжигающей, но когда ею смачивалась кожа, после оставался теплый след, будто накидывали снежную пуховую шаль, сразу начинающую греть. Я поднялся наверх, за мной уже готовился спуститься вниз Андрей Парошин. А во тьме сбрасывала с себя одежду Наталья Бацанова. Помнится, она просила, чтобы не подсматривали, и кто-то пообещал этого не делать. Огонь зажигалки погас. Я высказал предположение, мол, здесь и откроешь глаза, все равно ничего не узришь. Раздался всплеск, затем негромкое бурление воды. Наверное, чтобы в первую очередь придти на помощь вовремя, я уставился во тьму колодца. Чистый омут без дна и границ. И вдруг увидел неясные очертания поднимающегося по лестнице обнаженного женского тела. Это была истинно русская, почти кустодиевская, только намного изящнее, прекрасная женская фигура с плавными очертаниями грудей и бедер. Полукружья красивой попы с разделяющей ее гибкой линией позвоночника вверх, посередине талии не девушки, но именно такой сладкой женщины, до самых сглаженных уголков предплечий, под закрывающие шею темные волосы. Эта невесомая, мягкая, цвета вечернего парного молока плоть. Призрачные лучики попадали в сруб через прорубленное в стене из бревен крошечое оконце. Вспомнилась итальянская Флоренция, знаменитая галерея Уффици, великие произведения Рафаэлло, Леонардо, Боттичелли, фламандская солидная живопись Рембрандта. Но эта картина в призрачной тьме вылезающей из купели в потеках воды, словно в поблескивающей густой бахромой тонкой, исчезающей на глазах, шали, обнаженной женщины была куда впечатляющей. По значимости ее можно было сравнить разве что с «Ночным дозором» из музея Ван Гога в Амстердаме, а по женственности с «Купальщиками» Огюста Ренуара из парижского Лувра. Браво, Наташа, я снимаю перед Вами шляпу и аплодирую стоя. Вы настоящая натурщица для кисти всемирно известных художников. Жаль, что я всего лишь писатель, я бы создал такой шедевр, цены которому не сложил бы никто.
Мы вышли на улицу, над головой сверкали холодные звезды средней полосы России, да светился бойницами как бы деревенский сарай в стороне. А вокруг глухая стена молчаливого леса. Сачков тут-же деловито распаковал тормозок, достал хлеб, колбасу:
- Земляк, где ты там? Юра, держи.
Вот мы и освоились. После омовения в святом источнике бутерброд показался необыкновенно вкусным, наверное, двоим купальщикам он был манной небесной. А Володя уже гремел стаканами, плеская в них водку. В какой-то момент тормозок с едой выскользнул у него из руки, круги колбасы раскатились по едва освещенной отсветами земле. Не хочу грешить ни ложью, ни насмешничать, но после того, как мы подались на подъем по узкой тропе среди стволов, колбаса с земли исчезла.
В автобусе ко мне подсела Таня из Иванова, сзади заняли кресла Майзельс с одной из наших женщин. До самого Дягилева мы с Таней проговорили на семейные темы, словно знали друг друга сто лет. Перед высадкой я отдал ей очки и поцеловал в щеку. На выходе почеломкался с Володей-казаком, пожелали друг другу крепкого здоровья. Маша Кириллова, остальные делегаты, ехали дальше, в Москву, а мы сошли на пустынное шоссе далеко от городских огней. Подкатил троллейбус, я поставил сумку под первое сидение, сам взялся за поручень и разговорился с гидом из Рязани, молоденькой девушкой. Два пацана лет по тринадцати-четырнадцати внаглую протиснулись между нами вперед.
- Эй, - блеснул раскосыми темными глазами один, которому не досталось места. – Ты бы переставил сумку.
- С чего бы это? – повернулся я к нему.
- Я хочу сесть.
- Постоишь.
- Сумку переставь, говорю.
- Куда?
- Да вон туда, а я сяду.
- В таком случае, я лучше сяду сам.
Развалившись на сидении, я с вызовом уставился на борзого пацана, его товарищ тоже щерил мелковатые зубки. В Ростове полно подрастающих подонков, но у нас они наглеют не здорово. Можете считать меня человеком неумным, но мимо откровенного хамства, тем более, беспардонных выпадов кого бы то ни было, я никогда не проходил, чтобы не указать возомнившему себя пупом законное место. Не знаю, ко всему, наверное, не дает покоя мысль, что до самой женитьбы, и даже после, я числился на улицах, в коллективах, лидером. Им среди знакомых остаюсь до сих пор. Девушка-гид ободряюще улыбнулась и сошла на остановке. Из-за плеча своего товарища выглянул Эдуард Филь, я спросил, когда выходить нам. Он протиснулся поближе, объяснил. Наверное, услышал нашу перебранку. Пацаны молча жевали сопли.
Наша группа вышла из троллейбуса недалеко от центральной библиотеки, в которой проходил съезд, и направилась по направлению к гостиннице «Ловеч». Через пару кварталов с нами попрощался Эдуард Филь с женой и друзьями. Заметив огни вывески, я вытащил из кармана вторые очки, отдал Илье Майзельсу. Рядом поспешал Моисей Бельферман, которому я продал свою книгу.
- А почему вы назвали книгу «Добровольная шизофрения»? – спросил он.
Я постарался объяснить.
- А вы знаете, что такое шизофрения?
Я усмехнулся, ответил, что краем уха слышал.
- А вяло текущая шизофрения? – не унимался Бельферман.
Рассказывать, что мимолетно читал и про это, и что вообще все великие открытия и прочее совершили люди, в обшем-то, ненормальные с точки зрения якобы нормальной части общества, не имело смысла. Этот спор мог затянуться надолго, потому что чувствовалось, что Бельферман человек упорный. Что-то буркнув в ответ и пройдя молча несколько шагов, я раскланялся с идущими в гостинницу, пора было поворачивать на вокзал.
По дороге невольно продолжил спор с Бельферманом. Мол, уважаемый Моисей, извините, но это только я назвал свою книгу «Добровольная шизофрения», причину я уже объяснял в начале отчета. Если моих соотечественников так назовет кто-то другой, я имею полное право возмутиться и ответить адекватно. Не следует думать, что Россия населена неполноценным народом. На самом деле шизофреников у нас в процентном отношении не больше, чем в других развитых странах. К тому же, эта болезнь, как бы помягче сказать, чаще посещает людей думающих. Наша беда глобальнее, во времена татаро-монгольского нашествия мы, европейская, в общем, нация, ассимилировались с полнейшими дикарями, тухлыми задницами с четырнадцатилетнего возраста прыгавших по потным крупам маленьких лошадей и поражающих стрелами любое перед раскосым взором шевеление. Созрел полово, оплодотворил начавшую передвигаться на кривых ножках дикарку, потом на коня и в вечный бой. И все. И мы упали в развитии на несколько столетий, а точнее, на двести сорок семь лет, вниз, сами превратившись в полудаунов. Посмотрите, какой в России разрыв между людьми мыслящими и едва могущими связать пару слов. Ведь вы не станете спорить со мной, что в современной огромной татаро-монголии степным ветрам до сих пор задержаться не на чем? Почему? Причина проста, они до сих пор остались на той ступени развития, на которой находились восемьсот с лишним лет назад. Ничего не изобрели и не предложили миру – ни утюга, ни телевизора, ни стиральной машины, не говоря о токе, от которого это все работает. Как и вся остальная Азия, исключая Японию, Китай и немного Индию. Простите, вы обязаны знать, что менталитет изменить практически невозможно. Если бы это было реально, миром до сих пор правила бы Великая Римская империя. А теперь это итальянские макаронники, как представители не менее цивилизованной до них страны того античного мира – ныне вислозадые греки. А до греков – опять ныне тупые египтяне, а до них немытые индийцы. И так далее, до покрытого тайной Тибета. Это мои выводы, сделанные по течению самой истории, с которой соревноваться бесполезно, лишь общеизвестную грубость по отношению к названным народам я не стал опускать за строчки. Кстати, русских обзывают еще крепче. Никто не собирается спорить, по разуму люди почти все равны. Но этот разум, от которого зависит вся цивилизация, включает в себя десятки составляющих, начиная от культуры поведения, кончая высочайшими технологиями. И нынешний космополитизм исключителен лишь с одной точки зрения – с точки уравнивания всех людей на планете земля в единое объединяющее – в человека разумного. И все. То есть, чем разумнее человек, тем более обязан он помогать человеку неразумному подниматься на должный уровень. Но давать садиться себе на шею – непозволительно и противорассудно. Как раз этого в мире не наблюдается, а видится откровенный грабеж стран отсталых странами развитыми. Я уважаю вас, Моисей Бельферман, но, исключая ваши анкеты, позвольте и мне иметь свою точку зрения.
Так я спорил с Моисем из Израиля, который, может быть, и повода не подвавал, а имел ввиду совсем другое - подходя к рязанскому караван-сарай-вокзалу. Как из этого предложения следует, я уже защищаю своих литпортовцев, членов МСП. Окинул взглядом просторное, как вместительный склад, помещение, моего цыгана нигде видно не было. Ну и ладно, я бы и сейчас не стерпел, страсть не люблю человеков наглее меня. А тут и поезд через тройку часов подкатил, до самого родного Ростова-папы. Никаких конфликтов аж до выхода из вагона. А на выходе громадная хохлушка загородила проход великими чувалами, и ну пасть на всех разевать. Не как раньше, лишь бы отбрехнуться, нынче она лаялась со злостью. В этот раз я промолчал, только подумал, что народ в России и правда переменился. К сожалению, в худшую сторону, и моя поездка по стране данный факт подтверждает. А чего бы не озвереть, когда мужчин от тридцати до сорока пяти лет днем с огнем не отыщешь. На войнах погибли, в бандитских группировках замочили, отравились паленой водкой. Cкоро женщины, как раньше сильный пол, за стоящего мужика друг друга на дуэль будут вызывать. Так-то, родная родина Россия, испокон веков горящая как в аду в негаснущем полыхании дурных перестроек. Да... кому это все доказывать, кому оно нужно, когда своя задница ближе ко все более подвижному хребту.
Хорошо, вот, Илья Майзельс да Валентина Макарова со братией, на родине великого ученого Павлова и национального поэта Есенина, засветили маяк литературный. В самой Рязани. А то ведь и она, литература светлая - проза с поэзией - самым читающим в мире народом забываться стала. Дай Бог, чтобы из начинания возгорелось поприще дельное, чтобы не увязли мы окончательно в кровавых убийствах с насилиями, захлестнувших не только улицы наших городов и сел, страницы книг, экраны телевизоров и кинотеатров, но и, как ни парадоксально, до сей поры не очерствевшие от вечных перестроек наши души.
Привет тебе, рязанский маяк, от вечных российских странников. Пусть свет твой, как помыслы истинных россиян, будет чистым и по возможности плодотворным.
|
|