* * *
О, гений мой, восторженный, младой,
еще не превратившийся в тирана,
как любишь ты слова
прекрасный, дивный, чудный.
Зачем тебе они? Бери страшней и значимей.
Но нет. С немыслимым упорством
твердишь: о, зимний гулкий лес,
о, ветки срез сосновый,
о, белая пустыня за окном.
Потерянного рая ищешь?
Когда утрачу нить и рубежи,
жизнь выплеснется за края,
последнее, что я увижу:
взбесившаяся черная вода
смывает очертанья
трех островов с названьями
Прекрасный, Дивный, Чудный+
* * *
Итак, он умер.
Промозглая нью-йоркская зима
заглядывала в окна
квартиры на бруклинском
холмистом берегу Ист-
Ривер. Ей было видно,
что он лежит ничком,
к ковру прижавшись так,
как будто не ткань потертая под ним,
а выцветшие линии асфальта,
к которым он хотел припасть когда-то.
Впрочем, строки эти
припомнить так и не успел
и улыбнуться грустно напоследок.
Теперь он рад.
Отец в фуражке флотской
уже готов запечатлеть
счастливый миг его прибытья,
и мама с привычной сковородкою в руках
хлопочет. Поздний ужин,
или ранний завтрак, иль обед,
не все ли им теперь равно,
когда вести спокойную беседу
в том месте, где навек соединились
и расставанье больше не грозит.
Одно тревожит чуткие сердца:
когда их сын вдруг замолкает и отводит взгляд,
тогда согласно берутся
отец - за пожелтевшую газету,
а мать - за рукоделье.
И каждый думает смиренно про себя:
"И он привыкнет".
* * *
Спят поэты в своих кроватях,
как обычные люди.
Только ангелы к ним слетают
в цветных одеждах
и рассказывают, что завтра будет.
Что было прежде
и что вообще бывает на свете.
Спят поэты,
им стихи ненаписанные снятся,
образы в голове теснятся.
И во сне молятся поэты
особой молитвой
Небесному господину.
Только когда проснутся,
чудесную молитву забывают,
а потом рыщут, аки звери хищные,
по всему свету,
разрывая могилы,
не гнушаясь наветов,
да найти ее так и не могут+
* * *
Мне холодно,
и эта болтовня на птичьем,
увы, меня сегодня
больше не спасает.
Еды мне дайте,
дайте мне огня
и отнимите
назойливое это повторенье -
меня+
|
|