или "Во вторник, шестого, меня мама родила!"
Я беру нож и думаю: "Не зарезаться ли?". Я иду в душ и думаю: "Не утопиться ли?" Я под-хожу к окну и думаю: "Не выпрыгнуть ли?"... Что это - шизофрения? Или пока ещё нет?... Пока нет.
Может быть, эти мысли посещают многих, если не всех одиноких безработных женщин после сорока кое-как прожитых лет? Впрочем, некоторые мне даже завидуют! Ведь есть и вторая сторона медали: я сплю, сколько хочешь, ем, сколько влезет, делаю, в основном, только то, что нравится. Регулярно балую себя то новой книжкой, то съестным деликатесом, и при всём при том сохраняю несчастное выражение лица и духа! В конечном счёте, мне крупно повезло! Я никому ничего не должна, хотя некоторым и обязана. У меня нет кровных врагов и заклятых друзей, надо мной не стоит свора начальников, и не висит бетонной пли-той ответственность за подчинённых ввиду их полного отсутствия!
Нет, здесь вовсе не к месту вспоминать известную песенку про тётю, просто я так живу. Так сложилось. У меня нет тайных покровителей и источников дохода. Нет счёта в банке. Нет даже простой сберкнижки и никаких "захоронок" на чёрный день в виде прабабкиных драгоценностей или завещанной коллекции раритетов. У меня даже нет жилплощади, кото-рую я могла бы сдавать без ущерба для собственного проживания. И всё-таки, я "на плаву" и даже наслаждаюсь благами цивилизации в виде Интернета и мобильного телефона! Как это мне удаётся? - Сама не знаю! Вернее, знаю, но вам не скажу. Пока...
Ведь всё может рухнуть в самый ближайший день. Упасть, как кирпич на голову, и похо-ронить меня уже окончательно и с концами! Оттого и посещают меня мрачные мысли дол-гими зимними вечерами. Мой "завтрашний день" в полном тумане, а будущее зыбко, рас-плывчато и небезопасно.
В принципе, конечно, всё ещё можно изменить. Кажется, что всё в моих силах, но вот их-то как раз и нет. Никаких! И ещё - полное отсутствие желания, стимула то есть. Раньше был! И я "сучила ножками", вместе со всеми давясь по утрам в общественном транспорте. Бегала каждый день на работу, сбрасывала лишние килограммы и копила деньги на шмотки. Но по-том как-то всё стало не нужно, не интересно, и непосильно. Наступила апатия. Абзац, как го-ворится! И я начала всё с новой строки. Вернее, попыталась было начать, но брошенная кем-то из толпы милая фраза; "Все там будем", подвела жирную черту под всеми моими начина-ниями. Теперь любые мысли и желания, дойдя до неё, спотыкаются, замирают на месте и на-отрез отказываются эту проклятую черту переступить!
"Какого чёрта?" - скажете вы, - "Какого чёрта!" И будете совершенно правы. Во всём. И аб-солютно!.. "Но разве от этого легче?" Нет, не легче, Владимир Семёнович. Поэтому-то и не вижу я выхода из своего такого гнусного состояния. Вот, разве, жареный петух в... клюнет... Тогда, наверное. Тогда, конечно...
А пока, - "степь, да степь кругом!..", в смысле, - "голова моя нынче пуста"! В голове моей, хоть шаром кати: ни идей практических, ни мыслей полезных. Одни бесплотные мечтания, да бредни о смысле жизни и её объективной реальности для меня, любимой. И это вместо то-го, чтобы денно и нощно думать о хлебе насущном. О том: где, почём и за сколько? Как, с кем и каким образом?.. Жить дальше. Вот, к примеру, Александра Маринина, явно тот чело-век, кто знает. У неё даже роман такой есть в двух томах. Так прямо и называется: "Тот, кто знает"! Нет для неё больше древних российских проблем "Что делать?" и "С чего начать?" Просто замечательно!
А я? Уже три месяца стоят в моей кухне пять картонных коробок с моими книжками, с мо-ей первой книжкой. И что? - Только одна, самая верхняя коробка наполовину опустела, да и то, главным образом, за счёт друзей и знакомых. Ах, кабы всё это, да десять лет назад!.. Ну, да ладно.
Когда-то мой второй муж, стоя, в чём мать родила, у большого, в человеческий рост, зерка-ла в прихожей, резал своё хилое, отравленное токсикоманией тело, лезвием, сделанным в СССР. Я, конечно же, не подозревала о том, что лет через пятнадцать, миллионы телезрите-лей будут дружно ржать от хохмы; "Бритва "Нева"! - День прошёл и ты - вдова!" Мне тогда, как ни странно, было вовсе не до смеха.
Мой второй муж не был ни страстотерпцем, ни мазохистом, просто, наглотавшись не то "Реланиума", не то "Элениума", он полностью терял чувствительность к боли и это его ужас-но пугало. Он не мог понять: спит ли, бодрствует ли или уже ни то, ни другое. Он остервене-ло чиркал опасным бритвенным лезвием по своему животу, груди, бёдрам, шее... Как будто хотел зачеркнуть тем самым и себя, и своё отражение. Кровь, каплями и струйками бежала по голым икрам, и скапливалась у подошв небольшими лужицами...
Я молча стояла, припав спиною к входной двери, почти выпустив из руки тяжёлый моло-ток, и думала только об одном: "Запустить его сейчас в зеркало или в голову этого идиота?" В конце-концов, я выбрала зеркало. Но вовсе не потому, что не решилась на крайности, а просто ужасно хотелось посмотреть, как оно разобьётся. Вдребезги!!! И на реакцию окру-жающих.
Молоток попал точнёхонько в самый центр. Зеркало резко вздрогнуло и осыпалось. Окру-жающие (т.е. голый супруг в единственном числе), удивились и пошли спать. Наверное, без зрелища стало неинтересно.
Утром, естественно, он был абсолютно уверен, что этакое безобразие с зеркалом сотворил сам. Я же, как человек абсолютной трезвости, была вне подозрений. Что меня безумно радо-вало. Собственно, так и было задумано: нагадить безнаказанно. Совершить, так сказать, "идеальное преступление"! Да, Пырьева на меня нет, а жаль: второго "Идиота" бы снял, точ-нее, "Идиотку"! Но самое интересное было после. Потеряв возможность кривляться с брит-вой перед зеркалом, этот воинствующий токсикоман придумал себе новое развлечение. Как и прежде, сняв с себя всё, до последней нитки, не обращая никакого внимания на двадцати-градусный мороз, он буквально выныривал из комнаты, разбивая по пути оконное стекло, и лазил по всему фасаду, опоясанному лоджиями, как человек-паук, пугая до визга благовос-питанных соседей. Примерно с третьего раза врубившись в ситуацию, они, конечно же, вы-зывали милицию и "скорую помощь". Я же, как верная жена, естественно, никому не откры-вала, или, заранее выйдя на лестницу, встречала приехавших с уверениями, что всё уже по-зади, под контролем и больше не повторится! В этом, собственно, и заключалась моя основ-ная функция: два года "не сдавать" благоверного в "психушку", чтобы его сняли с учёта. Только с этим условием он на мне и женился. Я честно продержалась все два года, он полу-чил, что хотел, на том и разошлись. Долго ещё после развода, я переходила на другую сторо-ну улицы, когда мне казалось, что он, спотыкаясь, идёт навстречу.
Тут недавно весь мир сходил с ума из-за Папы Римского! Наши СМИ, словно обезумевшие фанаты пресвятой католической матери-церкви, неделю, а то и больше, пичкали российского обывателя "Римскими картинками". Хотя, казалось бы, "Что нам Гекуба?" Но все эти "ахи" про "ихнего" Папу заставили меня вспомнить о своём. Папа мой - большая редкость, можно сказать "раритет", хотя и не так известен, как Римский: Петров Владимир Иваныч, - любимец женщин и непроходимый пофигист, с типично еврейской внешностью, но русским ментали-тетом. В молодости он походил на Бельмондо, с годами же стал всё больше напоминать "па-на Директора" из "Кабачка 13 стульев"! Говорит, предки его с гор спустились где-то между Белградом и Варшавой. Его прадед (мой "пра-пра") осел на Истре ещё до Революции. Скор-няком был отменным: московским купцам шубы шил! Ходил в папахе и дожил без малого почти до ста лет! Имел дом в Падиково, - деревне, через которую, безжалостно разрезав её пополам, пролегла в наше время "Новорижская трасса". Держал корову, лошадь, коз, кур и поросят. От большевиков в период раскулачивания "откупился" внучкой (моей будущей ба-бушкой) - первой на деревне красавицей, выдав её замуж за столичного чекиста. Его дочь, известная мне, как "баба Дуня", была человеком необыкновенно добрым и работящим. Тяну-ла на себе всю семью и любила повторять, глядя на свою многочисленную родню: "Ни один чёрт в меня не уродился!" Её муж (стало быть, мой прадед) умер ещё зимою 18-го от пнев-монии, которую получил, провалившись под лёд).
Бабу Дуню знали и любили все в округе. Когда в 24-м году на месте разорённого монасты-ря в Аносино организовали первый в Союзе колхоз, сбежавшие от "национализации" монаш-ки, именно ей принесли спасённый ими тяжёлый, чуть ли не двухметровый, деревянный крест-распятие и спрятали в сенях, прикрепив верёвками к потолочной балке. Её дом, стояв-ший в самом центре Падиково, почти напротив пруда, во время войны был сперва нашим штабом, а после, когда осенью 41-го деревню захватил вражеский мотоциклетный полк - не-мецким. При обстреле деревни, один снаряд попал прямо на задний двор. Все постройки, вместе с курятником, обвалились. Осталась лишь одна стенка, именно та, где висел спрятан-ный монашками крест! Все, кто мог, бежали из Падиково в сторону деревни Солослово, что по Каширскому направлению. Жители уходили вместе с солдатами, погрузив пожитки на розвальни. Солдаты шли сзади, прикрывая их и отстреливались.
Брат бабы Дуни, ставший после войны председателем местного колхоза "Освобождённый труд", спасал колхозное стадо. Многие коровы разбежались или полегли, застряв в оврагах, но большую часть стада, а главное, - племенного быка "Володьку", ему удалось благополуч-но вывести и сохранить для потомства!
Один из племянников бабы Дуни, парень лет 14-ти, комсомолец, остался в деревне с боль-ной матерью, надеялись, что по малолетству его не тронут. Но фашисты узнали про него и повели расстреливать вместе с другими к сараю у края поля. При звуке первых выстрелов, он побежал. Фашисты смеялись и стреляли ему вслед. Пуля попала пацану в запястье правой руки, но он не остановился, добежал-таки до леса и там схоронился до ночи. А за ночь доб-рался до своих. Кисть пришлось ампутировать. Ходил потом с резиновым протезом-перчаткой. Его, за неимением других мужиков, избрали после войны председателем сельсо-вета. В 18 лет!
Вместе с немцами, в деревню вошло много белофиннов, и они свирепствовали даже боль-ше, чем фрицы: за те два - полтора месяца, что стояли в Падиково, переловили и перерезали всех кур, гусей, коз и свиней. Из озорства постреляли всех деревенских собак и кошек. Ухо-дя от нашего зимнего наступления, они открыли все подполы и погреба, чтобы помёрзла вся оставшаяся там картошка и свекла.
Когда выжившие жители стали возвращаться в свою деревню, их встречала лишь одна-единственная на все сорок дворов курица, да кошка Мурка. Курицу прозвали "партизанкой" и кормили всей деревней, принося в тряпицах съедобные крошки. По помёту вычислили, что она отсиделась за тем самым "Аносинским крестом", под потолком в сенях бабы-Дуниной избы! "Партизанка" благополучно дожила до победы, только так и не начала нестись и ку-дахтать. Даже в самое голодное время, её никто и не подумал пустить под нож. Она умерла от старости, но пока была жива, бегала за бабой Дуней по двору, как собачонка, а когда оста-валась одна, выбиралась из курятника и клювом долбила дверной порог. У кошки Мурки были отморожены уши и хвост, но она ещё долго жила и радовалась миру, пока какой-то пьяный не сбросил её, беременную, сапогом с крыльца...
В конце войны бабе Дуне было уже под шестьдесят. Как-то возвращалась она с узлом от Покровского, глядь, - едет полуторка. В кузове наши солдатики: "Залезай, - говорят, -мать, подвезём тебя прямо до избы!" Баба Дуня поблагодарила, но ехать отказалась: хотела ещё лесом пройти, шишек там или хвороста насобирать. А полуторка отъехала чуток, поднялась на горку, да взорвалась! Никого из тех солдатиков в живых не осталось. Говорили потом, что газогенератор накрылся. Вот так-то...
Когда, чтобы не попасться лишний раз под ноги пьяной свекрови (матери моего второго "ненаглядного") я, в одном тонком свитере и колготках (тапочки потерялись где-то по доро-ге!) выскочила на снег небольшого внутреннего дворика в районе старых застроек у метро Сокольники, и добежав до противоположного подъезда, спряталась там, забравшись с нога-ми на широкий грязный подоконник между 3 и 4 этажами, на меня вдруг нахлынули воспо-минания о моём первом, тоже неудачном, замужестве! Точнее, о первой "брачной ночи"! Подперев кулаком подбородок, с лязгающей от холода и нервного напряжения челюстью, я, с каким-то возрастающим мазохизмом, вспоминала все отвратительные подробности того самого момента, когда до моего первого мужа (и мужчины!) дошло, наконец, что он только что лишил свою молодую глупую жену девственности!!!
- Возись теперь тут с тобой! - в сердцах проговорил он. Шумно поднялся, дав мне тем са-мым, возможность свободно дышать, и начал натягивать на себя спортивные штаны, т.н. "треники" жуткого ультра-синего цвета! Вид этой 120-килограмовой туши, уходящей с "суп-ружеского ложа" среди первой брачной ночи в столь знаменательный для меня момент, вы-звал во мне приступ такой ненависти, что меня, в буквальном смысле, чуть не стошнило! Пришлось с силой зажмурить глаза, что бы хоть как-то сдержаться!
- Только не вздумай зареветь! - приказал мне муж! - если сейчас моих разбудишь, всю жизнь жалеть станешь! Стенки здесь тонкие, ты же знаешь...
Я отвернулась, зарывшись в одеяло, и постаралась не дышать! Муж натянул-таки на себя мерзкие штаны, накинул такую же куртку поверх жирного белого торса, и направился к вы-ходу из комнаты.
- Ты куда? - пискнула я из угла кровати.
- К соседке пошёл. Надо закончить... Ты же ничего не умеешь... а у меня уже...ё.. короче, пошёл удовлетворять свои личные потребности! Он противно хмыкнул и скрылся за дверью.
Я осталась одна, среди мятых, пропитанных чужим потом, простыней, в чужом, по сути, доме... Да, не так я представляла себе всё это. Совсем не так!..
А как хорошо всё начиналось! Я познакомилась со своим первым мужем в Комитете ком-сомола одного из НИИ, где мы тогда работали: я - в бухгалтерии, он - лаборантом в экспери-ментальном цеху. Шёл 1982 год. На носу были первомайские праздники...
Нет, всё не так! Первый раз я увидела его как раз на демонстрации: мы шли друг за другом в институтской колонне, оба левофланговые, с красными( "взятыми напрокат" у дружинни-ков) повязками на рукавах. Я устала тащить на плече вручённую мне с раннего утра "нагляд-ную агитацию" в виде красной гвоздики из жёсткой гофрированной бумаги на длинной зелё-ной палке от сачка, и обратилась к нему с просьбой "немного понести" этот неувядающий революционный символ. Эти "цветочки", как и другие демонстрационные атрибуты, целую неделю делали "сознательные" комсомольцы института и другие "старшие товарищи", же-лающие получить отгул. В огромном, плохо отапливаемом актовом зале, мы собирались по-сле обеда и до самого вечера занимались "общественно полезным трудом". Предварительно закупив в "Детском мире" партию сачков, мы лихо отрывали марлевые "колпачки" с прово-лочных колец, сжимали эти кольца и закручивали потом "косичкой" вокруг бумажных "го-ловок" самодельных гвоздик!
Мой будущий супруг, имевший к 24 годам большой опыт по толканию ядра, и других спортивных снарядов, проделывал все операции с "сачковой проволокой" практически мгно-венно! Поэтому он был нарасхват у всех девчонок и пользовался в те дни бешеной популяр-ностью! Но его колоритная, почти двухметровая, фигура с ногами-тумбами и неохватными бёдрами, как-то не запала тогда мне в душу! А на демонстрации судьба вторично столкнула нас нос к носу!..
Когда наши буфетно-коридорные встречи стали достоянием гласности, все женщины бух-галтерии хором начали петь ему дифирамбы, речитативом повторяя, как мне невероятно по-везло!!! Воспитанная на примере русской классики, в частности, на неподъёмном романе Льва Толстого "Война и мир", имеющая несчастье называться одним именем с его героиней, я тут же возомнила себя Наташей Ростовой, а его - Пьером Безуховым. И участь моя была решена!
В Загсе на Проспекте Мира, куда мы пришли за разводом через полтора года после свадь-бы, я не выдержала и всё-таки спросила: "А зачем ты вообще на мне женился?" Он не стал делать из этого тайны, а честно и откровенно ответил, что "просто косил от армии"! Ему не-обходима была подпись жены на документе, удостоверяющем, что у него энурез. Как всё, оказывается, элементарно! Какая чудовищная ПРАВДА ЖИЗНИ!!!
Аналогичного вопроса мне, первый супруг не задал, видимо, абсолютно не интересуясь моими мотивами. Мне самой до сих пор интересно, что я тогда могла бы ответить! Сейчас-то я уже понимаю, что вышла за него "по нужде": не в смысле бедности, а в плане насущной потребности своего молодого, развивающегося женского организма, настоятельно требовав-шего "регулярных отношений"! Бабушкино воспитание стояло насмерть против любых "слу-чайных связей", а он оказался первым, кто предложил мне их "оформить".
Ну, и ещё... мне жутко хотелось прислать "одному товарищу" мои свадебные фотографии. Дело в том, что... А впрочем, это совсем отдельный рассказ!..
|
|